Одержимость

Осень суетливо дышит промозглой прелью и вместе с пестрыми листьями кружится в глумливой канители безысходности и смерти. Осень непостоянна, как девица ветреная, — то заливается дождливыми слезами, то расползается лениво беспросветным туманом по улицам, то кружит голову, затягиваясь на шее петлей знойного удушья. Осень — прекрасное время для долгой и красочной смерти. — Однажды мы должны были столкнуться снова, чтобы я смог забить тебя до смерти, — сухо говорит Кея в зудящей всхлипами приборов, отмеряющих скачуще-затихающий пульс, почти-тишине. «Однажды» — глупое слово. Пронизанное безысходностью прошлого и непостоянством будущего. «Однажды» — может не случиться никогда. — И я же предупреждал, что достану тебя даже из-под земли. И будто земля из-под ног уходит, трескаясь и рассыпаясь осколками перевернутого вверх-тормашками мироздания вместе с целью всей жизни. Десять лет — не так уж и мало для того, чтобы ненависть и жажда реванша превратились в навязчивую идею и мечту, переплавляя былые идеалы в новую цель, желанную до страстной одержимости и помутнения рассудка. — Но ты сдохнешь и без моей помощи. В глазах Кеи плещется холод тысячи Антарктид, разбиваемый всполохами жгучей ярости и едва-едва — всплесками опустошающей безысходности. Реванша не будет. И Кея ненавидит иллюзионистов сильнее и яростней. Они дышат ложью и не в силах выполнить даже собственных обещаний. Их «однажды» не суждено случиться никогда. Рокудо Мукуро не доживет до зимы. Десять лет упоенного предвкушения переплавляются в дымную, бессмысленную гонку за призраком, несостоявшимся врагом и почти-мертвецом. Десять оставленных за спиной лет меркнут вместе с захороненной заживо мечтой и взрываются под кожей кипящей ртутью — ядовитый синтез бессильного гнева и безысходности. Рокудо Мукуро погребен под сетью прозрачных проводков пиликающих приборов. Десять проведенных в Вендикаре лет выстелены кровавой дорожкой напрямую в Ад. Он приходит в сознание — бездумно-безумное, атрофированное клеймом приближающейся смерти — все реже и совсем скоро перестанет дышать. И тогда — они оба исчезнут, канут в небытие. В легендах оставляют отпечатки глупости юной любви — в них совсем нет места безумству зреющей годами одержимости. Стены больничной палаты пропитываются ядовитым дурманом безумия и дышат холодным, головокружительным дыханием настигающей смерти. Осень за прозрачной изгородью окна в горькой обреченности безумствует, закручивает листья в последний хоровод и разлетается промозглой прелью. Хибари Кея не доживет до зимы.