не пропадай навсегда

Ты любишь, когда её холодный пот после сна и после тренировок чувствуется на разгоряченной коже. Когда она откидывает немного кудрявый хвостик, а потом жадно ловит воду из стеклянной бутылки воды. Любишь смотреть на испуганное, почти животное выражение лица, когда твои сильные руки опутывают её тонкую, липкую от пота шею. Когда она почти кричит, смотря в твои бесконечно злые дёгтевые глаза. Нравится слушать тёплое и влажное дыхание прямо в твою шею, когда ты просишь её умолять тебя о новой капле распалённого огнём воска. Нравится смотреть на поднимающуюся-опускающуюся грудь, из которой вырываются сбившиеся цифры. Она не кричит, вместо этого она считает. Она кусает сухие губы острым клыком, который так и не успел сточиться, пока она кусает твою горячую кожу. Для этого мяса ей нужны зубы. Другое она не ест. А потом что-то выбрасывается наружу. Тёмные пятна, как пролитый на одеяло американо, начали проявляться на ваших с ней отношениях. Она узнала, что помимо неё твою кожу кусала оформившаяся девушка, бойкая и ласковая. Их слюна смешалась на твоей коже. Почему-то не должно было быть больно от своих поступков, но её язык такой же острый, как и её акульи зубы, так что сегодня вы страдаете вместе, но порознь. Длинные костистые пальцы берут её за маленький подбородок и ты тоже решаешь посмотреть ей в устрашённо-страшные глаза, которые тягучи, как мёд, но выражение в них блёклое и талое, что-то похожее на шафраново-жёлтые свечи, что-то непохожее на обыкновение. Ты не искал в чужих глазах страху, тебе хватало её собственного. Страха, похожего на детский грудничковый рефлекс, когда малыш берёт любого человека за палец. Из-за этого твоя спина была красная, из-за этого твоя шея была покрыта ранами, как выброшенное недоеденное яблочко. Она дрожит от холода и цепко держит твои руки, чтобы согреть свои. Ты знаешь, что у неё так бывает. Ты знаешь, почему именно сейчас. Вам двоим тревожно. Держи покрепче, но она не убежит. Куда уж ей? А потом вы будете стоять на кухне и бросаться осколками прежних дней друг в дружку. Вам страшно теряться в неопределенности завтрашнего дня, но вы не говорите об этом. Вы делите кошку, собаку, холодильник, кровать, но никто из вас не хочет упоминать о том, что вы… Не хотите делить. Потом вы поделите себя надвое, попытаетесь разрубить широкие тросовые нитки, хотите упасть в эту пустоту, рубить канат и много лесочек, соединяющих ваши мосты. Вы будете лить их холодной, как пот, жидкостью и кидать свои горящие головы, чтобы поджечь связи. Но не получится. Теперь вы просто друзья. Её нездорово выгнутая спина, с крыльями-лопатками и худыми позвонками, торчащими из спины, трясётся рядом с тобой, когда вы захотите встретиться. Слабая, незащищённая спина, готовая для удара, но к нему не готовая. Ты проводишь по этим костлявым ухабам пальцем, пока он не уходит в поясницу. Она шепчет что-то, ты не слышишь и двигаешься ближе, чтобы её раскалённый голос сказал тебе то, что она хочет сказать, а ты соглашаешься и треплешь её по макушке. Ты не можешь позволить себе большего. Друзья. Pinky promise. И больше вас ничего не ждёт. Это, кажется, был последний раз, когда твоё и её тело были так близки. Вы не звоните друг другу на праздники. Вы уже как месяц обходитесь без ломки с рвотой из крови и бетона. А потом что-то случается, резкое, как живот при ударе и вы не можете обойтись без терапевтических ударов по телам друг друга. Напоминаете о своих любимых вещах. Ты опять смотришь на её холодно-потную шею, опять смотришь в трусливые глаза, опять высушиваешь её до дна. И опять. Торчащие, как крылья, лопатки из спины пытаются вырваться из красных нитей, но путаются в них ещё сильнее. Тающие церковные свечи плавятся на горячей коже. Тонкая шея душится в жилистых руках, будто в красных верёвках судьбы. Выпутаться не получится. — Не пропаду, — слышишь свой необычайно низкий голос и ужасаешься тому, как глубоко вы зависли.