***
Первый эмиссар Талмора в Скайриме сидела, сжав крепко подлокотники собственного кресла. Ее гостья улыбалась едва заметно, уже не напоминая маленькую ничего не знающую девочку, какой была во время Великой Войны. Время и окружение превратили ее в зверя под стать тем, кого та любила. Может и правдиво присловье, что муж и жена, пусть даже не успевшие дать обет Маре, часто одного теста. Теперь юная идеалистка-целительница куда больше была похожа на позабытого почти генерала Наарифина. — Что же, это может сработать. Ты уверена в себе? Гэрлиндвэн улыбнулась чуть шире, отчего стало несколько жутко. — Вполне. У меня есть цель и есть средство ее достижения, пусть даже Он не знает, какая роль ему отведена и наивно полагает, что я ничем не смогу его удивить. Ничего не изменится. Одни времена кончатся — настанут другие. Как в треклятом пророчестве. — А после все завершится в пламени, — дрогнули уголки губ эмиссара. — Это лучшее, что может меня ждать, Эленвен. Но ты останешься довольна результатом, если все получится. Воодушевленная, что за них выступает довакин, Империя и озверевшая до отупения в своей ярости кучка мятежников во главе с Буревестником — Скайрим захлебнется собственной кровью. А после, когда Ульфрик перестанет быть нужен, Гэрлиндвэн щедро наградит его за старания на благо Талмора… — Я могу только пожелать тебе удачи, — оброненная фраза догнала уже коснувшуюся дверной ручки Гэр. Та опустила голову, снова сумрачно улыбаясь, и потянула ручку на себя. — Не стоит. Просто будь готова, когда все начнется.***
Руки сводит от слишком крепкой перевязи, от неловкой позы, в которой ее на этот раз привязали. Венн улыбается безумно и легко, словно ее тело не исполосовано следами узких острых когтей. Вздыхает рвано, когда душащая ее ладонь оставляет шею, когда снова появляется возможность дышать, выгибается навстречу резкой боли от укуса. И мир разлетается на осколки, рассыпается искрами под смеженными веками, в унисон с полустоном-полувсхлипом. Уже освобожденными от пут, но все еще ватными, отдающими тупой болью, руками обнимает дракона за шею, прикусывает тому мочку уха. Алдуин пропускает сквозь окровавленные пальцы тяжелые бледно-звездные пряди волос Гэрлиндвэн. Перекатывается на спину, помогая эльфийке устроиться сверху, изнеможенно лежать, почти присмиревшей и покорной. Даже смертная оболочка ему больше не кажется такой неказистой. Обманчиво хрупкой и ловкой — пожалуй. Теперь он считает глупой и смешной брошенную вскользь угрозу найти себе «питомца» из котиков Коллегии Магов Винтерхолда. Она — Последняя Драконорожденная, чей смысл существования должен был состоять в убийстве драконов — действительно намного лучше любого… Венн не открывает глаз, целует его легко, почти невесомо скользит губами по оставленным ее собственными ногтями на его груди царапинам — она всегда по началу царапается злее рассерженной горной кошки — слизывает языком выступившую кровь, трется носом и щекой о исполосованное плечо… — Чего ты еще хочешь, маленькая SONaaN-VahDIN? — Прижимает ладонью ее голову к своему плечу, снова перебирает тяжелые белые пряди, пачкая те в крови. Думает, что белоснежный с кармином смотрится чудесно. Кровь на снегу. Обагренные, солнцем выбеленные кости. Мрамор и разлитое алинорское красное. Эльфийка дышит легко, едва слышно, сама путается пальцами в его смоляных волосах и шепчет: — LaaS, LOK, ThURI… Жизнь, Небо и тебя… Повелитель, — в пальцы, которыми он прижимает к себе спину альтмерки, отдается глухими ударами ее сердце. — Все это и так твое… Гэрлиндвэн всхлипывает тихо, плачет отчего-то, как плакала первые дни их встречи. Высвобождается нервно, упирается ладонями в плечи и склоняется, чтобы губами коснуться его губ, сперва нежно — повторяет хриплым шепотом слова дракона, что все, чего она хочет и что просит, и так ее — а после требовательно. Алдуин отвечает, стискивает почти до синяков бедра альтмерки. Острая сталь рассекает податливую плоть, вгрызается в горло, а после впивается в грудь, пронзая сердце. Гэрлиндвэн захлебывается плачем, просит прощения, кается, что впервые за долгое время действительно кого-то полюбила. Целует в завершение, забирая жизнь, выпивая отголосок последнего вздоха. И сворачивается в клубок возле мёртвого дракона, давясь рыданиями, выпуская из руки призрачный, вызванный заклинанием, кинжал. Все куда сложнее, чем она могла себе представить. Все гораздо хуже, чем могло бы быть. Больше не имеет смысла жить. Остается только существовать. К счастью, недолго…***
Телдрину не нравится Хаафингар, как не нравится больше Вайтран, Морфал или Храм Небесной Гавани, захваченный драконами и Гэрлиндвэн. Альтмерка ему теперь тоже не нравится: молчаливая, замкнувшаяся в себе, с вечно покрасневшими от слез глазами. С ней творится что-то недоброе, но что именно, он не знает: она отказывается ему рассказывать. В Посольстве тишина. Не похожая на ту, какая царит, где покой, а та, что обычно стоит перед самой страшной Бурей. И Буря идет. Синими стягами оттеняет бездонно-голубое небо Скайрима. Белеет медвежьей головой. Остатки Братьев Бури движутся на Хаафингар, чтобы медвежьими когтями «выдрать со скайримской земли желтую лихорадку». С каждым днем всё больше нарастает тревога. И вместо серебряного колокольчика смеха Гэрлиндвэн, прорываются все чаще ноты стали в коротких приказах. Талморцы готовятся к долгой осаде. — Из Маркарта дошли вести, — поджимает нервно губы и вновь превращается в равнодушную статую, будто не позволила себе только слабости быть живой. — Ондолемар? — голос Эленвен на удивление ленив и ровен. Кивает спешно, пряча глаза. Значит, в Скайриме нет больше Второго Эмиссара Талмора. Как, должно быть, и его юстициаров. — Ричмены достаточно нам помогли, — опускает голову. До побелевших костяшек сжимает край подоконника. И на мгновение кажется, что сейчас камень не выдержит и раскрошится под узкими пальцами. — Помогут еще. Эти ошметки былой армии Ульфрика, даже если продержатся против нас, ничего не смогут сделать с восстанием в Пределе. Эленвен кивает. Она больше не страшится того, что замечала в соотечественнице раньше, каждый раз, как бросала на нее беглый взгляд: прочную драконью чешую, острую морду и раздвоенный язык. Погибель Драконов и им равную. — Ты помнишь, что обещала, если мы их сегодня разобьем? Первый эмиссар Талмора кривит недовольно губы, но снова кивает. Она прекрасно помнит о своем обещании и, чем ближе подходит час его исполнить, все больше противится чужому решению. — Анкано и Эстормо уговорили обвалить мост в Коллегию, им ничего не угрожает, остальные не ответили на разосланные письма, но, скорее всего, тоже выполнили уже приказы. — Осторожно заправляет за острое ушко выбившуюся из тугого узла прядь. — Мы теперь последние должны все разыграть. Если все пройдет удачно, то можно сильнее разжечь пламя в ричменах, их много, так что Скайрим долго будет отплевываться от крови, а Империя с каждым днем будет терять все больше… — Ты так уверена в успехе? — Да. Все будет хорошо, Эленвен. Пройдет не так много времени прежде, чем ты вернешься в Алинор, все кончится… правильно… А мне в любом случае нет на Саммерсете места. Эмиссар словно ловит чужую мысль на излете: а что осталось в Венн истинно альтмерского, чтобы возвращаться? Нечистокровная Леди — не мер и не дова. Что-то застывшее между. Встает перед глазами вид зеленеющих виноградников под южным солнцем Саммерсетского Архипелага, тех самых, где рождается сладкое и золотое вино высоких эльфов. Гэрлиндвэн отказывается от дома, потому что иначе дом откажется от нее. Эленвен успокаивается, глядя на безмятежно спокойную Венн, рассматривающую горизонт. Гэр же думает, что ей не только нет места на родном архипелаге, но и нет места в жизни вообще. Впрочем, она и так уже убила себя. Убила, когда полоснула кинжалом по горлу Пожирателя Мира, когда вонзила тому в сердце призрачную сталь. — Что она тебе обещала? — Спрашивает Телдрин, внимательно следивший за диалогом. И в очередной раз за последние семь дней встречается с глухой стеной чужого молчания. Первый эмиссар Талмора смеется. Озлобленно и страшно: — Свободу. Алинор молчит. Или вести просто не доходят до самой северной из провинций Империи Тамриэль. В посольстве уже не молчаливое ожидание конца, а нервная злоба на тех, кто оставил их в Скайриме: на политиков, на Талмор, даже на брошенную собственным начальством Эленвен. По бледности почти походящая на снежного эльфа Гэрлиндвэн стоит молчаливо у ворот. К холму ползут темно-синие точки. Приходит пора умирать. На худом бледно-золотом лице застывает торжество смерти. Она надеется, что действительно теперь умрёт. Может быть, даже как герой. Опрокидывает первые ряды дружным Криком, какой под силу вызвать настоящему норду. Но дракон, что живет под кожей высокого мера остается стоять бело-золотым изваянием. А после несется вниз, подлетая ближе к разрушенным воротам. Скользит по руке Телдрина мягкой лентой длинная серебристая прядь. Пальцы смыкаются поздно: не схватить теперь, не остановить захлестнувшего вновь альтмерку безумия. И лишь узкие девичьи пальцы впиваются мертвой хваткой в запястье на мгновение, будто бы приглашая — умри со мной — и разжимаются безвольно. Мир трещит, крошится к ногам опадающей реальностью под силой ту’ума, не уступающего ничем истинному DOVah. YOL TooR Shul… Пламя захлестывает все вокруг. Бушует в вихре и опадает, чтобы плясать на тех, кто не успел убежать прочь. FO KRah DiiN… Ледяной скорлупой обрастает мир, хрупкой и хрусткой, как Кристалл под каблуком. И взрывается миллиардом осколков, впивающихся в каждого, кто не успел оправиться от удивления и ужаса. Krii Lun Aus… На снегу остаются алые, желтые и голубые горноцветы — любая жизнь всегда лишь отрезок времени, между рождением и превращением в цветок, а может в пламя, золото или бескрайнее небо. По сравнению с небольшим отрядом талморских магов, защищающих посольство, Братьев Бури неисчислимо много, но они падают, как подкошенные, всякий раз, как их настигает заклинание, Крик или удар позолоченного эльфийского клинка. Кажется, что все закончилось, едва начавшись. Гэрлиндвэн ходит между останками истмаркских мятежников, мрачно и торжественно скалясь. А после, заметив Телдрина, чистящего меч, кивает ему с легкой улыбкой и манит рукой, предлагая следовать за ней. Ведет по коридорам посольства в небольшие личные покои, достает из сундука тяжелую Зубчатую Корону и протягивает, просит забрать. — Зачем она мне? — Не тебе. Я хочу попросить о последней услуге, прежде чем мы действительно расстанемся. Мои исследования драконов завершены, а вместе с ними и мои блуждания. Я буду признательна, если ты доставишь это в Клаудрест, моей бабушке и матери. Они все поймут. И они же выдадут тебе все причитающееся за доставленные мной неудобства. Думаю, они даже дадут тебе все, что ты только у них попросишь… в меру разумного, конечно. Одавинг отнесет тебя на Саммерсетский Архипелаг и обратно, я его уговорила. — Одавинг? — Тупо переспрашивает данмер, силясь понять, что же задумала альтмерка. Та ходит по покоям, скидывая перчатки, снимая с узких пальцев кольцо за кольцом, пока не остаются два, с которыми она никогда не расстается — кольцо-коготь и распахнутыми крыльями обнимающий палец грифон со злыми глазами из желтых топазов. — Ммм? — Приподнимает удивленно бровь. — Ах… да. Одавинг. Я несколько тороплюсь, так что попросила его помочь. И тебя, соответственно, тоже. Так ты сделаешь это?.. для меня…***
Крылья алого дракона со свистом разрезают воздух. Небольшое здание посольства Талмора сперва уменьшается в размерах, а после и вовсе исчезает в туманной дымке. Телдрин слишком запоздало понимает, почему Гэрлиндвэн так странно себя вела, о чем молчала все это время, почему его отослала так скоро подальше от себя. «Не волнуйся, лучший мечник Морровинда, даже если я себя и перехитрю, с тобой ничего не случится…» Что же, она умеет держать слово. Пока она была рядом, с ним действительно всегда все было в полном порядке, а если и нет, то в порядок все приходило очень быстро. — Ты знаешь, что она задумала? — Телдрин склоняется к самой морде дракона. Тот фырчит рассержено. Да, Одавинг знает, но даже он оказался не в силах переубедить упрямую алинорскую эльфийку.***
Магнус сегодня сияет ярче. Гэрлиндвэн подставляет лицо лучам, греется в последний раз. В белоснежном легком платье посреди скайримской весны прохладно, холодит голову и тяжелый золотой венец — переплетение ежевичных лоз. Венн улыбается легко, радуясь в глубине души, что все закончилось. Опускается на каменные плиты возвышения, становясь на колени — спиной к Эленвен, сжимающей меч и выступающей впервые не как дипломат, а как палач — и смотрит в безмятежное небо KeiZaaL. Что такое свобода для нее? Не быть. Не существовать. Не думать о прошлом и не плакать о потерянном. Свобода — это Смерть. Алдуин прав. Багровое с белым смотрится дивно…