Ничего разумного

       Дазай наступает на пытающийся трансформироваться плащ и наклоняется к лицу Рюноскэ, намеревающегося встать. — Тренировка окончена, Акутагава. Глаза напротив вспыхивают неконтролируемой яростью: это повторяется изо дня в день, из недели в неделю и юноша устал уступать наставнику выбор времени окончания тренировок, ведь Осаму всегда заканчивает их именно тогда, когда он только начинает входить в раж. — Нет, Дазай-сан! Мы ведь только начали! — отчаянно выкрикивает Акутагава, хватая наставника за руку и, заставляя его поднять ногу с полы плаща, резко тянет на себя. Они сталкиваются лбами, после чего шатен добродушно усмехается: — Всегда делай так со своими противниками. Рюноскэ хмурится, сверля Дазая глазами цвета грозового неба: — Мы не закончили, Дазай-сан. — Конец битвы не наступает по твоему желанию. Его предопределяет противник, вне зависимости от того, слабее ты или сильнее, чем он. — Не только Вы мой противник, но и я Ваш, Дазай-сан. Значит я могу предопределить конец битвы и он явно наступит не сейчас! — Акутагава резко отталкивает Дазая и поднимается на ноги. Расёмон трансформируется в тонкое лезвие для захвата, напоминающее паутину и на мгновение Акутагаве удаётся поймать наставника в эти сети. Несмотря на непродолжительность этой победы, он ликует и на бледных губах медленно появляется счастливая улыбка. Дазай молча поднимается и, отряхнувшись, размеренно хлопает в ладоши. — Браво, Акутагава. Именно этого я и ожидал от тебя, намеренно заканчивая тренировки намного раньше, чем ты успевал разогреться и начать атаковать в полную силу. Главное не продолжительность, главное — эффективность, — Осаму подмигивает ученику и слегка иронично улыбается. — Не накопись твоя злость и обида, ты не смог бы победить меня. Руководствоваться чувствами в сражении нельзя, но всё же иногда состояние стресса помогает уму найти новый выход из ситуации и твоя победа тому свидетельство. Пока что она весьма и весьма слабенькая, но я горжусь тобой. Это означает, что и у меня, как у твоего наставника есть прогресс. Улыбка Рюноскэ меркнет и он вновь хмурит свои светлые, едва заметные на лице брови. — Моя победа — не более чем психологический трюк, который Вы опробовали на мне, Вы это хотите сказать, да, Дазай-сан? Дазай пожимает плечами, продолжая улыбаться. — Ты можешь называть её как захочешь, но одно я могу сказать точно — она чистая и я не поддавался тебе. — Тогда в следующий раз я точно одержу победу над Вами, Дазай-сан. Безо всяких Ваших уловок! — восклицает юноша. — В следующий раз обязательно, Рюноскэ, — Дазай разворачивается и медленно уходит прочь. Только вот "следующий раз" так и не наступает. После того дня Дазай-сан исчезает и не появляется в Портовой Мафии ни спустя день, ни неделю, ни даже год. Наставником Акутагавы становится Накахара Чуя, но несмотря на всю симпатию, возникшую между ними Рюноскэ так и не называет Чую своим наставником. Не может. Его единственный наставник пропал, сгинул, предал его, в конце концов. А нового у него не будет. Никогда. Это Рюноскэ знает точно. Иногда они с Чуей жалуются друг другу на Дазая, но Накахара делает это в куда более резких выражениях, нежели Акутагава, в котором, несмотря на горечь, продолжают кипеть жгучая любовь и уважение к предателю. — Эй, Акутагава? — бросает однажды Чуя, когда они направляются на одно из тех редких заданий, на которые их отправляют вдвоём. — М? — откликается Рюноскэ, переводя взгляд с дороги на лицо, обрамлённое рыже-апельсиновыми прядями. — Ты наверняка знаешь это и без моих слов, но, в любом случае, не обижайся на мои слова, хорошо? Я уже не могу сдерживать их в себе, но и открываться кому-то нет желания. А тебе легко рассказать что-то, не получив в ответ гневную отповедь, даже если ты и не согласен со мной. — Чуя мельком, но очень внимательно смотрит в глубину антрацитово-серых глаз, изучающих его в ответ. — Хорошо, Накахара-сан, я не обидчив. — кивает Рюноскэ и вновь смотрит вперёд. — Знаешь... Не будь Дазай так важен для Мафии, Мори и нейтрализации моей способности в частности, я бы давно помог ему отправиться на тот свет, потому что он такая заноза в заднице, что я и слов-то приличных подобрать не могу. — говорит Чуя и, не сдержавшись, ругается. — Блядский Дазай! Он и напарник и наставник отвратительный. Сколько раз я чуть было не умирал из-за его желания поглазеть на то, до чего меня может довести моя же чёртова способность. Для него игры с жизнью — забава, но ведь я-то всё ещё хочу жить, несмотря на всё то дерьмо, что происходит со мной. А ещё я не хочу умереть, так и не полюбив самое себя. Акутагава неожиданно соглашается, отвечая Чуе, но, спустя несколько мгновений, прибавляет: — И всё же я продолжаю любить его. Чуя смотрит на слегка порозовевшие щёки и уточняет: — Любить в каком смысле, Акутагава? — К сожалению, во всех, Накахара-сан, — горько усмехается темноволосый. Накахара вздыхает полуудивлённо, но с призвуком того, что такой ответ им и ожидался. — Ну вот, даже у такого мерзавца, как Дазай, есть человек, который его любит. А я, видимо, так и умру, целуясь с бокалом вина и обнимая пачку дорогих, сука, иностранных сигарет. Даже завидно. Акутагава грустно улыбается и внезапно задаёт вопрос, от которого густо краснеет уже сам Накахара: — А Вы бы хотели, чтобы я был влюблён в Вас, Накахара-сан? Рыжеволосый даже останавливается, побудив тем самым остановиться и своего спутника. Они смотрят друг на друга в ожидании. — Эээ? — тянет Накахара, непроизвольно надвигая шляпу ещё сильнее на лоб. — Ты приятный собеседник, хороший друг и, к тому же, очень красив, так что я вряд ли был бы против. Но, так или иначе, это невозможно. — Невозможно, — тихо произносит Рюноскэ. — Но я тоже был бы больше рад, будь я влюблён в Вас, Чуя. Любовь к Дазай-сану мучительна и выжигает из тебя все другие чувства, заставляя обращать внимание лишь на него и на неё. Мучительна и бесполезна. — Как и существование самого Дазая,  — не сдерживается Чуя. Акутагава негромко смеётся. Смеясь  над шуткой он ведь не меняет своего отношения к наставнику и любимому человеку, правда? Смех над этим, хоть и каплю, но облегчает страдания искорёженной и оскорблённой души.                                                    

***

Темноволосый, свернувшись на кровати, тревожно дышит и кутается в свой неразлучный плащ. Сквозь сон он пытается контролировать себя и не издавать слишком громких звуков, таких как плач или жалобные стоны. Вчерашним вечером ему пришлось очень трудно и задание полностью вымотало его, а сейчас ещё и этот проклятый сон, который снится всякий раз после приступов. Напоминание о победе над наставником приносит радость, но её тут же омрачает исчезновение Дазая из Мафии, а следовательно и из его жизни. Заботливый -не- наставник Чуя с трудом дотащил корчившегося и отчаянно кашлявшего кровью юношу до своей машины и привёз его домой. К моменту приезда Рюноскэ стало немного легче и он, пошатываясь и держась за Накахару, смог подняться с ним на третий этаж, где и жил. Рубашку пришлось снять, ибо она от огромного количества крови из белой превратилась чуть ли не в бордовую. Её Чуя тут же выбросил и нашёл Акутагаве нечто похожее на неё, а тот, счастливый оттого, что не пострадал любимый плащ, купленный ему ещё Дазаем, накинул рубашку и позволил тонким проворным пальцам застегнуть пуговицы. После этого юноша закутался в своего "Сёмку", как на русский манер называл Накахара превращающийся в Расёмон плащ, и рухнул на диван. — Я подожду пока ты уснёшь, а потом уйду, — Накахара взял стул и, сев на него задом наперёд, положил голову на руки, наблюдая за сомкнувшим глаза Рюноскэ. — Доброй ночи, Акутагава. — Доброй ночи, Накахара-сан, — хрипло ответил он, ёрзая и пытаясь найти наиболее удобное положение. Чуя наверняка уже давно ушёл, но Акутагаве чудилось обратное и поэтому он боялся потревожить на самом деле ушедшего молодого человека и изо всех сил сдерживался. Рюноскэ чувствует шевеление в районе лодыжек и пытается сбросить с себя непонятное шевелящееся нечто, но в следующий момент он вскрикивает и распахивает глаза, пытаясь в темноте разглядеть, что происходит. Тем временем это "нечто" продвигается  дальше, касается его бёдер, невесомо поглаживая и даря ощущение прохлады. Юноша кладёт ладонь на бедро и тихо ахает, нащупав тонкое гибкое лезвие Расёмона вместо плотной ткани плаща. Лезвие, словно ласкаясь, обвивается вокруг его руки, затем вновь возвращается к бёдрам и аккуратно взрезает ткань брюк. Акутагава настороженно дышит и вжимается в спинку кровати. "Расёмон хочет меня убить? Были ли случаи, когда способность убивала своего эспера? Расёмон может убить своего обладателя как и Порча?" — паника и хаос, такие непривычные, врываются в сознание юноши и устанавливают свои распорядки, пока лоскутья одежды сползают с его тела один за другим. Пожалуй, для желания убить Расёмон действует слишком аккуратно и нежно. Словно... хочет сделать приятно? Акутагава вздрагивает и ему кажется будто кровь приливает к щекам с удвоенной силой. В следующее мгновение Рюноскэ не может сдержать глухой стон и до крови прикусывает губу, а в висках стучит "Идиот, идиот, идиот, почему ты не пытаешься остановить его?" — Потому что я не могу... — шепчет он и, чувствуя, как Расёмон со внутренней стороны бедра плавно переходит к области промежности, мягко оглаживая её, но пока не трогая ткань белья, выгибается в пояснице и хрипло вскрикивает. Расёмон плашмя шлёпает Акутагаву по бедру, будто бы недовольный его поведением, и он покорно падает обратно на простыню, прикрывая уставшие от напряжённого вглядывания во тьму глаза, позволяет способности действовать по своему усмотрению. Наконец и бельё превращается в несколько беспорядочно разрезанных кусков ткани. Рюноскэ понимает это лишь потому что чувствительная кожа от холода покрывается мурашками и прикосновения Расёмона ощущаются ещё более близкими и смущающими. Кажется, что они оба нашли свою зону комфорта, если, конечно, можно сказать такое об этой ситуации. Расёмон довольно быстро приспосабливается к телу Акутагавы и с помощью набора различных движений, поглаживаний, шлепков доводит юношу до такого состояния, что тому стонов и криков для выражения своих ощущений катастрофически не хватает и он извивается под Расёмоном, совершенно забыв о том, что именно доставляет ему такое удовольствие. Но Расёмон не есть Расёмон, если не причиняет никакого вреда, поэтому порой крики юноши были связаны совсем не с удовольствием, а с адской болью. Плоть Рюноскэ медленно покрывается узором царапин, надрезов и синяков, но он всё ещё сам провоцирует способность на дальнейшие действия. Сейчас он не ощущает ровно ничего, кроме жгучего возбуждения и желания, бурлящего изнутри и снаружи. Того, что делает способность снаружи уже не хватает и Акутагава тянется рукой к кольцу мышц, нерешительно поглаживая его одним пальцем, двумя: пока Расёмон не выказывает несогласия с его действиями, поэтому Рюноскэ тянет руку обратно и обильно смачивает пальцы слюной, затем растягивает  себя и наконец погружает их внутрь, двигая ими на пробу. Он вожделённо прикусывает губы и насаживается на свои же пальцы, всё ускоряя и ускоряя темп, а Расёмон будто бы издаёт нечто вроде одобрительного урчания, но в этом Акутагава вовсе не уверен, да и раздумывать о чём-то в такой момент не способен ни один человек — им движут лишь желание и инстинкты. Вскоре он изливается в ладонь, пачкая её, уже принявший своё обычное состояние плащ и немного простыню. Голова как под дурманом опускается на подушку и юноша измученно вздыхает, чувствуя ломоту во всём теле. Он готов пролежать так хоть все следующие сутки, но тело настойчиво намекает на то, что ему нужны душ и перевязка и Акутагава, пошатываясь и хватаясь за любой попадающийся под руку предмет бредёт к ванной комнате. Он морщится под тёплыми струями, вызывающими неприятный зуд в свежих ранках и недоверчиво разглядывает свою плоть. Не зная он, что произошло не более получаса назад, Рюноскэ принял бы эти ранения за свои обычные следы после боёв. И всё же как бы это ни было ужасно, непонятно, странно — юноша не мог не признать, что такого он не испытывал и не испытает ни с одним человеком. Акутагава извлекает из аптечки бинты и аккуратно накладывает на раны. В некоторых местах, где порезы достаточно мелкие, он использует пластыри. Оглядывая себя в зеркале он усмехается и первая мысль, что приходит ему в голову это "Я похож на Дазай-сана." На часах — половина шестого утра. Едва Рюноскэ включает телефон и узнаёт об этом, раздаётся звонок. На дисплее высвечивается "Накахара Чуя" и юноша машинально снимает трубку. — Так и знал, что ты не спишь! — раздаётся взволнованный голос рыжего. — Очень плохо? — Не поверите, что произошло сегодня ночью, Накахара-сан... — Акутагава тут же прикусывает язык, обвиняя себя в неразумности. — Что произошло? — напрягается Чуя на другом конце провода. Юноша долго молчит в трубку, а затем  выпаливает "Ничего разумного" и сбрасывает трубку, будто бы и не с ним всё это было. Будто бы это и не его довела до оргазма собственная способность, такая смертоносная и кровожадная. На самом деле как раз-таки его, но об этом никто и никогда не узнает. Это будет тайна. Их с Расёмоном тайна.