Счастливчик Лаки

В его жизни никогда ничего не было, кроме Стаи. Другие шли к этому годами, у них была жизнь до, когда они были простыми людьми. До Альфы. До Стаи. У него же не было никакого «до», и его самого не было. Он отказывался считать того почти сторчавшегося мальчишку, выросшего на улице, собой. Он родился в двадцать один, когда Альфа впервые прикоснулся к нему после трансформы. Потрепал по загривку и вжал мордой в твердое бедро. Лаки будто навсегда пропитался его запахом, своей ему благодарностью и страстной, безответной любовью, граничащей с обожанием. Альфа для Лаки был всем. А Лаки для Альфы был одним из десятка, пусть самым борзым и нарывистым, но еще и самым молодым, дурным и слабым. И самым смазливым. Лаки знал, что он, как говорили девчонки, «красивый», хотя он предпочел бы что-то вроде «сексуальный», «мужественный» или на худой конец «огонь». Втайне, изредка оставаясь в одиночестве (Стая жила в огромном таунхаусе из пяти небольших домиков, Альфа купил его вскоре после рождения Лаки, и они все туда переехали), он мечтал, что когда-нибудь станет достаточно силен, сильнее Джека, и Альфа пометит его как пару. Он даже себе боялся признаваться, как хотел этого. С того самого раза, как Альфа впервые прикусил его холку, придавливая всем мощным телом, подминая так, что хотелось растечься под ним, задрав хвост, и подмахивать, как сучка. Когда же ему первый раз позволили, по циничному определению Таузига, «насосать прощение», он чуть с ума не сошел. Терпко-соленый вкус Альфы долго еще пощипывал язык, и от этого глубоко внутри шевелилось что-то настолько нечеловеческое, мощное и яростное, что хотелось рычать, драть зубами всех, кто посягнет, кто посмеет… Секс для Стаи не был тем же, чем для людей. Скорее, это было что-то, как принято сейчас говорить, типа тимбилдинга. Способ выплеснуть накопившиеся эмоции, обновить связь, метки, почувствовать каждого из Стаи своим. Но Лаки, наверное, все еще оставался слишком человеком. Он не ревновал к своим, таким же, как он. Но когда от Альфы несло чужими, пусть женщинами, у него на загривке вставала дыбом шерсть. И не факт, что воображаемая. Лаки ненавидел чужих. Многократно битый, ученый-переученый, он никак не мог свыкнуться с мыслью, что за свое не нужно драться в кровь, выгрызать зубами, калеча так, чтобы не рыпнулись даже. Больше никогда. Первую ночь после обращения Альфа был с ним. Лежал рядом в коконе из теплых одеял, давая дышать собой, гладил по голове, как щенка. И Лаки знал — он за Альфой хоть в ад. Только бы позволил стать одной адской гончей из своры, он за него порвет всех. Он тогда задремал, но сквозь сон слышал, как пришел Бета. Это позже он узнал, что того зовут Джек и что с ним лучше не связываться. Но тогда, в ту ночь, только жесткая горячая ладонь на загривке не давала зарычать, скаля клыки, изгнать конкурента за внимание Альфы, отвоевать себе хоть немного места около него. — У нас с ним будут проблемы, Брок, — сказал тогда Бета. — У нас будет до сраной жопы проблем с этим ненормальным. У него не просто шило в жопе, у него там буровая установка. Он ебанутый. Альфа погладил Лаки по голове и ответил безо всякого рыка, вполне по-человечески: — Со мной тоже когда-то было до сраной жопы проблем. Карма — она такая штука, справедливая. Мне тогда Альфа сказал после очередной выходки: «Я не свернул тебе шею только потому, что жизнь сама выебет тебя, сынок. Не хочу милосердствовать». И я, когда Лаки увидел, понял: пора платить по счетам. Меня Альфа вывез, и я вывезу этого маленького озлобленного ублюдка. Дальше Лаки не слушал, задремав, но где-то внутри уяснил, что подобрали его не из-за какой-то там персональной ценности или охуенности, а просто чтобы закрыть счет Мироздания к его Альфе. «Брок» звучало куда лучше, но хозяина не называл так никто, кроме Джека. И ему следовало поберечь зубы. *** У Лаки никогда не было никого за пределами стаи. Другие заводили себе подружек на одну ночь, у Таузига, кажется, даже был кто-то более-менее постоянный, Альфа вообще не разбирал, кого нагибает, мальчика или девочку, но Лаки никогда не ходил «на вольный выгул». Он ждал, пока ему перепадет от Альфы. Наверное, это было очень заметно, потому что его однажды вечером отловил Джек, затолкал в крошечную спальню на первом этаже, носившую ласковое название «вытрезвитель», и встряхнул за шкирку прежде, чем Лаки успел раскрыть пасть. — Слушай сюда, кутенок. Я с тобой сопли размазывать не буду. Никто тебе этого не скажет, но ты под командира ложиться брось. Одно дело на злости и адреналине горло подставлять, чтобы не убил, и совсем другое — течь, как сука, стоит ему домой явиться. У него таких сучек знаешь сколько? То-то. Ты решай, заморыш. Или ты один из нас, или один из них. Только вот подстилок в отряд не берут. Они дома койку греют и супчики варят, а не спину прикрывают. Хочешь быть стайной давалкой? — Джек обхватил нижнюю челюсть Лаки ладонью и сжал так, что та едва не затрещала в его хватке. — Так, может, мне прямо сейчас отсосешь? А то искать кого-то мне лень, а на твою симпатичную мордашку я не прочь спустить разок-другой. Лаки упрямо взглянул ему в глаза, зная, что сейчас надо выдержать, не согнуться под давлением инстинкта, выстоять. Упадешь на колени один раз — там и останешься. Он же готов был признать над собой только Альфу. — Пошел ты, — выплюнул Лаки, зная, что огребет, но огребет как мужик, а не как соска. Роллинз страшно улыбнулся и врезал ему от души. Так, что пополам сложило и в глазах потемнело. И ушел. Можно было сказать, Лаки легко отделался. И кое-что понял. У него только один шанс остаться с Альфой — перестать поскальзываться на собственной слюне, вытащить голову из жопы и стать полезным. Всей Стае, не только ему. Надо было вливаться в семью. *** То, что Альфа ведет носом в сторону ЭТИХ, Лаки заметил первым. Ну, ему нравилось так думать. Он давно перестал надеяться, что командир выберет кого-нибудь из них. И когда, спустя пять лет, около того так и не появился никто чужой, Лаки выдохнул. Как оказалось — зря. ЭТИ бесили неимоверно, постоянно путались у Альфы под ногами, как слишком крупные щенки, засматривались, как когда-то сам Лаки. Только вот Роллинз их не одергивал. Они не были волками и такое поведение не поняли бы. Они были чужими. Настолько неправильными, что от одного взгляда на эту парочку (что у ЭТИХ друг с другом уже все было, и коню понятно) у Лаки начинали ныть десны, силясь удержать прущие наружу клыки. Лаки их ненавидел. Это было чувство, схожее с тем, когда лучший кусок достается не тому, кто заслужил, а кому-то левому. Просто потому, что так решил Альфа. Ненавидеть Альфу было невозможно — его обожали, что бы он ни решил. Так было всегда. Альфа не ошибался, не ебал просто так, только за дело, не оставлял своих, дрался в кровь за каждого, и они готовы были за него сдохнуть, все разом и каждый в отдельности. Или убить. Убить было даже лучше. — Суки, — тихо, на грани слышимости выругался Лютик, наблюдая за тем, как суперсолдаты теснят их Альфу к кабинету Роджерса. Профессионально давя с двух сторон. А тот только плечом дергает и пахнет, пахнет так, что хоть прямо тут на пол ложись жопой кверху. Приятно пахнет. Желанием, немного горечью, почти отчаянием. Нежностью. Нежностью от Альфы не пахло никогда, и это бесило до кровавой пены из пасти. Всех, кроме, пожалуй, Роллинза. Роллинз вообще был похуистом в этом плане. В отличие от Лаки и остальных. — Загребут — как пить дать, — предрек Кид. — С носами, думаю, у всех порядок? — А то, — рыкнул Вудсток. — Вот найдет папаня новых мамок, а нас за шкирку и на улицу, — он сплюнул на чистый пол, а у Лаки внутри заледенело все. Что он будет делать без Альфы? Стая распадется. Роллинз, может, и попытается их повязать, да вот силенок у него маловато для этого. Остальные более-менее равны и будут драться в кровь, но не пустят никого из «третьей ступени» на самый верх. Без Альфы им смерть. Они озвереют раньше, чем успеют понять, что происходит. — Надо попасти этих баранов, — подал голос молчавший до этого Таузиг. Таузиг был самым сильным в стае после Альфы, но характер у него был… не для руководящей должности. Он бы вырвал Лаки хребет еще на подлете. Еще в первую неделю в Стае, когда он задирал всех, и только строгий приказ Альфы не убивать и не калечить сдерживал всеобщее раздражение. Поэтому Бетой был Роллинз, как более сознательный и менее агрессивный. — Авось налево завернут. Такого папа не потерпит. — Донесем? — хрипло спросил Лаки, в которого пять лет вбивали, что лезть в дела Альфы — форменное самоубийство. — А то, — многообещающе ухмыльнулся Вудсток. — Авось он сам им шеи свернет. — Вряд ли, — подал голос незаметно подошедший Роллинз. — Они кого угодно в узел завяжут, а вдвоем и Эмпайр Стейт на шпиль поставят и не запыхаются. — Тогда пострадает и выгребет. Альфа же, — решил за всех Фредди. — Обычными двойками. Двадцать четыре на семь. Суперсолдаты были тошнотворно безупречны. Жались друг к другу, как брошенные щенки, пахли тоской и желанием, и это бесило. Они не были своими. Не могли ими стать! В ночь, когда Альфа остался с ними, Стая была под окнами в звероформе. Лаки слышал каждый стон, каждое «Мои!» и единственное «Ваш» едва слышно, сыто. Без агрессии и желания доминировать, вжимать мордой в матрас. Они приползли домой под утро. Если бы не Роллинз, они бы выли под окном, рискуя огрести ощутимее, чем тогда, когда они ввязались в заварушку во время отпуска Альфы. Тогда больше всего досталось Джеку, как старшему, но от ярости Альфы, от его страха всем под шкуру будто снега набили. Б-р-р, гадкое ощущение. Ненависть, слепая, страшная именно потому, что безнадежная, клубилась внутри, и Лаки с садистским наслаждением передавал ее дальше, всем своим. Волки — агрессивные твари. Разозлить их ничего не стоит, особенно изнутри, свои всегда чувствовали друг друга. Именно поэтому в сложившуюся стаю редко брали чужаков. Лаки выгрыз себе право быть своим, и теперь пришел его черед подталкивать общее настроение в нужную сторону. Все и так сердились. Он лишь не считал нужным это сдерживать, раз за разом плеща бензином на тлеющие угли общего раздражения. Альфа будто оглох и ослеп. Улыбался сыто, рычал без азарта и злости, размяк. ЭТИ могли ему кадык вырвать, а он бы только тянулся к ним, пока дышит. Лаки ненавидел их именно за власть над тем, что не принадлежало никому толком. За то, что кто-то левый захапал, не глядя, самое дорогое, что у Лаки было. Они не могли оценить то, что им досталось. Они понятия не имели, сколько жизней держали в руках, просто обнимая его. Альфу. Того, кого никогда не смогут оценить как надо. Как равные. Роллинз рявкал на Стаю, но его тоже пробирало. Он тоже боялся, Лаки был уверен. Невозможно не бояться, когда тебе раз за разом наступают на сердце. И давят, давят, давят. От ЭТИХ нестерпимо, остро-сладко пахло Альфой, его к ним любовью, заботой, всей той мягкой изнанкой, которую им, столько лет прожившим бок о бок, ни разу не показали. Никому. Может, поэтому Альфа пометил людей. Потому что с ними мог не опасаться быть слабым. Волку горло и мягкое брюхо показывать нельзя — рано или поздно вцепится, такой закон. Ты рулишь, пока сильнее. Лаки ненавидел их еще и за то, что они меняли Альфу, делая его будто гибче, перекраивая под себя. Раньше, когда хотелось одобрения, Лаки перекидывался и приходил вечером в «кабинет». Ложился у ног Альфы, лез ему под ладонь, пока тот смотрел телевизор или ковырялся в телефоне. Он знал, что с равной степенью вероятности может и огрести, если день был тяжелый и что-то не задалось, и получить негласное разрешение остаться. Во втором случае можно будет положить морду на ботинок и спокойно подремать час-другой, просто дыша Альфой, его силой и уверенностью. Теперь же в те редкие вечера, которые Альфа проводил дома, он был будто все время немного на взводе. Не в агрессивном смысле. Будто жгучая радость перла из него, и он не мог ее сдержать. Они разобрали чердак. Отдраили дом (все пять домов!) сверху донизу. Купили новую посуду, заменив все разномастные тарелки, стащенные со всего света. Купили, наконец, огромную посудомойку и еще одну морозильную камеру, в которой хоть тушу замораживай. Альфа будто обустраивал логово, сам вряд ли понимая, что делает. И то, как он красовался по утрам, причесываясь, — все это бесило, бесило, бесило. Он собирался привести в их дом ЭТИХ. Но — что хуже всего — изначально считал, что те могут отказаться. Что и дом, и Альфа, и Стая, могут оказаться недостаточно хороши. Что они будут забракованы. — Он нас вышвырнет, — зло рявкнул Лютик, наблюдая в окно, как Альфа ранним субботним утром упаковывает в багажник своей огромной машины корзинки для пикника. Четыре штуки. Как, насвистывая, поправляет новый шарф, явно подаренный ЭТИМИ. — Мы не были на природе три года. Для нас он был вечно занят! — он все-таки сорвался на рык, и Альфа, резко обернувшись, взглянул прямо на них, прожигая взглядом через двадцать футов воздуха, тройной стеклопакет и жалюзи. Оскалился, показал кулак и, сев в машину, уехал. — Много свободного времени? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросил Роллинз. — Так я найду вам занятие. Марш на задний двор! Подстригая сильно разросшуюся живую изгородь, царапая руки о ветки, Лаки думал о том, что надо бы проучить ЭТИХ. Попробовать на зуб. Пусть Альфа взбесится, отходит как следует. Они должны быть уверены, что оставляют его в надежных руках. Что ЭТИ смогут его защитить, когда станут для него всем. Вырванная глотка — не цена. Особенно для того, у кого все равно больше ничего нет. *** Роллинз пытался их остановить, но что и когда могло образумить обезумевшую Стаю, одержимую местью? Альфа почти не оставлял ЭТИХ без присмотра, заставляя Стаю привыкать к новым реалиям. Но сейчас он был далеко — его пара только вернулись откуда-то, Лаки и остальные это чувствовали. — Погнали, — рявкнул Кид, и они прыгнули, разом выпутываясь из лишних шмоток, одержимые первозданной яростью. Они неслись за Таузигом, потому что тот был самым сильным и агрессивным, и это было упоительно-легко: подпитывать друг друга ревнивой яростью, ощущать единство, пусть и означавшее «надрать задницу официальной жене босса». — Собачки, — сказал один из ЭТИХ, и Лаки прыгнул, завыв, вцепляясь ему в руку, ту, от которой меньше пахло смертью. Сладкая кровь обожгла нёбо, рождая чувство вины. То, как ЭТИ защищали друг друга, как старались не калечить их, только обороняясь, как темный пытался запихнуть светлого за спину, закрыть, орало в уши о том, что все неправильно, но остановиться они уже не могли. Рык Альфы был как холодный душ после горячки боя: усмирение, облегчение и протрезвление одновременно. Лаки рухнул, где был: у ног Темного, почти желая, чтобы тот опустил ему на голову уже занесенную ногу. Все лучше, чем осознание фатальной, неискупимой ошибки, которую он совершил. Он ранил пару Альфы. Помеченную, повязанную многократно пару, от которой пахло семьей. Домом. Самим Альфой. Он заскулил, когда Темный убрал ногу и легонько отпихнул его ботинком, как нашкодившего щенка. Правильно. Альфа сам его убьет. И будет прав. — В дом! — рявкнул Альфа, и они поползли, поджав хвосты, пригибаясь к земле. Все, даже Роллинз. Уже зная, что «насосать прощение» не выйдет. Не в этот раз. В лучшем случае Альфа убьет зачинщиков сам. В худшем — просто лишит метки и выбросит. И нельзя будет прибиться ни к одной стае. Потому что одно дело уйти самому, и совсем другое — быть с позором изгнанным за предательство. Лучше смерть. Они забились в угол, наблюдая, как Альфа зализывает царапины на обоих ЭТИХ, как ворчит нежно, извиняясь за них всех скопом, как полыхает от него не горечью и яростью, а виной. Виной за то, что его драгоценным причинили боль по его вине. ПО ЕГО ВИНЕ. От этого было только больнее. Их несгибаемый Альфа, как всегда, брал всю ответственность за них на себя. И оттого, что вот тут-то он был совершенно не при делах, внутри все тоскливо, жалко сжималось. Первым очнулся Роллинз, перекинулся, прося прощения за то, что не удержал, снова за них за всех, и они потянулись из своего угла, жалуясь, ластясь, признавая вину. Лаки знал, что Альфа может его убить и будет прав. Он мало того что зачинщик, так еще и повредил Барнсу руку, почувствовал вкус его крови. Он не чувствовал ярость Альфы. Не зря они все дружно решили, что тот размяк. Просто теперь Альф у них оказалось трое, и два из трех не сердились совсем. Просто отошли, давая им шанс загладить вину перед главным, а ведь могли потребовать крови. Но они просто ушли, сверкнув бирюзой глаз, и Лаки понял, почувствовал, как Стая стала больше. Вот на ЭТИХ. На обоих. Почувствовал только сейчас, когда прильнул грудью к коленям Альфы, вдыхая его запах, осознавая, что все будет почти по-прежнему. Что их все-таки простили. Они терлись об Альфу, почти не ощущая его отклика в сексуальном плане. Он лишь ворчал, поглаживая их, стараясь никого не пропускать, всем уделить внимание. Они давно не были вместе вот так, ощущая единство, свою принадлежность. Хотелось облизать его всего, разнежить, сделать мягким, добраться до нутра, которое Альфа старался никому и никогда не показывать, но они, его семья, они знали, какой он внутри. Теперь — знали. Хотелось выразить свою к нему любовь, преданность, а потом свернуться прямо на ковре пушистыми клубками, как тогда, в Сибири, когда они застряли в чертовых снегах. Замерзли бы к чертям, будь обычными людьми, но они не были. Грели друг друга теплыми боками, охотились, баловались в снегу, как щенки. Лаки тогда был очень счастлив. Без внешнего мира, без дурацких людских условностей, без мыслей и тревог. Когда вертушка за ними все-таки прилетела, пробившись сквозь снег, Альфа рявкнул, и они перекинулись, натянули одежду и потащились в мир людей, в котором все равно были немного лишними. Вне закона. — Так надо, парни, — сказал тогда Альфа. — Мы не звери. Наши предки встали на две ноги и взяли в руки первую дубинку не для того, чтобы мы вот так все похерили, упав обратно на четыре лапы. С ним никто не спорил. Но вот сейчас, в полутемной гостиной, чувствуя пару Альфы за тонкой стеной, они снова не были людьми. Как тогда. Они были Стаей. Теперь их больше, а значит, они сильнее. Пожалуй, теперь они самая сильная стая Яблока. Когда Альфа притянул голову Лаки, утыкая носом в пах, он, перед тем, как забыться в привычном угаре обожания, успел испытать гордость. Их вожак добыл им новую кровь. Самых сильных, самых выносливых. Они приняли и его, и Стаю. Теперь они порвут всех. Всех, кто сунется на их территорию, даже чертовых кицунэ, хитрых тварей. О да, они порвут всех. Альфа стал в его глазах еще мудрее и круче. Если такое вообще было возможно. *** Лаки наблюдал. Завидовал немного. Он принял ЭТИХ, вообще с их появлением в Стае стало намного спокойнее. Вместо одного Альфы у них было трое, и это многое упрощало. Например, Барнс прекрасно организовывал глобальный пиздец вроде генеральной уборки всего дома и так же ловко его устранял, задействовав всех разом, никого не пропустив и подобрав именно то занятие, которое лучше всего выходило и меньше всего раздражало. Как-то узнал, что Таузиг терпеть не может мыть окна, он лучше мебель будет таскать. А вот Лаки мытье и натирание успокаивало. До ЭТИХ они готовили время от времени, чаще обходясь доставкой. И если готовили, то каждый раз клялись, что больше никогда и ни за что — всем угодить было нереально, да и еботни было больше, чем удовольствия. Стив же спланировал закупки, меню на неделю и вотэтовсе. Назначил дежурных. С одной стороны, как в армии. С другой — дома всегда было, что пожрать. Каждый раз разное, а не только ведро макарон. Лаки же остро не хватало Альфы. Кровь играла внутри, но стоило вскинуться при его появлении, как он вспоминал, что натворил, и убирался подальше. Его простили, но волки не забывали никогда и ничего. Лаки об этом знал. Так же точно, как и то, что однажды сорвется. Раньше он пару раз в неделю мог подремать у ног Альфы, потереться носом о крепкую шею, почувствовать руку на загривке. Теперь тот если и бывал дома, то сразу обкладывался ЭТИМИ. Глазго, например, хер клал на то, вместе Альфы или врозь. Воспринимал их как целое и не стеснялся ласкаться ко всем троим. Лаки так не мог. Он помнил вкус крови Баки. И как тот закрывал собой Стива, как от бешеных животных, готовый пострадать вместо него. Как старался не калечить и забыл о произошедшем раньше, чем Альфа. Потому что не был волком. — Что-то ты кислый, — вот появлялся Баки так же неслышно, как остальные волки. Стив в этом плане был проще — заметнее. — Тебе-то что, — буркнул Лаки, остро ощущая, что говорит не то и не так. Готовый огрести, но не заткнуться. — Кого-то ты мне напоминаешь, — Баки вытер мокрые руки — домывал посуду, не влезшую в посудомойку. — Так в чем проблема, мелочь? Лаки рыкнул, огрызаясь — мелочью его звал только Альфа, и то давно. — Не мельче тебя! — Что происходит? — Стив ожидаемо оказался рядом, как только на драгоценного Баки рыкнули. — Хьюстон, у нас проблемы, — хмыкнул Баки, оглядывая Лаки с головы до пят. — Наш младшенький все еще бесится. Детка, ты ревнуешь? Детка. Так Альфа звал самого Барнса, и, наверное, выбери тот другое обращение, ничего бы не было. Но ревность, ощущение заброшенности, чужеродности в собственной семье, чувство вины, страха, что его оттолкнут, взяли верх. Лаки взвыл и вдруг оказался прижат с двух сторон, стиснут в тисках двойного объятия. — Ч-ш-ш, ну что ты? — почти ласково, но с насмешкой спросил Барнс. — Кто у папы самый любимый? Кто у мамы самый любимый? Кто у второго мамы самый любимый? Стив рассмеялся и прижал дернувшегося Лаки крепче. Лаки знал, что они перетаскали в общую койку почти всех. Это было понятно — вхождение новых Альф в семью так и происходило. Это у настоящих волков альфа-самка была матерью остальной стаи, обладательницей непререкаемого авторитета. Тут же «самки» были очень даже самцами, да еще и пришлыми, не волками. Так что все было сложно. И сейчас они, похоже, добрались до него. Внутри все сжалось от предвкушения. Ему уделят время. Он будет у них один. Столько, сколько ему понадобится, чтобы понять, что да, он — часть Стаи. Ему простили. Альфы переглянулись, и Лаки не понял, как они оказались в самой большой спальне. Там, где он был только один раз, когда ему крепко досталось на операции — пуля пробила артерию, и он потерял много крови. Был слабым, как щенок, и Альфа притащил его на себе, уже зашитого, с его кровью в венах. Уложил на пропахшую им постель, и всю ночь был рядом, горячий и близкий. Зализывал шрам на бедре, перебирал волосы. Под утро Лаки смог перекинуться и, наконец, уснуть. Он поправился, и больше его не звали. До сегодняшнего дня. — Красивый, — стянув с Лаки футболку, решил Баки. — Какое охуенное время все-таки. Куча голых мужиков вокруг, один другого краше. И все мои. — Наши, — поправил Стив. — Наши, — согласился Баки и провел металлической рукой от шеи Лаки до самого паха, в котором тут же потеплело. Альфы пахли интересом, желанием и все той же нежностью, которой провоняло все в доме. Еще вчера Лаки ненавидел этот запах, а теперь купался в нем, как в теплой душистой воде после долгого перехода через пустыню. — А ты, детка, наш? — Ваш, — слово будто скребло горло. Он потянул носом, почти надеясь уловить знакомый горьковатый запах вернувшегося Альфы, но ощущал его только на этих двоих. — Славно, — похвалил его Баки. — Так кто у папы самая заноза в жопе? И вместе с тем умница, такая красивая детка. Где Брок тебя такого взял, а, Лаки? — На улице, — честно ответил он, и Альфы снова переглянулись, будто советуясь, что с таким сокровищем дальше-то делать. — А рука у тебя вибрирует? — вдруг ляпнул Лаки, прикусил язык, но было уже поздно. — А то, — тихо ответил Баки и сгреб его яйца в вибраниумную горсть своей ладони. Мягко, сладостно вибрирующей. — Расслабься, детка. Мы все тебя любим. Наверное, он жаждал именно этого: хоть раз словами услышать о своей нужности. От Альфы было этого не дождаться. Там если вместо тумака потрепали по волосам — значит, ты молодец. До недавнего времени Лаки, да и остальные, были уверены, что Альфа не умеет любить. Что он в большей степени волк, чем кажется на первый взгляд. Но теперь становилось понятно, что нет, может. И любит. Только трепаться об этом не станет. Стив и Баки раздели Лаки в четыре руки, и он потерялся в них, точно так же, как терялся каждый раз под Альфой, просто прикасаясь к нему. — Детка, какой же ты глупый еще, — в ухо ему произнес Баки, и Лаки дернулся, задирая голову, подставляя горло, признавая власть над собой. — Конфетка просто. Ты нам позволишь? Они все-таки не были волками, им нужно было словами подтвердить то, что понятно и так. Нужно было просто сказать «Да», но врожденный мудачизм не позволил. — Конечно нет, — хрипло выдавил из себя он. — Я тут для красоты лежу. Альфы рассмеялись чему-то своему, будто он им о чем-то напомнил своими словами, и прижались с двух сторон. — Сладкий, — Барнс правильно лизнул его от плеча до челюсти, прямо поверх метки, прикусил надплечье и прижался членом к ягодицам. — Щенком пахнет. Лаки опять хотел огрызнуться, но Стив прижался теснее, давая почувствовать свое желание, и поцеловал. Лаки аж рот открыл от удивления, даже не подумал укусить за губу или взбрыкнуть. Волки не целовались. Ни друг с другом, ни с другими людьми. Во всяком случае, так глубоко и развратно, суя язык едва не в горло. Это было… ну, странно. От мысли, что Альфа вот так же вылизывал рты этих двоих, собирая вкус, делясь слюной, в которой и содержался модифицирующий компонент, Лаки застонал от возбуждения. Альфа принял этих двоих настолько, что не побоялся последствий. Он их целовал. Он отдавался им. Он им верил. Лаки решил не теряться. Дают — бери, бьют — отрывай голову. Таков волчий закон. И вот сейчас ему давали больше, чем он когда-либо мог себе представить. Его любят. Поцелуй — высшее проявление именно любви, тут не перепутаешь. Его любят, остальное неважно. Обычно даже с Альфой он любил понаглеть, его периодически сбрасывали к ногам, чтобы не зарывался, но тут он впервые отдался на чужую милость, позволяя делать с собой все, что угодно. Тем, кто любит, можно довериться полностью. Он не чувствовал от них угрозы. Как бы он ни боготворил Альфу, с ним нужно было держать ухо востро, чтобы не получить по шее. С его парой можно было показать слабость. Можно было попросить ласки, не рискуя быть сброшенным на пол из теплой постели. Когда Баки, нежно погладив внизу, насадил его сразу на два пальца, Лаки заскулил. Наверняка остальные слышали этот беспомощный, жалкий звук, и он закусил губу, силясь его удержать, но Стив снова его поцеловал, погладил член, прихватил пальцами сладко пульсирующую метку на шее, и Лаки сдался. Он наваляет Киду, если тот попробует что-то вякнуть. О да, завтра. Завтра — обязательно. — Шелковый, — простонал Баки, оттягивая ягодицу Лаки в сторону. — Детка, ты же не… — Нет, — кое-как собрав мозги в кучу, ответил он, вспоминая, как Альфа его покрыл в первый раз — жестко, до боли впиваясь зубами в холку, резко поддавая бедрами, будто наказывая. И как Лаки плакал под ним, разом ото всего: от обожания, от стыда, от ебанутости собственной природы, заставлявшей крутить задом, желая угодить. И как снова и снова кончал под ним, пока не потерял сознание. Это было в полнолуние. В его первое полнолуние, проведенное со Стаей. Его тогда вылизали все разом, как новорожденного, но от Альфы он получил только метку и ласковое почесывание за ухом. А теперь его гладили, как любимого кота, до лоснящейся шерсти (воображаемой, к счастью), до сладких судорог в ногах, от которых хотелось вытянуться в струнку и распасться на части одновременно. Он нужен. Он ценен настолько, что пара Альфы возятся с ним, ласкают. Они ему простили, наконец-то и он мог простить себе. Он чуть все не потерял. — Ч-ш-ш, — Баки, протолкнув в него головку замер, тяжело дыша, вжимаясь лицом в плечо, прямо в горевшую огнем метку. — Не шевелись, маленький, навредишь себе. Лаки капризно заныл, сжался вокруг, выгнулся в пояснице так, как больше всего любил Альфа, покрутился, выпрашивая член, и Баки, тихо охнув, натянул его до конца, до красных разводов под веками правильно, не жалея и не миндальничая. Со всей любовью. — Блядь, блядь, да не крутись ты, — почти кричал он, когда Лаки перевернул их обоих, оказавшись на животе, и едва не подбросил Баки на себе, подгоняя. — Все время забываю, какие вы все сильные, — прошептал он во вспотевший висок. — Ну, держись. И Лаки держался. Сначала руками за изголовье, воя от каждого мощного толчка, от которого едва не бился головой. Потом за Стива, оказавшегося под ним, за горячего, низко стонущего Стива, у которого глаза наливались страшной бирюзой. И Лаки вертелся на нем, выводя бедрами круги, ощущая его в себе, неправдоподобно огромного, правильного. Стив придерживал его за бедра, но что и когда могло удержать Лаки, если он дорвался? Только Альфа, и то не с первого раза. Альфы тут не было, и Лаки было мало, мало, мало, все эти годы ему было мало всего: внимания, секса, удовольствия, ласки. Любви же у него не было совсем. Он хотел быть особенным, нужным, оставаться в фокусе внимания сильного, он нуждался в этом больше всех остальных. И теперь, наконец, у него это все было. — Шальной просто, — выдохнул Баки, беря его снова. — Просто огонь живой. Не зря Брок его в черном теле держит. Такого только отпусти. Они брали его попеременно, по очереди и с двух сторон, так ласково, так правильно напитывая собой, а ему хотелось еще, хоть немного. Будто если он остановится, ему сразу же придется уйти. — Хочу еще, — стонал он, стоило кончить. — Пожалуйста. Вместе. Еще вместе. — Стив? — непривычно серьезно спросил Баки, прижимая Лаки к себе. — Как насчет… — Да ты что? — у Стива от возмущения даже голос пропал. — Бак… — Стив, ему мало. Мы делаем что-то не то, никогда такого не было. Ни с кем. Лаки застонал, когда Баки снова заполнил его, потом вытащил, приставил дозатор смазки прямо к его растраханной заднице, щедро залил в нее гель и вошел снова. Внутри было очень скользко, член Баки не то чтобы совсем не ощущался, но чувствовался недостаточно полно и плотно. — Да, — заскулил он, когда Стив пристроился сзади и надавил на податливые мышцы. Лаки знал, что сможет. Он оборотень. Он может почти все. — Блядь! Ебаные черти! Лаки чувствовал Альфу. Тот ворвался в дом, как ураган, и теперь летел по лестнице прямо к ним, на ходу сдергивая с себя мешающую одежду. Было сложно интерпретировать его эмоции: точно не злость, не ревность и не ярость. И не одобрение. Что-то сродни сильному раздражению, но и довольство там тоже было. Будто случилось что-то хорошее, но не ко времени. — Скороспелка, — прорычал Альфа, нагибая Лаки за шею к своему паху. — Стив, рули, только осторожно. От знакомого терпкого запаха, от соли на языке у Лаки глаза закатились от переизбытка эмоций. Альфа тут, с ним, в нем, это его ладонь лежит на загривке, не давая рыпаться и навязывать темп. Альфе он никогда не хотел ничего навязывать. Да это и в голове не укладывалось. Не сейчас точно. Все мысли вылетели из головы, когда они двинулись в нем все разом, навстречу друг другу, пронзая его насквозь. Столь отчаянно, полно, плотно и бесконечно он не принадлежал никому. Даже своему Альфе в первое полнолуние. Даже тогда у него оставалось что-то свое, мешающее, лишнее. Тогда — но не сейчас. Сейчас он не был отдельно. Он состоял из четырех разных частей, и каждая принадлежала ему и всем. Всем, кто был Стаей. Наверное, так чувствовал себя Альфа, сразу ими всеми. И Лаки тоже был его крошечной частью, важной и нужной. Оргазма он не запомнил, просто в изнеможении провалился куда-то в глубокий темный колодец, отяжелевший от счастья, гибко-мягкий и пушистый. Свой. Он наконец-то был своим. *** Проснулся он от того, что левому боку стало сначала холодно, а потом снова тепло. Пахло Альфой, его парой, им самим. Общий, очень приятный запах, сплетенный из надежной нежности, заботы и родства, которое крепче всякой там любви. Он был на своем месте. — Спи еще, — сказал кто-то свой, занимая место ушедшего, грея бок. И он перевернулся в узком пространстве между горячими телами, уткнулся в крепкую, вкусно пахнущую шею, лизнул ее, как щенок, и снова задремал. Было хорошо. Голод начал его подтачивать изнутри. Он плыл и плыл, будто обложенный ватой, и хотел бы, чтобы это продолжалось вечно. Но жрать хотелось все сильнее, и потому Лаки все-таки подставил лицо под поглаживания, выпросил, чтобы его пощекотали по ребрам, потянулся, зевнул и открыл глаза. Альфы были рядом. Стив и Баки, оба, хотя, судя по положению солнца, была уже середина дня. — Наконец-то, — Стив, нахмурившись, потрогал Лаки лоб, будто тот был неизлечимо болен и вдруг пошел на поправку. — Как самочувствие? Лаки сыто повозился между ними, тычась носом в подмышку, в шею, подставляя живот, чтобы погладили. И его гладили с двух сторон, достаточно крепко, сильно, именно так, как было нужно. Прекрасное утро. Мысль о том, что его сейчас скинут на пол и больше никогда сюда не пустят, должна была прийти в голову и испугать, но почему-то этого так и не произошло. Выгонят — он вернется. Сам. Когда захочет. Отчего-то сейчас он был уверен, что ему это сойдет с рук. — Прекрасно, — ответил он на вопрос Стива и потянулся к его губам. Тот ответил, но как-то больше по инерции, все еще хмурясь. — Есть хочешь? — спросил Баки, поднимаясь, и Лаки едва не заскулил от холода, лизнувшего нагретый бок. — Поднимайся, — Баки кинул ему халат (судя по запаху, тот принадлежал Альфе) и натянул тонкие штаны. — Пойдем, посмотрим, что там Сойер с Кидом приготовили. — Рагу, — зевнув, просветил его Стив. — Что? У нас меню. — Ну-ну, — хмыкнул Баки. — То-то мы вчера сэндвичи на гриле ели, а не ризотто. Вчера?! Вчера по кухне дежурил Лаки, и он готовил сложный пирог по рецепту из интернета. Огромный пирог. Сложный. Наверное. — Сколько… который? — Ну, ты проспал двое суток, малыш, — ответил Баки раньше, чем Лаки совсем запаниковал. — Брок тебе все расскажет. Когда-нибудь. На кухне действительно было рагу и даже домашний хлеб, над ним никто не смеялся, даже Кид, наоборот, ему положили рагу в тарелку и отрезали хлеба, а не послали искать жратву самостоятельно. Смотрели странно, Лаки даже показалось, что он ушел в бета-релиз, нечаянно, но ощупывание лица не дало ему ничего, кроме мысли, что неплохо бы побриться. — Кушай, детка, — Баки потрепал его по волосам и ушел, кивнув подошедшему Роллинзу, а Лаки понял, что ничего не понял. Вот совсем. Роллинз должен был задать ему трепку за то, что он так долго провалялся в постели, но и он промолчал. Только чаю налил именно такого, как Лаки любил. И Лаки, откровенно говоря, в душе не ебал, что происходит. *** Альфа ничего не объяснил. Только рыкнул, что со временем Лаки сам все поймет. Когда придет время. Расспрашивать дальше было чревато последствиями в виде сломанного чего-нибудь не жизненно необходимого, и Лаки отступил. У ребят тоже не было смысла выяснять, потому что если Альфа приказал что-то от него скрыть, то никакие уговоры, шантаж и прочие ухищрения ни к чему не приведут. Что ж, Лаки ждал. Ждал и наглел. Его не гнали, когда он приходил в спальню Альфы и просто сворачивался клубком в изножье огромной кровати и ночью сквозь сон слушал все эти охи-вздохи. Иногда, когда все уже спали, он ввинчивался между Альфой и тем, кто оказывался рядом (тот всегда, всегда спал с краю), и тоже засыпал. Чтобы проснуться человеком, накрепко зажатым между двумя рвущимися друг к другу любовниками, получить по голому заду и сбежать. Ему хватало. Та ночь что-то перевернула в нем, сделав спокойнее, сильнее, увереннее в своем праве, в своем месте. Обожание Альфы будто перешло из острой стадии в ремиссию, почти равно разделившись на троих, на Стива и Баки. Он был стабилен, весел и даже стал заглядываться на девчонок. Ему нравились их длинные ножки, прикрытые летними цветными платьями, от них вкусно пахло, они ловко бегали на каблуках и вообще были привлекательно-загадочными. У него были женщины, там, в прошлой жизни, до волков, до Альфы. Такие же сломанные, грязные и несчастные, как он сам. Но таких чистых, красивых и аппетитных не было никогда. То им было не до него, то он не замечал вокруг никого и ничего, кроме своего Альфы. Перемены достигли критического уровня, когда он рванул, закрывая собой пару Альфы. Все бы ничего, но он закрыл их от самого Альфы, взбешенного как сто чертей после очередной операции, в которой Стив и Баки и правда сильно рисковали. Настолько, что вся Стая, озверев, растерзала террористов, угрожавших им, а это могло попасть на камеры. И тогда им досталось бы не только от Фьюри за сокрытие важной личной информации, а и грозило неприятностями с другими стаями за раскрытие природы. Новых охотников на нечисть только не хватало, были в средние века, спасибо. — Лаки, — осторожно позвал Стив, когда он, выпав в бета-релиз, зарычал на Альфу, да так, что остальные пригнулись. И когда Альфа надавил, пуская в ход феромоны и рык, выстоял, зная, что самок надо защищать до конца. Стив и Баки самками, конечно, не были, да и могли порвать от паха до горла кого угодно и голыми руками, ну так инстинкту не объяснишь. Альфа-самка в приоритете. Она может родить еще щенков, от более надежного Альфы, достойного ее. — Вот как, — рявкнул Альфа, наклоняя голову, глядя исподлобья на Лаки. — Все вон. Щ-щенок заслуживает тр-репки. Альфа растягивал согласные только если был очень, очень зол, и Лаки почувствовал, что тоже срывается. Пусть ему вырвут кадык, но он не отступит, не сдастся, потому что прав. Он прав. А Альфа нет. Они сцепились в пустой гостиной, расчищенной под перестройку — Альфа планировал объединить два таунхауса не просто дверью, а снести перегородку. И вот теперь пригодилось. Они катались, рвали друг на друге одежду, грызлись, как собаки, но не соскальзывая в полный релиз. Там легко было забыться и убить. А убивать Лаки не хотел. Не факт, что смог бы, но не хотел точно. Он чувствовал запах крови Альфы, его ярость и впервые чувствовал не страх, не желание упасть на пузо и насосать прощение, а отстоять свое мнение. Пусть и ценой увечий. Он тоже умеет отстаивать. — Я не сверну тебе шею только потому... — Альфа, наконец, измотав его, крепко прижал к полу, уткнул лицом в твердые доски, намеренно ломая нос. — Потому что Судьба сама выебет тебя. Не хочу милосердствовать. Так сказал мне мой Альфа. Так говорю тебе я, — он еще раз надавил Лаки на затылок, больно выломив руку, и отпустил. Лаки, собравшись с силами, перевернулся на спину, потрогал нос и попытался рассмотреть Альфу обоими заплывающими глазами. Тот был в одних штанах, без обуви. Грудь расцарапана (Лаки гордился собой целую секунду, пока не вспомнил, как плохо заживают царапины, нанесенные оборотнем в бета-релизе), на плече укус. Еще он, поднимаясь, берег левый бок, именно туда пришелся удар коленом. — Вставай, — Альфа даже руку ему протянул, и Лаки, приняв ее, поднялся, уже зная, что нога сломана. — Дозрел, — сказал тот, похлопав по ушибленным ребрам, точно намеренно. — Молодец, малыш. Парни, — позвал он. — Наша семья дала миру нового Альфу, — он сплюнул кровь прямо на пол и обвел тяжелым взглядом присутствующих. — Я поступлю так же, как когда-то поступил мой Альфа. Завтра Лаки уедет. Мы будем ждать его через год со своей стаей, хотя бы с бетой. Мы всегда поддержим тебя, — Альфа… Брок обнял его, но тут же оттолкнул, — но всего в жизни ты теперь должен добиваться сам. Помни о том, как ты появился у нас. Как я помнил, откуда появился в своей семье. Лаки мысленно пообещал себе, что когда его стая станет такой же сильной, как у Брока, он обязательно повторит его путь. Подберет на улице кого-нибудь достаточно сильного и оторванного, чтобы тот когда-нибудь стал Альфой. Как стал Лаки. Как Брок. Как дед Витто. Как дед его деда. Он Лаки, счастливчик. Он справится.