Тело дышит

За год до встречи им начинают сниться одинаковые сны. Тропа, почти невидимая в высокой траве – спутанной и колкой к началу осени. Дверь, обитая листами ржавого железа и ступени, круто уходящие вниз, в темноту. Чёрные подтёки на стенах, на полу – полумрак приглушил их, выпил цвета, наделяя окружающее многозначительной монохромностью – но они знают, они просто знают, что эти застывшие капли липки и ярки, словно ягодный сок. Они просыпаются резко, в сотнях миль друг от друга, хватаясь взглядом за ускользающие образы. Потом сны вторгаются в реальность. В комнате темно и душно. Пространство пульсирует и наседает, распускается в ноздрях синтетическими цветами духов Элизабет, липнет к ладоням влажностью её кожи. - Не двигайся, пожалуйста, не двигайся, – Тед бормочет между глубокими частыми вдохами, отбрасывает в сторону пристающую к бёдрам простыню. Он словно боится, что этот искусственный мир затопит его окончательно, вытеснит остатки воздуха из лёгких. Он боится себя и того единственно настоящего, что живёт в его голове. Лиз смотрит удивлённо, но всё же безвольно откидывает голову набок. Её грудь сминается под пальцами, мягкая и тёплая, словно перезрелый плод, и он мысленно умоляет девушку молчать. Бьющаяся венка чуть выше её хрупкой ключицы – уже немалое испытание для него, ему приходится с усилием отводить от неё глаза, как от мёртвого животного на обочине. И вдруг он чувствует взгляд. Холодный и прозрачный – кубики льда и голубоватая сталь. Он протягивает руку, почти ощущает короткие светлые волосы – и тут же его пальцы проваливаются в пустоту. На дне этой пустоты уже затаилась дверь в незнакомый подвал и красные подтёки на стенах, кажущиеся чёрными. *** Маленькая комната без окон настолько тесна, что протертый жёсткий диван почти полностью занимает её. Свет выключен, и оглушённые на время ощущения Джеффри не дают ему понять, где заканчивается его тело и начинается плотная, живая темнота. Его касаются. Его раздевают неторопливо и бережно, словно покойника перед последним омовением. Его кожу гладят с жадным, но робким обожанием. Джефф понятия не имеет, что за человек делит с ним эту тьму, и ему совершенно не хочется это знать. Секундная оторопь вспыхивает, когда мокрый горячий язык касается его стопы. Ему кажется, будто он случайно наступает в голодное живое нутро, это тревожно и омерзительно, и до странного возбуждающе. Его пальцы вылизывают и целуют, а потом погружают в рот – и Джеффри вздрагивает, чувствуя вместо твёрдой кромки зубов гладкие дёсны. А потом на миг выключается и осязание, зато он с предельной ясностью понимает, что рядом кто-то. Зорко смотрит, переплетая изящные пальцы. И где-то в глубине у него зияет такая же глубокая воспалённая рана, как та, что иногда ноет в подреберьях у Дамера. *** Теодор нависает над стойкой, упирается в неё локтями, пытаясь избавиться от навязчивого ощущения, будто она проваливается, уплывает в сторону – единственная доска, оставшаяся после кораблекрушения. В баре дымный полумрак и предутреннее затишье. В баре почти пусто, и немногие оставшиеся видятся скорее неживыми предметами, не лучше колченогих столов и сиплого радио в углу. Тед смотрит на свои ладони – хрупкие и тонкие, словно крылья мёртвой птицы. Он не спит уже несколько дней, а в редкие минуты забытья его гладят по волосам невесомые длинные пальцы, пахнущие формалином; над ним склоняются, мягко прижимая к постели, а потом он погружает руки во что-то скользкое и тепловатое, и те же пальцы переплетаются с его, скользя между округлыми конгломератами органов. Тед приходит в себя с пугающе ясным пониманием – это редкие моменты, когда он чувствует себя по-настоящему живым. Хлопает дверь. Люди-предметы в баре остаются безучастными, и у Банди мелькает мысль, что высокий и слегка сутулый парень на пороге – просто плод его воображения. Что же, даже если так, его это вполне устраивает. Потому что он слишком хорошо знает этот прохладно-отрешённый взгляд из-под светлых ресниц – и то, каким пронизывающим и голодным он может быть. Он знает, какие на ощупь эти латунно-русые волосы и ему даже кажется, что в застоявшемся сигаретном дыме проскальзывает тонкий запах формальдегида. Молодой человек мгновение мешкает; его губы поджаты, а лицо землисто-серое даже в полумраке бара. «Это потому что не спит уже несколько дней. Теперь вместо его снов – я», – думает Тед, и от этой мысли хочется смеяться до судорог. А потом незнакомец смотрит прямо на Банди и делает шаг вперёд. Тед вздыхает – обречённо и с облегчением. *** Тропа, почти невидимая в высокой траве – спутанной и колкой к началу осени. Дверь, обитая листами ржавого железа и ступени, круто уходящие вниз, в темноту. Вчера в этой темноте ещё ворочалось нечто живое; мычало, вздрагивая ладным бронзовокожим телом, когда свет фонаря падал на лицо. Джефф прикрывает глаза. Есть воспоминания, от которых кончик языка покалывает, а рот сам наполняется горячей слюной. Например, пьяная улыбка Теда, когда он коротко замахивается и несколько раз бьёт изогнутым ломом по затылку девушки. Влажный хруст, мелкие чёрные брызги на лбу и рыжевато-золотистые волосы, липнущие к шероховатому металлу. Улыбка плавится, искажаемая внутренним пожаром. Воздух гудит – то ли пламенем, то ли роем мух, привлечённых запахом смерти... Ночью они сидят на полу, передавая друг другу прохладную бутылку бурбона. Джеффри до дрожи в сухожилиях боится, что их пальцы ненароком соприкоснутся – и болезненно желает этого. Человек, уже год как забирающий его сны, взамен оставляющий своё молчаливое присутствие, теперь реален, слишком реален. Джефф хочет ощутить эту реальность до конца. Хочет пить дыхание прямо с этих тонких губ, хочет по одному отделить его рёбра от грудины и раскрыть, как распаковывают дорогой подарок, и погрузиться лицом в горячую пульсирующую влагу… Под утро бутылка пуста. Теодор не вставая, опирается рукой о пол, тянется за следующей, почти прижимаясь к Джеффри. Дамер каменеет; он будто примерзает к стене. А когда наконец решается посмотреть – видит острый и насмешливый взгляд Банди. Он резко встаёт, цепляясь за стену. Прорываясь сквозь волны дурноты, швыряющие шаткое тело из стороны в сторону, упорно тащится на кухню – прочь от этих дымно-сизых глаз, затягивающих, едких, заставляющих собственные глаза слезиться. Прочь от оплетающих спутанные мысли воспоминаний. *** Сухая трава рядом с ржаво-пятнистой дверью в свете луны кажется серой. Как потускневшая, но всё ещё острая сталь. Коснёшься её – и порежешь пальцы. Чёрный беззубый рот дверного проёма за спиной сочится застоявшимся зловонием, и Тед блаженно вдыхает, подставляя лицо свежему ночному воздуху. Чувствуя, как свет невесомо ложится на полуприкрытые веки. Откуда-то из-за грудины рвётся нечто – неосознаваемое, но оттого отчаянно необходимое. Потребность уединения и полной открытости, чего-то чистого и в то же время наполняющего. Позади остаётся дверной проём, и крутые ступеньки, и липкие чёрные (чёрные ли?) пятна… И твёрдая, тяжёлая голова со спутанными золотистыми волосами, тёмными и заскорузлыми на затылке. С каменно застывшими мышцами лица и белыми полосками закатившихся глаз под неровно накрашенными веками. С холодными, безвольными губами, сомкнутыми на его горячем члене. Он не знал, о чём думал, когда разжимал сведённые посмертной судорогой челюсти. Когда заставлял их принять свою живую плоть. Когда впивался пальцами в затвердевшие щёки и стискивал их, желая больше соприкосновений. И когда проваливался всё глубже – и видел, как влажная покрасневшая головка показывается из зияющего отверстия глотки там, где некогда была шея. Джефф смотрел на него всё это время. Каждую минуту. Он и сейчас смотрит – безмолвно, изучающе. Его взгляд похож на лунный свет; такой же прозрачно-неживой. В него хочется погружаться, как в прохладную воду. Тед зачарованно улыбается, расстёгивая рубашку и медленно спуская её с угловатых плеч. Освобождаясь из запачканных кровью манжетов. Стаскивая брюки с бельём и перешагивая их, ступая навстречу мягкому, туманному сиянию. Он оборачивается через плечо, только чтобы не терять зыбкую, неумолимо влекущую связь. Две его личные луны смотрят, не мигая, из-под светлых ресниц. - Пусть тело дышит, – Банди всё ещё не может скрыть улыбку. Да и зачем? Тело дышит. Каждой клеткой обнажённой кожи, каждым размеренным толчком крови в переплетении сосудов. Тело рядом дышит холодом и сжатым в стылые тиски желанием. Тело в подвале лежит на спине – безголовое и застывшее, медленно расцветая лиловыми пятнами там, где лопатки и крестец соприкасаются с земляным полом. Джефф не подходит ближе – и это захватывающе и мучительно одновременно. Теду кажется, что он снова качается у поверхности одного из своих снов. Совсем близко к пробуждению. Ему кажется, что в любой момент он вынырнет из него окончательно, стряхнёт брызги ощущений… И останется в пустоте. *** Если закрыть глаза, можно отгородиться от реальности. Хотя бы иллюзорно. Хотя бы отчасти. Можно представить, что ты вовсе не совершаешь преступление. А если и совершаешь – то не ты. Джефф закрывает глаза, медленно опуская ладонь на грудь Теда. Джефф знает, что сегодня он причинит себе боль – возможно, самую острую в своей жизни. Но ведь он заслуживает этого?.. Руки дрожат; искры тревоги скребутся, выжигают ледяным пламенем фаланги, будто пытаются соскоблить узор отпечатков с пальцев. Бесполезно. Он уже оставил свой несмываемый след на этом теле, он почти видит его – воспалённый, пятнающий. И чувствует такой же след на своей ладони. Тед не просыпается. Его грудь поднимается всё так же размеренно и плавно. Запах алкоголя пропитывает полутёмную комнату, сплетается с горячим дыханием возле губ Теда. Джефф наощупь находит край его футболки и тянет вверх. Нет, он ничего не сделает против его воли; ему просто нужно, необходимо почувствовать тепло и текстуру его кожи, вплавить её в свои ледяные пальцы. И всё. Жалкий лжец. Жар, смешанный с запахом бурбона, вдруг окутывает его лицо – и тут же в небритый подбородок тычется что-то горячее и влажное. А после скользит к губам, втягивает и поддаётся, и заставляет дыхание замереть. И Джефф падает. Жёсткие руки смыкаются на его плечах, прижимают ближе. Неизбежность случившегося пугает сильнее непоправимости, маячит где-то на краю осознания выцветшим предупреждающим знаком. Они слепо и туго переплетаются на неразобранной кровати, судорожно избавляясь от одежды. Кожа обжигает кожу, слюна смешивается с потом; движения перетекают от одного к другому – словно два тела управляются единым нервным центром. Джефф распахивает глаза, резко вдыхает – и видит под собой обнажённое гладкое тело. Совсем такое же, как тогда, перед дверью в подвал. Та же спина и лопатки, те же худые бёдра. Тот же долгий, тягучий взгляд, брошенный через плечо. Джефф наваливается, вжимается, позволяет себе вонзиться между разведённых бледных ягодиц, и тут же врасти глубже, сцепляя ладони под животом. Двигаясь. Плавясь и оплавляя. Они молчат и лишь хрипло дышат. Даже когда глаза закатываются, вновь погружая в вынужденную слепоту, заставляя тонуть в ощущениях. Даже когда нечто обрушивается и заставляет хребет выгибаться дугой, а пальцы сжиматься до хруста. Дамер обессиленно откатывается в сторону. Так бы лежать бесконечно, слушать затихающий гул в ушах, чувствовать плечом живое тепло… Но непоправимое уже совершено, иначе просто не могло быть; цепи разорваны, и последствия скребутся и перешёптываются где-то в глубине грудной клетки. Он безошибочно находит у изголовья гладко-ребристую рукоять ножа. Тед поворачивается на спину и улыбается, неестественно настоящий и ослепляюще красивый. Размазанное семя влажно поблёскивает на впалом животе. Джефф наклоняется – и острие ножа утыкается между рёбрами, а затем легко, почти без сопротивления соскальзывает внутрь. Тед вскрикивает – неожиданно жалобно, и этот вскрик будто вонзает ещё одно лезвие в Дамера, заставляет его стиснуть зубы и вдавить руку сильнее. Тёплая кровь толчками просачивается из-под гарды, и когда тонкая, изящная ладонь Теда ложится на его – побелевшую и дрожащую – пальцы скользят, пачкаясь, прежде чем переплестись. Они смотрят в глаза друг другу, бесконечно долго и жадно. А потом Банди затихает. Джефф липкими пальцами гладит его густые тёмные волосы, лоб, очерчивает линию скул и сомкнутых губ. И наконец утыкается мокрой щекой в ещё не остывшее плечо. *** Теодор вздрагивает, моргает, пытаясь сфокусировать взгляд на гладкой, покрытой царапинами барной стойке. «Будто доска, обкатанная морем», – почему-то мелькает в голове. И он держится за неё, смотрит на свои руки. Вслушивается в предутреннюю тишину, будто чего-то ожидая. Когда входная дверь негромко хлопает, он улыбается и вздыхает – обречённо и с облегчением. Где-то далеко от него смуглая девушка с золотистыми волосами сбивает пепел сигареты о перила балкона. И смотрит в светлеющее небо, выпуская из лёгких сизоватый дым.