Но правда ли это?

Порой Сиэлю Фантомхайву хочется поверить в ложь. И Себастьян облегчает ему эту задачу. Конечно, мальчик знает правду, знает, что Себастьян — демон. Знает, что отдал свою душу демону, что с демоном он делит крышу своего огромного, похожего на лабиринт, поместья, что именно с демоном его связывают узы, каких не было у него ни с одним человеком, и демону он доверяет свою жизнь и глубочайшие тайны. Сам факт того, что это происходит, уже достаточно необъясним, и рассуждать об этом дальше кажется излишним. Но то, что́ он чувствует то, как ощущает свою связь с Себастьяном — совсем другой вопрос. Несмотря на очевидную природу демона, Сиэль никогда не замечал за ним ничего особенно дьявольского. До заключения сделки все свои знания о демонах и ангелах мальчик черпал из Библии, Откровений Иоанна, работ Милтона* и картин прошлых эпох. Они изображали демонов, как уродливых, пугающих, порочных и нечестивых существ, что насмехаются над праведными и раздирают плоть грешников. Но Себастьян красив, высок и изящен. Он пахнет ванилью с корицей и свежим бельем. Кожа на ощупь как шелк, голос бархатный, а губы на вкус как горьковато-сладкий шоколад. И так приятно с ним лежать по ночам, когда он баюкает Сиэля в своих теплых объятиях. Правда в том, что Себастьян никогда не вел себя так, как, по мнению Сиэля, надлежит вести себя демону. Не считая некоторых колкостей, свои обязанности опекуна и защитника он выполнял с предельной заботой и верностью. Сиэль никогда не сомневался в его преданности — на то не было поводов — и полностью ему доверял. Как ни странно, но помимо жизни, Себастьян, казалось, защищает и интересы хозяина: смягчает его властный нрав и усмиряет склонность к саморазрушению, часто спасая от себя самого, делает из него достойного дворянина. И как бы это ни звучало иронично, иногда Себастьян вел себя как ангел за правым плечом. Он не только дал ему силу и власть, но и узаконил его положение в обществе, приземлил высокую самооценку, подогрел жажду мести и стремление захватывать фигуры на доске. Здесь же кроется другая правда — Сиэль Фантомхайв просто бы не жил без Себастьяна Михаэлиса. Ведь, даже если бы он в одиночку выбрался из своего адского заточения и вернулся, чтобы восстановить имя графа, его положение и власть, состояние и титул вскоре бы канули в забвение, не удержи их на плаву могущество, которое принес с собой Себастьян. Дом Фантомхайвов превратился бы в руины, если бы его не подпирали силы ада. Себастьян часто потворствует фантазиям Сиэля, будто это он руководит игрой, что он главный стратег, а демон только пешка. Но мальчик знает, способен признать — если не вслух, то про себя, — что это ложь. Без Себастьяна он был бы обычным мальчишкой, что забился в про́клятом поместье, которым не мог управлять. Прятался бы в темноте, пока волки снаружи скреблись о ворота. Себастьян Михаэлис — опора, что поддерживает Сиэля Фантомхайва. Мальчик думает о том, как идеально демон заполняет в нем глубокие трещины, оставленные трагедией, что наведалась к нему в десятый день рождения, как идеально он заполняет в нем пустоту, как идеально сходятся их рваные края. Так идеально, что иногда — помимо догадок об истинных чувствах Себастьяна, о его мыслях и о том, что могло бы скрываться под маской дворецкого — Сиэль гадает о самом Себастьяне. Задается вопросом, существует ли «Себастьян Михаэлис» на самом деле или он всего лишь отражение чего-то в самом графе, сложный механизм, которым где-то в глубинах ада управляет настоящий владелец контракта. Не был ли «Себастьян» создан для того, чтобы пройти бесконечный лабиринт его желаний, прихотей и нужд, заполнить негативное пространство вокруг его печали, одиночества и отчаянья. Если так, то продолжит ли «Себастьян Михаэлис» свое существование, когда Сиэля Фантомхайва не станет? Или исчезнет вместе со всякими узами, что могут связывать его с господином? Эта мысль, возможность, вероятная правда, как камень, сидит в животе, медленно заставляя все нутро отвердевать. Так что же во всем этом правда? Как ее отделить ото лжи, от эстетики демона, за которой кроется Себастьян? Чувствует ли он к Сиэлю хоть что-то, кроме того, что чувствуют к очередному обеду? Или это часть сделки? Быть может, оттого что хищник имеет привязанность к жертве или заставляет ее привязаться к себе, она становится вкуснее? Себастьян никогда не скрывал желание получить свою плату, как только выполнит условия контракта. Он был невероятно честен по поводу своих намерений. Порой это немного утомляло. Одних только бесконечных восторженных описаний души Сиэля, ее аромата и того великолепного пиршества, что ждет его, стоит ее поглотить, достаточно, чтобы разубедить кого угодно в том, что в чувствах Себастьяна к нему было хоть что-нибудь похожее на бескорыстную любовь. Но Сиэль не кто угодно. Судьба своей души его ни капли не заботит. Он чувствует, что будет мало чем полезен в этом мире, после того как свершит свою месть. Как, впрочем, будет бесполезна сама жизнь, ведь мотор, однажды двигавший его гнев и ненависть, заглохнет. А поскольку иллюзий о загробной жизни он не питает и, откровенно говоря, не желает, чтобы его душу судил тот самый Бог, что посчитал правильным оставить его на растерзание чудовищ, то он смирился со своей судьбой и даже спокоен. Он сделал выбор и не жалеет о нем. Конечно, выбор тот был сделан под давлением. Любое решение, принятое напуганным, прошедшим пытки ребенком, который давно достиг предела прочности и даже шагнул за него, не может считаться настоящим согласием. В моменты мук и отчаяния время сужается, словно теряет свою линейность, сокращается вокруг настоящего и исключает всякую надежду на светлое будущее. Его выбор был таким же свободным, как выбор военнопленных, которые сознаются в любых грехах и преступлениях, что потребуют от них инквизиторы, лишь бы положить конец их пыткам. Но даже спустя годы, когда время притупило боль, и в его жизнь вернулась сила, он не жалеет о сделанном выборе. Он часто думает о том, как страданье вплетено в нить судьбы, заключено в проклятом имени и обреченном наследии, высечено в его жизни еще до рождения. Он как звезда, которая обречена обрушиться под собственным весом, звезда, что неспособна спастись от когтей собственной гравитации. Такой была бы его участь, не притяни его к орбите Себастьяна. Теперь, когда горизонт позади, все, что он может — это смотреть, как несется навстречу собственной погибели. И не от божьих рук, а рук Себастьяна. Он чувствует, как это происходит. Медленно, но необратимо. Чувствует, как темнеет его душа, как опаляется нутро, постепенно оборачиваясь пеплом. Чувствует, как гниет изнутри, все больше приближаясь к недрам демона. Не то чтобы Сиэль не может выбраться из этой удушающей диады, он просто не желает выбираться. Он хотел и по-прежнему хочет, чтобы Себастьян забрал его душу. Вопрос, которым он задается сейчас, пока он все еще в этом мире, пока он все еще мальчик, пока он живой, пока он все еще Сиэль Фантомхайв, значит ли он — его жизнь — для Себастьяна хоть что-то большее, чем трапеза? Возможно, Себастьян заботится о нем, заботится по-настоящему. Но он демон, и не стоит ожидать, что такая привязанность будет соответствовать человеческим нормам. Возможно, он действительно печется о нем и даже любит, но в то же время хочет оборвать его жизнь и поглотить его душу. Это как парадокс с котом Шрёдингера**. Будучи запертым в клетке на распутье двух реальностей, он встретит либо смерть, либо спасение. Две противоречивые возможности могут быть одновременно верны. Человек может или любить кого-то или желать уничтожить его своими же руками. Но, возможно, в демоне есть и любовь, и желание положить конец, поглотить без остатка. Сиэль цепляется за эту возможность и пытается обратить ее в правду. Стремится найти аргументы, подточить детали, чтобы те вмещались в общую мозаику, которую он силится сложить. Хочет понять, почему Себастьян держит его, как нечто ценное, почему целует нежно и опасливо, будто он может разбиться. Почему он встречает опасность, терпит раны и боль, чтобы его защитить. Почему спасает его — первый, второй, третий раз, больше, чем он может сосчитать, — только чтобы Сиэлю не пришлось больше бояться. И почему доставляет ему удовольствие, не прося при этом ничего взамен. В такие моменты мальчик испытывает благодарность за то, что его тело, чьи слабость и хрупкость так часто предавали его, тело, что все детство мучила болезнь и снедали боли во время его заточения, могло приносить ему прежде неведомое наслажденье. В его несчастной жизни нет ничего приятного, кроме Себастьяна. И в минуты сладостного плена его ничто не волнует. Не волнует, что он остается беззащитен, словно ягненок, забредший в пещеру ко льву. Не волнует, что может выглядеть глупцом, позволяя себе верить в ложь. Он не хочет понимать, ни что творится, ни зачем. Не хочет знать правильно ли это или непристойно. Ему не важно, насколько извращенно и жалко быть благодарным существу, которое однажды принесет ему конец и поглотит. В такие моменты его волнует лишь то, как ему хорошо, и от этой благодарности хочется плакать. Возможно, и Себастьяну по нраву жизнь во лжи. Быть может, они два существа, чья встреча предопределена судьбой. Быть может, Сиэль заполняет пустоту в Себастьяне так же, как Себастьян заполняет ее в нем. Быть может, поэтому он никогда не раскрывал перед хозяином свой настоящий облик, не позволял увидеть безобразное чудовище, живущее под маской красоты. Вероятно, он не желает развеять иллюзию, ложь, в которой живут они оба. Во всем этом должна быть какая-то истина. Правда о Себастьяне. Что-то настоящее в их связи. Ведь вероятность того, что демон находится с ним, просто дожидаясь своей платы или по причине некой демонической эстетики, которую мальчик не желает понимать, вероятность того, что он на деле одинок, и жизнь его ни для кого неважна, невыносима. Сколь бы твердым и бесстрастным он себя ни считал, как бы стойко ни принимал суровые факты, как бы ни привык к причудам человеческих эмоций и ранимости, это та допустимая правда, которую он вынести не в силах. Та допустимая правда, что сжимает сердце, которого, как он считал, у него нет. Он читал об одиночном заключении, об убийцах и уголовниках, которые резали вены, душили себя, ломали кости, вскрывали раны, бросались о стены в попытке нанести себе вред, просто для того, чтоб положить конец изоляции и вызвать человеческий контакт. Люди не созданы терпеть одиночество, а Сиэль Фантомхайв — бесконечно одинокий человек.

***

Запутавшись в простынях, он извивается в постели, пока Себастьян доводит его до экстаза. Удовольствие волнами разливается внутри, проникает в каждую клеточку тела, заполняет каждую трещинку, затягивает каждую рану, омывают каждый гнойный нарыв. Его тонкие ноги закинуты на плечи демона, а пятки врезаются в спину, пока их обладатель выгибается и выпирает бедра, двигаясь во рту Себастьяна неуклюжими, прерывистыми толчками. Гордость, достоинство и самообладание теряются в тот же момент, как он обеими руками хватает демона за волосы, готовый умолять, если тот остановится. Но он никогда не останавливается. Продолжает до тех пор, пока его господин, сломленный и истощенный, не достигнет предела, разливаясь у него во рту. И долго ждать не приходится. Сиэль еще не научился себя контролировать, и оргазм всегда приходит быстро и неистового, как штормовые волны о скалистый берег. После он лежит в кровати, удовлетворенный и выдохшийся, и прижимается к демону, чтобы согреться. Он особенно уязвим в минуты между бодрствованием и сном. Мысли, отодвинутые до этого далеко на задворки сознания, теперь всплывают на поверхность, как вынесенные рекою на берег тела. Сиэль чувствует, как Себастьян гладит его по волосам, смахивая их со вспотевшего лба, а второй рукой проводит круги по спине. Слышит тихое баюканье, когда губы его касаются копны волос на голове хозяина. Он пытается не думать, как сильно это напоминает о прошлом — теперь похожем на другую жизнь, — когда молния, гром, кошмары и страх перед тем, что прячется во мраке, толкали его на поиски тепла родительской постели и чувства защищенности в материнских руках. Сиэль хочет знать... — Себастьян, почему ты это делаешь? — решается он наконец задать вопрос, уткнувшись лицом в шею дворецкого. Он улавливает запах сахарной пудры и какао-порошка, которые Себастьян использовал для десерта. — Я имею в виду, почему ты прикасаешься ко мне вот так? Он ощущает, как Себастьян улыбается в ответ. — У меня сложилось впечатление, что юному господину понравилось. Мне следовало прекратить? — проговорил Себастьян слегка дразнящим голосом. Вопреки желанию на лице мальчика появляется смущенная полуулыбка, которую, к его радости, демон не видит. — Я этого не говорил. Мне просто любопытно. И ты не ответил на вопрос. — Юный господин, мой долг как дворецкого выполнять то, что вы просите, — говорит Себастьян, утыкаясь носом в мягкие темно-синие волосы мальчика. — Да, но я ведь не просил тебя об этом, верно? — Верно, — соглашается дворецкий, целуя мальчика в макушку. — Но как слуга я должен выполнять все просьбы и желания хозяина, даже те, что не сказаны вслух. Сиэль вздыхает и задумчиво трется щекой о воротник чужой рубашки. А затем… — Я также делаю это, потому что мне нравится. Нравится доставлять удовольствие моему господину. Нравится касаться вас и пробовать на вкус, мой юный лорд. Сиэль чувствует, как вспыхивают щеки, как не хватает воздуха, как колотится сердце. Днем, при обычных условиях, граф Фантомхайв постыдился бы собственной слабости, своего бессилия пред наплывом эмоций. Но сейчас, в темноте, он думает лишь о том, как приятно что-то чувствовать.  — Это нормально? — он снова пытается выудить из демона ответ. — Милорд, вы продали душу демону за месть. В этом нет ничего нормального. — Верно. Мальчик не знает, чего надеется добиться этим. Он хочет знать правду. Наверное, он мог бы просто спросить. Отдать приказ. Почему ты это делаешь? Почему ты все это делаешь? Защищаешь меня, согреваешь. Готовишь еду, стираешь одежду и выполняешь тысячу поручений. Зачем учишь играть на той чертовой скрипке? Почему относишься ко мне с такой заботой и нежностью, когда все, что нужно сделать, чтобы получить желаемое — помочь мне отомстить? Я делаю это, потому что мне нравится играть с едой. Я делаю это, потому что вы блюдо, которое нужно довести до совершенства, а растущая привязанность ко мне очерняет вашу душу, приправляет ее и придает аромат. Я делаю это, потому что меня забавляет наблюдать, как вы играете в месть, пользуясь властью, которой у вас нет, и то, как вы умышленно слепы по отношению к тому факту, что я солнце в вашей вселенной, а все, что есть у вас — отраженное сияние луны. Я делаю это, потому что это лучший способ оскорбить Бога — заставить одного из Его детей отвернуться от Него и принять свою участь в блаженном экстазе, а не под угрозами и принуждением. Я делаю это, потому что люблю вас. Потому что ваша жалкая жизнь имеет значение, и в конце, когда ваша маленькая месть опустошит вас, вы найдете хоть какое-то утешение, зная, что были любимы. Сиэль знает вероятные ответы. Прокручивал их в голове, обдумывал, разбирал на части и снова собирал. Он только хочет знать, в котором правда. В любом из них? А может быть, во всех? Он хочет закончить свой мысленный эксперимент. Какая из вселенных настоящая: та, в которой кот жив, или та, где он умер? Но он не спросит. Не потому, что выставит себя уязвимым, отдав подобный приказ — не только поэтому, — а потому что такой приказ не приведет его к правде. Пусть, договор и обязывает демона не лгать, это не значит, что он будет честен. Себастьян — невероятный мастер по части обмана и умело скроет правду во лжи. Поэтому Сиэль бездействует. Ночью, в окружении тьмы и теней, когда сон медленно одолевает его в теплых объятиях дьявола, он пролистывает список возможных истин и останавливается на той, которую предпочитает сам. Прижимается к ней, натягивает на себя, как будто одеяло. Протянув руку вверх, он проводит пальцами по мягким волосам Себастьяна, приподнимается, так чтобы прислониться лбом ко лбу, и ждет, пока демон отзовется на немую просьбу и прильнет поцелуем. Так он и делает, и мальчик чувствует собственный вкус его на языке. Пока что этого достаточно. Пока что.