Black under red

      Почувствовать запах собственной крови уже невозможно, ибо кости в переносице в очередной раз раздроблены на мелкие хрусталики. Они терлись друг об друга с противным треском вызывая в голове ощущение присутствия паразитов. Льется родимая между осколков, там, где порвано мясо, там, где пульсирует боль и скапливаются кровавые сопли. Бежит вниз, к земле, словно мечтает убежать от своего обладателя и раскрасить мир в красный. Стив знает этот запах и вкус наизусть, мозг предательски об этом напоминает, делая картину позора полноценной, добивая, заставляя признать поражение. Куски десен с примесью той же крови обидно мажут язык, а сломанные куски зуба приходиться сплюнуть вместе с кровавой слякотью прямо в грязь, в которой его полностью извозили. И без того старый потрепанный пиджак стал походить на половую тряпку, такие вещи восстановлению не подлежат, но Стив упорно таскал это пальто. Потому что оно отцовское, иногда напоминало о стойкости характера, о добре и зле, о том, что нужно держаться до последнего.              Еще сильнее черепа и достоинства, ноет и болит только солнечное сплетение. Одним ударом ноги из груди выбили воздух, чуть ли не с предсмертным хрипом. После чего был лишь шок и Стив не запомнил лица, не запомнил голоса, слов, все идет по знакомому сценарию. Тот же человек, те же удары, та же боль и унижение.  Ведь мозг знает что делать — отключиться, чтобы тело не сошло с ума и не ринулось на более сильного противника в атаку. Они не равны, нет, Стив болен и не выживет в честной схватке. Если не подавать признаков сопротивления шансов выжить больше — простой инстинкт самосохранения. Замри, остановись, прими свое наказание, знай своё место, уступи сильному, позволь этому случиться.             …Замри и расслабься…             Еще трое, шавки, пешки, цепные псы и шакалы на коротком поводке своего хозяина. Они не вызывают страха или уважения, не вызывают никакого отвращения, лишь презрение и жалость. Окружили их уже в десятой по счету драке и гадко смеются, подначивая Барнса вновь и вновь наносить удары ногами. Да разве это можно назвать дракой? Стив ни разу так и не достал до его лица, лишь раз смог ударить в живот и то, это вызвало лишь смех у противника и мерзкую ухмылку. Барнс никогда не скупился, никогда не жалел и всегда преследовал именно этого хлюпика, слабого, больного, светлого парнишку, у которого чесались руки искромсать эту бандитскую рожу в мясо. Он всегда бил ногами, с размаху, со всех сил, не щадя и не жалея, как больную собаку, что разносила бешенство. Собак и то ждала участь легче — выстрел в сердце и покой. Аргументируя это тем, что марать руки о такое ничтожество как Стив Роджерс, сам Баки Барнс не станет.              В мыслях Стива по ночам, из раза в раз представлялась картина, как этот же самый Барнс, сосед с правой улицы, когда-то бывший друг, названный брат, сидит на цепи и тянется к стакану воды… А Стив проходит мимо, усмехнувшись, не подав.             Ничего, кроме наглой ухмылки местного хулигана и мечты каждой девочки, Баки Барнса, Стив не видел. И снова, и снова, его мерзкий голос лижет слух очередным ругательством, не лаской, не любовью, именно унижением и страхом, и лишь когда Роджерс тихо взмолился «хватит», без сил упал на колени, юноша отступил. «Хватит» — тихо он шепчет разбитыми губами и отползает. Хватит, хватит, хватит… Срывается вместе с болью, тихо, шепотом скулит побитая мышь, но зверь слышит.             — Оближи, — командует Баки, но Стив не видит изо налитых глаз кровью, на плечо ему грубо ставят ногу в лакированном черном сапоге минимум за сотню долларов. — Я испачкался об тебя.             Ведомый одним лишь инстинктом выжить, Стив с болью и хрустом позвонков поворачивает голову к правому плечу, медленно высовывает язык и проводит им от подошвы к шнуркам. Больше размазывая кровь по дорогой обувке, чем слизывая, и вкуса кожи он не чувствует, ни гуталина, ничего, сплошь стыд поражения и кровь. Кровь, кровь…             — Хороший мальчик.             Этот комплимент режет слух, а теплая рука, что заботливо зарылась в его волосы и потрепала затылок, будет сниться ему в страшных снах. Ведь так он делал в детстве, сопровождая фразой «моя умница» и Роджерс млел под его взглядом. Верил и доверял спину, доверял самый страшные секреты, которые мелкий Баки вывалил в подростковом возрасте на него со всей грязью.е              Барнс разворачивается и уходит, стуча каблуками по грязному переулку, вслед за ними ехидно и плетутся цепные шакалы. Стив не смотрит им в след. Не слышит смех гиен, он лишь вслушивается с цокот каблуков — он узнает их везде, на каждой улице, на щебенке, грязи или деревянном полу, он слышит Баки Барнса повсюду. И видит бог, Стив Роджерс его достанет, если война не прикончит его раньше…             Еще полчаса Роджерс переживает приступ астмы, перебирая целыми пальцами во внутреннем кармане пиджака в поисках лекарства. Мечтая умереть, прям здесь, прям так, грязным и побитым, кого-то ждала участь и похуже.  Потом он вкалывает себе очередную порцию героина и ждет, когда отпустит, когда боль уйдет и зрение вернётся. И она уходит, снова, вместе с обидой и ненавистью, вместе с Баки Барнсом, что вносит в его жизнь много красных красок и много боли. Парнишка медленно встает с грязи и отряхивается, держась здоровой рукой за мусорные баки. Баки никогда не трогал правую руку, за что Стив иногда был ему благодарен — эта маленькая жалость сохраняла ему способность рисовать, и он мог сохранить работу, не смотря на весь кошмар творящейся в его жизни. Он правда не помнит, что именно поставило точку в их добрых соседских отношений, но кажется это была девочка… Да, это была Пегги Картер, которая влюбилась в Стива, хотя бегал за ней Барнс, и все пошло по наклонной. Пегги уже два года как кормит червей в земле, а Баки Барнс, словно сорвавшейся с цепи неудачник, срывал свое недовольство на бывшем друге, за то, что тот однажды не уступил ему девочку.             А сколько их таких в Нью-Йорке? Таких как Стив. Таких, у которых жизнь висит на волоске, ведь стоит очередному бандиту обидеться, расстроиться, как он выходил на улицу и искал себе жертву. Не одного, потому что под любого бандита мог попасть любой юноша или мужчина. У Баки Барнса была одна жертва, он никого не трогал и не обижал, кроме Стива Роджерса.Стоит ему перепить, как он идет к знакомым дверям и выносит их. Если его бросит женщина, он чешет свои пятки об губы Стива и смеется, иногда плача. Странные отношения, мерзкие, и от них не сбежать, потому что Стиву просто больше некуда идти…             Пальцы левой руки переломаны, он наступил на них каблуком и Стив не умолял, не просил, поэтому Баки прижал их к земле сильнее и дождался треска с криком боли. А ключи в левом кармане, и любое касание к потрёпанному пальто вызывает боль, героин перестал действовать. И Стив все же стонет, слегка ударяясь головой об дверь и позволяя себе наконец несколько слез, а потом еще и еще… и вот он сидит на пороге собственного дома и плачет, зарываясь правой рукой в волосы и смаргивая слезы, которые больно щипают щеки с ссадинами. Его жизнь сплошной кошмар, лишь боль потери близких, болезни и личный палач, который каждый раз словно решает — «Не сегодня, Стиви». Роджерс вновь и вновь думает, что будь у него шанс, он бы им воспользовался и отомстил ублюдку.             Нежная ненависть растет в груди давно. С каждым ударом обзаводясь новыми шипами, цветами, что можно назвать розой. Пестрой, яркой и опасной розой, что завлекает к себе своей болью и опасно режет усталостью. Только черной, не красной, не белой, именно черной, с острыми металлическими шипами, что ранят, что задушат, что высосут из Баки Барнса всю душу и заставят его страдать каждый божий день. Ведомый такими мыслями Стив рефлекторно сжимает переломанную руку в кулак, и скалится, от боли, счастья и неясной любви к картинам, где Барнс мучается. Плохо, плохо, мама бы его за такие чувства не похвалила. Но он ничего не может с собой поделать. Этот ублюдок своего добился — он сделал из него, из доброго и верного человека, настоящее чудовище.             И именно в этот момент, к жертве подошел маленький мужчина, присел на корточки и как-то по-доброму улыбнулся. В этой улыбке было столько меда, что можно опьянеть, потерять рассудок и забыться. От карлика пахнет войной, смертью и в глазах его плещется такой безумный азарт, что перед взором вновь стоит Баки. Стив сходит с ума, потому что ни о чем другом он думать не может. Барнс, Барнс, Баки Барнс, чья челюсть сломана.             — Здравствуй, Стив, — нежно говорит карлик с круглыми очками и протягивает ему руку. — Меня зовут Доктор Зола, и у меня есть к тебе одно предложение.       И Стив протягивает руку в ответ, не понимая, что заключает сделку с самим дьяволом. Потому что дьявол обещает, Баки Барнс будет сидеть на цепи у его ног.

***

            Новое тело внушает страх, внушает ощущение власти и некой жажды жизни с уверенностью. Больше не страшно смотреть в зеркало, ведь отражение не вызывает жалости и печали, а вовсе наоборот. Стив смотрит на себя и думает о Гидре, о том, что они делают, что они сделали с ним. Их мораль, их будущее…              «Я видел будущее, Стив, там нет флагов» Там нет слабых…             Нежно шепчет Красный Череп и протягивает ему руку, сопровождая в капсулу для трансформации. Они исправят этот мир. Мир, в котором есть боль, жертва и палач, падет, рассыпиться пеплом и умоется собственной кровью. Будет мир, будет одна страна на всех, один закон и один правитель, так будет правильно. Не будет уродов в дорогих туфлях, не будет бедного и загнанного мальчишки в угол, у которого нет выбора кроме как «смириться». Мир будет идеален. Как суперсолдат, что смотрит на него с идеальной улыбкой и думает: «Он сам изменит этот мир, вколет свою сыворотку во всех людей и спасет всех»             Руки больше не тонкие, не похожие на ветки, такие сломать будет сложнее. Длинные целые пальцы, которые никогда не знали переломов, ощущаются как чужие, и карандаш ломается между ними. Стив еще сам не понимает своей силы, и учиться собой управлять. Он бежит и не задыхается, бежит потому что может и не замечает, что пробежал уже минимум двадцать километров, не чувствуя одышки. Он подтягивается, первый раз в своей жизни, он поднимает свое тело над землей силой собственных рук и улыбается как счастливый здоровый человек. И когда Зола приносит ему черный костюм с черепом, что распустил свои щупальца по всем миру на груди, Стив с радостью его надевает, принимает круглый щит и нарекает себя «Капитан Гидра».             Красный череп, красные щупальца, красная Гидра, красная кровь, весь мир был окрашен красным.             «Капитан Гидра» из раза в раз ласкает его слух обращение простых солдат. Столько власти в этих словах, руках, в этом символе на щите. Эта власть его переполняет и даже ослепляет,.Стив забывает, что когда-то он был мелким и обиженным мальчиком с грязных улиц Нью-Йорка, пока однажды…             — У меня есть для тебя подарок, — Шмидт улыбается, Стив это понимает рефлекторно, ведь без кожи сложно понять, что выражает лицо. — Только не убей.             В широкой камере, где были сплошь серые бетонные стены, без окон и с одной металлической дверью, да одним столом с старым графином на цепи сидит прикованный Баки Барнс, истощенный, уставший и явно недоедавший. С металлическим ошейником, скованными руками и закрытыми глазами. Эта картина не вызвала в Стиве ни жалости, ни восторга, лишь сплошь печаль и желание воздать по заслугам, желанием суда, восстановления справедливости. Барнс был вымотан. Он выглядел ужасно с отросшими до лопаток волосами, бледной кожей и слишком глубокими синяками под глазами. За спиной Стива, неразлучные Шмидт и Зола о чем-то переговаривались, пока Стив поглощал Баки глазами и впитывал все его страдания в себя.             — Мы доводили сыворотку до идеала на нем, вы единственные выжившие, — умный карлик как дикий заяц, брызжущий слюной, бегает между двух волков и вещает. — Он чуть слабее.             — Вон, — шепчет Роджерс, чувствуя незнакомый зуд в руках и легкое возбуждение. — Все вон.             Шмидт скалится так, будто знает чуть больше чем сам Стив, цепляет своего лабораторного кролика за шкирку и выворачивает из камеры. Этим двоим, есть, что друг другу сказать, а точнее -вернуть старые долги. И Стив еле сдерживается, чтоб не оторвать этому ублюдку голову или выдрать Баки сердце и смотреть, смотреть в глаза, в которых медленно будет угасать жизнь. Капитан подходит к столу и наливает из графина в стакан воду, потом подходит к Барнсу и выливает воду на голову. А тот, захлопав ресницами лишь попытался языком поймать струйки нужной влаги, как щенок,  тянущийся к животу матери истекающей теплым молоком.             — Здравствуй, — тихо шепчет Стив на ушко Барнсу и тот вздрагивает, наконец, открывая глаза. — Помнишь меня?            Скованные руки дергаются, и сердце его стучит быстрее, Роджерс это слышит, слышит как Гидра дыхание каждого жителя этой проклятой планеты. Он узнал его шёпот, его голос. Может даже его запах, ведь хищнику хорошо знаком запах жертвы. И что теперь — наглый волчара застрял в капкане, а бедная обиженная мышка, обратилась огромным свирепым медведем, жадным на кровь и боль. Баки рвется вперёд, но оковы выдерживают, и ошейник впивается в шею, придавливая кадык, так, что мужчина стонет от легкой боли. И у Кэпа сносит крышу, отрывая рассудок от ума и остатков жалости. Теперь он понимает своего мучителя, понимает какого это. Когда перед тобой маленький, слабый неудачник, и ты, сильный и большой зверь, способный подчинить и задушить. Начал он с ног, ломая колено одним ударом стопы, Барнс скулит и орет, но не умоляет. Хруст был громким, крик еще громче, и он ласкает слух, но не удовлетворяет. Словно поддерживает эти правила игры, что они сами назначили, он бьет ногами и только ногами, не марая руки. Второй удар ноги приходиться в живот, да так что у пленника из рта потекла кровь.             Стив знает, как сейчас больно Барнсу, как его выворачивает и как сжимается сердце от безысходности. Он ощутит все, каждую грань того ужаса что наводил бандит наводил на маленького, больного художника. Возмездие…             — Маленький, мерзкий, — тихо шепчет Стив, вспоминая в какой именно последовательности это говорил Баки, словно это был их личный пароль к боли и страданиям. — Больной ублюдок…             В груди разыгрался пожар власти, пожар превосходства с настоящим возбуждением. Он может сделать с ним все, все что захочет, все, что Барнс когда-то сделал с ним. В паху зудит, стояк упирается в штаны, ведь адреналин подскочил до высшей точки. Руки чешутся, а легкие распирает ярость, такой ярости он не испытывал никогда, словно сыворотка Золы расширила его границы чувств еще больше. Но тут слуха касается смех, тихий, что перерастает в более ехидный.             — Маленький, мерзкий, ублюдок, — тихо шепчет, превозмогая боль, Барнс и поднимает взгляд на Капитана Гидру. — Больной ублюдок, когда же ты сдохнешь?             Баки цитирует сам себя и улыбается, скалится в свои идеальные зубы, которые Стив выбивает ногой с разворота. «Не смей, не смей быть выше меня». Тяжелая солдатская подошва разбивает мягкие губы и вместе с корнем выбивает два передних зуба. Баки скулит, отползает к углу и сплевывает, но не умоляет, не просит, лишь улыбается. В свою кривую, уже не идеальную улыбку. Но улыбается.            Улыбается…             Он скалился каждый раз, постоянно, на протяжении месяца. Словно это его защитная реакция от стресса и боли, защита от Стива. Вместо мольбы, вместо помощи, Баки просто улыбался и иногда даже смеется, заставляя Стива наносить удары все сильнее и сильнее. Пленник не ел неделями, не пил, и не умолял, ему редко оказывали медицинскую помощь, после очередного развлечения Капитана Гидры и все… Стив скулил над ним словно по привычки. Перейдя со временем с ног на руки, первый, меняя правила их нечестного боя, сорвался на руки, вырывая волосы клочками, разбивая лицо, ломая кости, что через неделю уже срастались, и ничего. Никакой ненависти в глазах Баки, лишь надменность, лишь скорбь и жалость. Словно перед ним не стоял великий и могучий Капитан Гидра, а простой маленький Стив Роджерс, что измазан в грязи и брошен подыхать в собственной крови. Кэп злился, и его злоба кипела в груди сильнее.             В голове не осталось никаких мыслей, он забывал об экскрементах, забывал поесть, забывал о Золе и Шмидте, что вещали ему о великих планах Гидры и завоевании мира. Баки Барнс проник даже в его сны, где он каждый раз скулил и умолял его остановиться, блевал кровью, перемешанными в кашу органами, истекал кровью, без кожи и скулил, скулил от боли…             — Когда же ты сдохнешь? — вновь и вновь повторяет Баки, когда Стив отходит от него и кулак его в крови. — Маленький…             — Я не маленький!             — Больной, маленький. Жалкий, — схаркивает под себя кровавой слюной и оскалившись смотрит на заветного вага Барнс, словно дразнит. — Выблядок.             — Больной?             — Ты всегда был таким жалким, таким маленьким, тебя хотелось задушить, прибить к окну как высушенную летучую мышь, как трофей. Роджерс ты бы был идеальной сучкой, тебе никто никогда этого не говорил? И твои новый наряд, ничего не меняет. Маленький трус, маленький выблядок, больной инвалид в старом папином пальто.             — Инвалид? — спокойно и уже отдышавшись, спрашивает Стив и подходит к двери, костяшками постукивая по металлу. — Пригласите Доктора Золу сюда.             Серые стены становиться все шире и шире, словно давая им больше места для поли боя, они уже не вмещают тот гнев и злобу, что искрит между этой парочкой. Камера стала их личным полем боя, они делили эти часы, стены, цепи, общую ненависть друг c другом. Да только это ведь не бой, а просто избиение и тут у Стива щелкает в мозгу. Конечно, он ведь трус, он бьет того, кто не может защититься, прикованного к стене изморенного солдата. Он скалится не потому что Стив слаб, а потому что у Баки нет другого выбора. Как у Стива тогда в Нью-Йорке, у него нет выбора, кроме как смириться и он защищает свою честь единственным, что у него осталось, смех и радость, наслаждение. Если он проиграет в честном бою, его чувства будут раздавлены. И Стив подходит к столику с графином, набирает очередной стакан воды и подходит к Барнсу, чтоб напоить его.             Не взирая на гордость и то, что Роджерс был его личным наказанием уже целый месяц, Барнс жадно припадает разбитыми губами стакану и пьет. Впивается в стекло остатками зубов и глотает, глотает, не отрывая взгляда от старого друга. А затем второй стакан и третий, и Баки страшно спросить, что это за щедрость. Когда Стив отстегивает цепь и кандалы спадают с рук, у Баки ни остаётся вопросов, лишь одно желание убежать отсюда. И стоит ему ринуться к выходу, как его за волосы потягивают назад, а в спину приходиться удар с ноги, так что позвонки трещат. Вибрация в виде боли проходит по всему телу, и ноги подкашивает, разбитые, неправильно сросшейся колени гулко стукаются о бетон и Баки все же скулит.             — Куда собрался?             Шипит Гидра, запуская свои щупальца в мозги этих двоих и Барнс бьется, бьется как ошалевшая собака на подпольном бое, до смерти, отчаянно, выдирая куски мяса остатками зубов из Кэпа, двигаясь как змея и извиваясь под ним даже в захвате. Глаза заволакивает пеленой, ярость, ненависть, которую он никогда прежде не испытывал, лезла из ушей, разбитого носа, сердца, отовсюду, сплошь гнев. Он кидается на Стива, рычит, но каждый раз промазывает, получает удар в печень, в спину, в пах, в голову. Они около пяти минут изводят друг друга, не щадя, желая убить. Подножка, и вот Баки летит на полу, жадно глотая воздух, ведь нога Капитана передавила ему горло. Уже слабо пальцы впиваются в штанину и Стив даже не улыбается, читая на губах старого знакомого лишь одно слово «Хватит». То самое «Хватит» после которого он сам останавливался, то самое слово, которое прекращало все их страдания. И Стив снимает ногу, смотрит как Баки жадно глотает воздух с противным скрипом и кашлем, как он скулит, отползая назад, и Роджерсу мало…             Гидра в груди крутиться щупальцами и сжимает нутро усыпанное черными щипами, не боясь пораниться о шипы, мало, мало, мало… Дайте крови, дайте мяса, дайте власти…             Потому что в груди не увяло ни одного черного цветка, ни одна обида не была отплачена, даже после всего, что Стив сделал с ним. Всю душу, все нутро истязали шипы обиды и задетое самолюбие. Ревность, обида, оскал и открытое сердце требовали чего-то большего, забери у него часть, забери так, чтоб не вернуть, Роджерсу было мало разбитого и убитого Барнса, ему нужно больше. Больше страданий, больше крови, за каждую его слезу, этот выблядок прольет океан крови. И Стив, сжав зубы, делает шаг вперед, наступая на правую ладонь Барнса, всем весом наваливаясь на эту ногу и ломая пальцы с кистью. Та самая рука, то самое,  что Баки никогда не трогал в нем, это он у него отнимет. Баки кричит, но даже этот крик не может заглушить треска.             — Капитан, — Зола застыл в ужасе, ведь пол был измазан в крови и даже стены. — Вы меня звали?             — Да, доктор, — Стив убирает ногу с раздробленной кисти и поворачивается к гениальному ублюдку. — Он сломан, почините.             И наклонившись, поднимает правую сломанную руку Барнса. Поднимая ее над туловищем на девяносто градусов, ставит ногу на спину и со всей силы заламывает предплечье верх. Ломаные кости хрустят так, что даже сам Зола делает шаг назад в ужасе. Какое же чудище он создал, какого человека наградил такой силой. От очередного болевого шока Барнс закрывает глаза и открывает рот, в немом крике ужаса и боли. Кэп отпускает руку, так, что та хлопает об пол, выходит из камеры и молча идет к себе в кабинет, подумать…             Мало, мало крови, мало боли, мало Барнса. Ему нужно мясо. Кровь, страдания, ему нужен весь Баки, распятый на кресте с выпотрошенным брюхом и дикой ненавистью в глазах. Он должен быть последним, кого этот ублюдок увидит. Сердце, раздробленное на куски не срастается, не насыщается, не стучит как прежде. Он словно не Барнса насилует, а себя.             Баки, Баки, Баки, Джеймс…             Теперь Стив рисует углем, он чернее, жирнее и гораздо лучше отображает суть. Стив выхватывает кусочек черноты из коробки и склоняется над тетрадным листом. Чернота, чернота. Пустота в голове. Не жалости. Не боли, что-то здесь не так. Почему? Он победил в честном бою, он надрал Барнсу задницу, испортил его идеальное красивое лицо и выломал ему руку, так что лишь ампутировать, почему в душе пустота? Где ненависть? Где-то тёплое и хорошее чувство из детства, то что он чувствовал до всего этого кошмара. До Гидры, до сыворотки, до смерти мамы и предательства лучшего друга? Почему жизнь не стала как прежде?             Черные тени ползут из-под его рук, и вырисовывает силуэт человека, в пальто, в идеальной чистой обуви. Так много вопросов и так мало ответов, но Стиву мало Баки, мало его страданий, мало его боли, ему нужно больше, жирнее, страшнее. Но бить больше не куда. У Барнса никого нет, ничего нет, и достоинство его так просто из него не выковырять. Бей. Насилуй, все равно. Чернота расползается и в душе. Вырисовывая портрет одного единственного, того самого, кто должен сдохнуть на его руках. Черные щупальца охватывают тело измученного Барнса и раздирают, насилуют, забираются в рот и каждая картина прекрасней второй.             Баки Барнс, Джеймс, старый предатель, палач и друг… Когда же ты сдохнешь от боли?             База Гидры находиться высоко в горах, Стив не знает где конкретно и в какой стране, даже континента, ему еще не говорят. Лишь изучают, заставляют проходить тесты, не отказывают в подачках и кормят. Ему большего и не надо, он лишь каждый раз спрашивает, когда ему вернут его цепного пса, на что Шмидт качает головой и отмазывая «Скоро». Гидра это существо бессмертное — оторвешь одну голову, на ее месте вырастут две. И тут Роджерс призадумался, а кто же рубит эти головы? Под чьим флагом. Под каким заменом ходят враги? Враги?             Враг… Баки Барнс, и только, остальные люди не имеют никакого значения. Немцы, англичане. Русские, французы, они не виноваты и не должны проливать кровь, лишь один ублюдок должен умереть, один единственный. Все что крутиться в голове у супер солдата и Стив не узнает себя снова, когда он все не отрывается от черного листка бумаги и смотрит в зеркало.        Его руки по локоть в крови. В чьей?       Ведь Баки он не видел уже два месяца, откуда кровь? Его пальцы черные как его обида в душе, взгляд полон гнева. Почему этого же нет у Баки, почему он все еще чудовище, все еще жертва? Что стало с малюткой Стивом, который рисовал забавные карикатуры и бежал домой в страхе перед местным хулиганом, он был добрым, кормил кошек на помойке и занимал деньги миссис Морис, у которой осталась внучка на попечение.             Он не помнит сны, не помнит, как ест, он помнит лишь страшную ярость и желание задушить Баки Барнса, содрать с него кожу, размазать его череп по стене, выпить его кровь… Баки сдохнет… Изредка между ненавистью мелькают картины, как он смывает с себя кровь в душе, как рисует, слушает командира и все.        Барнс, Барнс, верните, отдайте, мое, задушу…             Ему возвращают Баки через три месяца, к тому моменту блокнот полон черных рисунков одно лишь Баки. Его возвращают и запрещают трогать, только смотреть.             — Это Зимний Солдат, — Шмидт абсолютен, серьёзен, строг и приказы не обсуждаются. — Еще одна разработка Золы по внедрению роботизированных разработок в живой организм.             Выломанную руку замещает бионика, протез шевелится, зубы металлокерамика на месте, локти и колени целы, и ни одного синяка или ссадины. Баки Барнс смотрит на него с вызовом, смотрит, и скалится, вновь идеальный, вновь красивый, вновь целый…. Роджерс срывается прямо там, в лаборатории, игнорируя приказ, на него накатывает настоящая ярость и он бьет, и Зимний не отстает. Эти двое разносят всю лабораторию, убивают пару людей, что случайно попались под руки и забывают о существование целого мира, разнимают их целым отрядом, каждый кричит о смерти другого, каждый упоминает место друг друга… и лишь Шмидт. Стоя поодаль скалиться диким волоком, словно ждал, что Кэп сорвётся, и проигнорирует его прямой приказ. У этих двоих слишком яркая непогашенная страсть, которую оба еще не осознали и не поняли. Мальчишки, с даром, мальчишки с общим чувством, которое потекло не в то русло, но ему это только на руку.       С этого дня на Базе был новый распорядок и у Стива наконец-то появились эмоций, помимо унижения и ненависти. Азарт! Завтрак, тренировка, учеба и обследование. Они не пересекались с Зимним Солдатом на базе, им не позволяли и не рассказывали ничего. Лишь на ринге, когда Зола выпускал их в одну комнату как бешеных псов, они пересекались взглядом и мутузили себя до состояние трупов. Бешеные псы Гидры, маленькие дети наделённые силой, они оправдывали это звание сполна, бились на смерть, до хрипоты, до злых искр в глазах и красной пелены. До тех пор пока оба не падали без дыхания, не сводя друг с друга ненавистного взгляда. Их растаскивали по разным комнатам и залечивали раны, Стив не задумывался, зачем это все, кому это нужно и для чего это ему. Он жил этими встречами. Ведь сойтись с этим уродом в честной схватке. Оказалось гораздо важнее, чем просто отомстить. Баки Барнс прогнётся, Баки Барнс попросит его остановиться! Он будет умолять!             — Зимний солдат, — шепчет Капитан Гидра из раза в раз и рисует, рисует — теперь в его ассортименте появился и белый восковой мелок, что придавал отливу металлической руке — Зимний…             Стива Роджерса больше не существовало, он забыл, какое сегодня число, не знал времени, пощады и любви. Он не знал, сколько он прожил на той базе лет, ел по расписанию и не имел ни одного желания, кроме как увидеть Зимнего Солдата и вцепиться в его волосы руками. Он рисовал. Рисовал, не замечал других лиц, не знал других запахов. Лишь лицо Солдата, лишь запах его крови и адреналина. Он забыл, что когда-то был человеком, с принципами с добром и любовью. В нем осталось лишь одно желание убивать и наконец, Шмидт дал команду «Фас». Его солдатики были готовы, он их выдрессировал, пришло время побеждать.

***

            Первым очнулся Барнс, когда на его рук пролилась кровь обычного человека, не суперсолдата. Не Стива. Это был молодой юноша, всего двадцать лет, хрипевший и зажимающий вспоротое горло руками. А окровавленный нож в металлической руке наводил ужас, сколько их было? Сколько людей он зарезал пока ярость не отошла? И Баки оборачивается, видит горы трупов, вспоминает каждое лицо, каждый взгляд и его охватывает ледяной ужас. Он убивал, он шел по головам еще не умерших людей и вгрызался в глотки зубами, если того требовало задание. Его охватывает настоящий ужас и паника…             Потому что… Рядом с ним точно так же бьется Стив Роджерс, его детсадовский друг, самый любимый человек во вселенной, слабый мальчишка которого он унижал и душил. У Капитана Гидры горят глаза, яростью, похотью, насилием. И двигается Капитан так быстро, что кажется таким быть просто не возможно. Стив никогда так не смотрел, даже на него в страшных муках, никогда. Это Кэп, Капитан Гидра, который не знает, за что борется, лишь бы только окропить руки в крови. Уже неважно в чей.             — Стив, — тихо зовет Баки не своим голосом и ужасается, когда щит разбивает очередную голову и мозговая жидкость брызгает прямо на него. — Стив, остановись.             Кэп останавливается и нечитаемым взглядом смотрит на Зимнего, на его отросшие волосы, на мозги, что стекают с его щеки, на окровавленные руки и скалится. Как скалится бешеная собака. Как скалится человек, у которого нет ничего другого, лишь смерть в руках да забава.             — Капитан! — Баки подходит ближе, — Стив, очнись.             — Солдат? — тихо шепчет Кэп с примесью смеха, у него истерика, настоящий психоз, он уже не умеет жить по другому, сколько прошло времени, сколько? — Солдат в чем дело, цель еще не устранена!             — Стив, Стив, маленький, очнись, — Баки запускает руки в волосы мужчины. — Хватит, слышишь, хватит.             И наконец, свирепое лицо с улыбкой меняется, на уставшее и испуганное одновременно. Стив осматривается вокруг и не видит ничего, кроме горы трупов, вспоминает о себе, о прошлом и не может вспомнить ничего. Не имеет значения, откуда он и как сюда попал, но память нагрянула волной, так что разобраться с ней нет времени. Страх вернулся, словно между Капитаном Гидрой и Стивом Роджерсом существует четкая граница, и имя ей страх. Гидра ничего не боится, Гидра защищается и берет свое, а Стив страдает в страхе, что его могут обидеть.             — Барнс, какого черта здесь происходит?             — Не знаю, но нам нужно бежать, — Баки взглядом находит узкую дорогу, — быстро и как можно дальше.             Это была Африка, или какой-то полуостров, но суть одна — тропики. Солнце, влажность, какие-то птицы и дикие звери. Они бежали, не выпуская друг друга из виду, бежали три дня, с редкими передышками, без сна, без пищи и остановились лишь настигнув первый населенный пункт. В груди не было огня, в ногах не было усталости. А сердце стучало размеренно, словно так и нужно, словно они были созданы для бега, войны и смерти. Маленькую деревню с населением нигерийской расы, где было всего пару магазинов, рынок и машины с боевиками, могла послужить хорошим пристанищем. Стив жадно глотал воздух ртом и смотрел на свои черные руки, на кровь, что запеклась под ногтями, на свои сальные потемневшие волосы и не узнавал себя.        Не чувствовал… Добра, страсти, любви, ничего, только страх…             Мир казался чужим, будто его вырвали на другую планету. Тело было слишком горячим, слишком тяжелым, а покой в голове пугал, словно это не то, что он должен чувствовать. Страшно, страшно, сейчас кто-то нападет со спины, будут бить, ногами…       — Роджерс, — Баки словно рефлекторно ложит металлическую руку ему на спину. — ты в порядке?       — Не тронь, — шипит мужчина, отдергиваясь от прикосновения. — Я тебе мозги вынесу, если еще раз так сделаешь.       — Стив, смотри, — Баки ошалевшее тычет в сторону магазина, где горит табло со временем и датой, красными буквами, как приговор. — Это шутка?       На дворе было двадцать пятое мая, две тысячи пятнадцатого года. День, когда Капитан Гидра и Зимний Солдат вспомнили.              А причина тому послужило простое русское распиздяйство, ведь кому же Зола оставил записи и дневник посмертно? Вместе с двумя замороженными детками? Своему старому товарищу Карпенко Николаю, в старый добрый СССР. Стоило пренебречь одним обнулением, не назвать одно слово в коде, как весь протокол похерился и блок с памяти рассыпался. И теперь потомкам того самого Карпенко, осталось лишь застрелиться, потому что Гидра потеряла два основных аргумента в пользу победы. И великий и могучий переворот не случится, да еще и отлавливай по всему земному шарику двух супер идиотов.             — Сколько при тебе патронов?             — У меня нет патронов, я бился в рукопашную, с щитом.             — Я пуст, ножи и дымовая граната. — Баки огляделся в поисках чего-то что могло послужить временным убежищем — Заляжем до того как стемнеет, нужно перевести дыхание… Двигай в тот сарай, я постараюсь раздобыть еды.             На одну лишь гранату и бронежилет, местные боевики отдали Барнсу пару банок тушёнки, хлеба и молока с фруктами. Даже не заинтересовавшись, а откуда у странного американца, что взялся из неоткуда посреди джунглей такое обмундирование. Все же стереотип, что все черные тупые, не раз подтверждался, и Баки лишь схватив корзину с продуктами ушел в их со Стивом импровизированное убежище. Старый прогнивший сарай с мягкой сухой травой, здесь пахло животными, пахло крысами и даже потом солдат. Барнс пытался не думать, кто здесь валялся до них, но судя, потому что мужиков в этой деревне было в три раза больше женщин, удивляться нечему.             Пир был горой, два мужика съели все за час, первым делом открыв ножом тушёнку и пальцами отскрёбывая от металлических стенок куски мяса. Особенно раздражал Баки, что мерзко стучал металлическим протезом о банку, и чавкал, чавкал, чавкал… Сдохни сука и не чавкай… Фрукты были сладкими, сочными и мякотью текли между губ, казалось что Стив никогда и не пробовал таких плодов, он не мог вспомнить ни одного из них. Манго? Банан? Странная красная ягода с сочным персиковым вкусом. Все это пьянило, но, а козье молоко добило окончательно. Сколько они не ели? День, два, год? Что это за страна, с таким вкусными дарами и жирным молоком? Почему прошло семьдесят лет?             Весь ужин Стив не спускал взгляда с Баки. А тот отвечал таким же нечитаемым взглядом и могильным молчанием. И не понятно, то ли там тлела ненависть и обида, или же страх и вопросы к происходящему. Набив живот и разбежавшись по разным углам как тараканы при включённом свете, обиженные Гидрой мальчишки размышляли. Сели друг напротив друга буравить друг друга взглядом, гляделки затягивались. Просидели они так, сытые и уставшие до ночи. Снаружи во всю бушевала гроза и бил ливень. А разговор все ни как не завязывался, о чем двум врагам говорить? Пусть даже связанных одной общей проблемой, виде красных щупалец и провалов в памяти.             Стив смотрел на него, на испуганного, мерзкого, такого уставшего и живого Баки. Почему он все еще жив? Он же сломал его, убил, он убивал его не раз и не два, тысячи раз, тысячи… Кэп зажмуривает глаза и хватается за голову руками, вот он вгрызается Барнсу в глотку зубами и пьет его кровь, жадно, крупными глотками, вкушая каждую капельку как нектар, стараясь не пролить лишней капли, и вот перед ним падает совсем другой человек. Какой-то солдат… Вот он ломает Баки шею, вырывает руки, разбивает щитом голову и каждый раз, знакомое лицо врага принимало другие черты. Он убивал… Убивал Барнса. Но это были другие люди.             — Что за дерьмо? — Стив зажмуривает глаза и цепляется за края щита, как за спасительный парашют.- Ты, что ты помнишь?             — Как ты сдох… Не раз…             — Аналогично, мои руки по локоть в твоей крови. — Роджерс осматривает щит уже более осознано и смахивает с него куски крови и плоти. — Ярость меня ослепила, не понимаю…             — Чего тут не понятного? Они нашли обиженного мальчика и ебанутого самоуверенного придурка мечтающего стать крутым мафиози, что зациклены друг на друге и выебали нам мозги, натравливая друг на друга. — Баки чуть ли не кричал, подрываясь со своего места и меряя сарай шагами.- А потом выпустили на поле боя, где два бешеных лабораторных эксперимента уже не могли отличить своих от чужих и убивали всех подряд.             — Похоже на то, — Стив все еще отирал от щита кровь рукавом формы, странно, но за этой круглой штукой ему было спокойней — Черный и красный, два сигнальных цвета, два сброса. Красный твой цвет, мой черный. Нельзя трогать того, кто в черном, за чернотой шла боль. А остальных Барнсов можно было убивать, видимо, поэтому на нас маски и напялили.       — Да, точно, если тронешь человека в красном, последует боль, если убивать остальных Стивов ничего не будет. Хитрые уебки, выдрессировали, как собак…             — Ненависть, — еще громче скрипит Стив и пытается оттереть знак гидры с щита.- Неужели мы так сильно в ней забылись, что забыли кем были?             — Страдать потом будем, сейчас нужно сменить одежду и раздобыть транспорт. Ночью это будет проще…             Это был их первый диалог с школьной скамьи, до этого все их разговоры сводились лишь к боли и страданиям. Стиву не нравилось, что Баки жив, что он находиться так близко, но еще больше его пугала неизвестность, те пробелы в памяти и потеря контроля над собой. Память настигла урывками, каждую минуту, каждое мгновение. Вот на Стива упала пару капель дождя с крыши, и он уже вспоминает, как на него лилась кровь какого-то китайца. Вот он ступает по грязи и слышит, как хрустят кости, кричат люди. Он смотрит в окно и видит цель, светлую голову какого-то политика, которого нужно именно придушить. Баки стягивает с веревки на крыльце дома пару штанов и две рубашки, пробирается на парковку и высматривает джип. Он выбирает самый маленький, в нем мало боезапасов, но зато много топлива и чтоб не привлекать внимания, они толкают машину под грохот грома и свет грозы дальше от деревни, для таких как они это не составило труда.             Барнс смотрит на свои металлические пальцы и хмуриться, словно пытаясь что-то вспомнить, он еще не разобрался, как это работает, и когда ему это вживили, но он помнит точно. Как ему было больно, как ломались его пальцы в стеклянную пыль, как Стив надменно и грустно смотрел на его страдания…             — Ты выломал мне руку? — Баки это спрашивает потихонечку, но Стив слышит и тоже бросает взгляд на бионику. — Ты вырвал мне руку, сукин ты сын!             — Да…       И в этом ответе нет ни капли раскаяния, ни капли сомнения, Стив Роджерс помнил тот момент, ту самую точку отсчета.… Когда он стал монстром, когда он стал настоящим «Капитан Гидра» и оставался им по сей день… Это стала правая рука Баки Барнса, та самая рука, которую Барнс щадил и берег, чтоб Стив мог рисовать. Он же отобрал у него эту привилегию, чувствовать правой… Баки не злиться, не ненавидит, он просто садиться за руль и вместе со Стивом уезжает, куда глаза глядят. Сейчас нужно было выжить.

***

            Рука неживая, но шевелится, он не чувствует ею тепло или холод, но может свободно двигать. Она так же прочна, как и щит Стива. С той же символикой, так же не пропускает пуль, не ломается и не ржавеет. Ее можно мочить и желательно держать подальше от розеток и изредка смазывать шарниры на пальцах. А еще Баки любит шоколад, оказывается он, всегда любил сладкое и истосковался по нему за эти годы. А двадцать первый век мг предложить огромное количество гастрономических границ. На пути домой он съедает все сладкое в автоматах, грабит ларьки и плюётся в Стива ядом.             — Сколько хочу, столько и буду есть…             — Нет, не слипнется…             — У меня вставные зубы благодаря тебе, так что отвали…             Удивительное рядом, теперь вместо убить, Баки хотелось еще и изучить. Ведь тот успел измениться, как собственно и сам Стив. Лучше знать своего врага, тогда он не сможет убежать далеко.  Проходит полгода, они все еще держатся вместе, лишь из страха перед Гидрой. Пред зверем что, замаскировавшись под щитом, тихо шипит и сжимает глотки верховных правителей. Ведь, как оказалось, о них не забыли, их искали и лишь вместе они могли вырваться из этого красного ада. Они вместе изучают этот мир. Смотрят кино, удивляются смартфонам, оценивают фигуры современных дам и удивляются однополым бракам. Стив плюется, и материться, Баки восторгается и хавает информацию как маленький ребенок.             Первые проблемы начались на границе с Нигерией, когда их остановили и потребовали паспорта… Стив не думал и не понимал… Просто вырезал всех на пограничном контроле за полчаса под ошарашенный взгляд Барнса. Кэпа не остановили ни пули, ни псы, ни электрошокер, он просто шел с красными глазами на врага. Выглядело это воистину впечатляюще. Жутко и страшно, казалось, что это голодный демон из преисподней выбрался. Отпускало Роджерса долго, очень долго, он рычал и метался из стороны в сторону, позабыв свое имя и родную мать. Баки тогда быстренько обзавелся фальшивыми документами для них, чтоб избежать лишних жертв. Тогда явился какой-то отряд, вооружённый до зубов, спалились. Тогда-то они и узнали, что Гидра никуда их не отпустила и возвращение памяти, это так, мелкая оплошность, которая стоила многим людям жизни.             Именно в тот момент, с цепи уже сорвался Барнс, он стрелял, шмалял, взрывал и не знал пощады. Ему было смешно, не страшно, лишь веселье и какой-то азарт. Так смеются и радуются в казино, когда срывают джек-пот. Но как и Стив, он забывался в этом чувстве, забывался в себе. Баки хватило двух часов, чтоб положить каждого, собрать с трупов трофеи, оружие и двинуться дальше. Роджерс лишь хмыкал, мол «Позер ебаный», крутил у себя в руках красное фрисби с черепом и ждал момента, когда же он покажет всю свою мощь. Так они мерились письками по очереди, почти никогда не работая в команде. Если была облава, на сцену выходил Зимний солдат. Если же была засада в ближнем бою, Стив отрывался на полную и выносил головы не хуже чумы.             Второй раз их спалил так же Стив, когда его щит стал фигурировать в социальных сетях и СМИ. Их объявили в федеральный розыск, как особо опасных террористов, интернет оказался коварной штукой. Хоть и хранил в себе множество интересных видео с дамами и мальчиками юного возраста, в основном на порно залипал Баки, пока Стив  краснел и отползал от него подальше. Фотки с человеком в чёрном костюме, со странной символикой, что крошил солдат и гражданских, облетели всемирную паутину за считанные минуты. Говорил ему Барнс — не надо надевать костюм, давай от него избавимся, но нет… Конечно же, весь мир обвинил Америку в создании суперсолдат, кому блядь как не Америке создавать такое дерьмо. Роджерс был уверен, что интернет это изобретение Гидры, того жуткого карлика Золы, никому в голову больше не придет такое безумие. Что это они поработители и козлы, а он только жертва обстоятельств. Баки с ним стратегически соглашался и молчал, пока Капитана несло и он материл интернет. Так они оказались в России, в краю воровства и алкоголя.             Сколько не пей, а сыворотка алкоголь в организм не пускала, водка оказалась бесполезна. А так хотелось вспомнить это пьяное ощущение вседозволенности, эх… Тогда Барнс сдался и стал пить мед, хоть сладкое у него не отобрали. Матрешки они купили, и где-то потеряли, кто-то затащил Баки в фонтан с криками «За ВДВ». Роджерс все больше посматривал на красные платки, флаги, одежду, ему хотелось облачиться в красное… Только не ясно зачем… В России их гнали от Питера до Владивостока целой армией, шпионы были понатыканы на каждом шагу и не выпускали их из вида. Приходилось ночевать в лесу, переплывать реки, озера, тонуть в болоте, но за месяц они таки добрались до Владивостока, где щедро заплатив одному паромщику круглую сумму, купили себе билет в Мексику.             Баки часто смотрел на Стива и удивлялся, как у этой двухметровой детины с такими руками, с таким грозным видом и строгим взглядом, могли быть комплексы? Стив Роджерс боялся мира, боялся жизни, прятался за свой щит, стоило хоть одной девочке ему улыбнуться. Он скалился и рычал в ответ, специально отпугивая от себя прохожих, чем только больше привлекал внимания. Он пытался с ним поговорить, но старый враг лишь отмахивался и старался лишний раз не разглагольствовать. Баки все чаще гнал от себя мысли, что это он виноват в таком поведение Стива, все чаще и чаще перед его глазами вставали картины побитого и окровавленного напарника.             Иногда между ними происходили стычки, на словах, до рук не доходило. Потому что оба понимали, стоит им сорваться и все, их будет не расцепить, пока один не прикончить другого. Финал у этой истории будет один, пока один из них не сдохнет, а они оба нужны друг другу, чтоб понять, что же происходит. Ссоры бывают на пустяковой почве — не убрал полотенце, не там пернул, не тут почесался, просто бесили друг друга. И снова Баки замечает, что эти отношения не похоже на дружеские, скорее на отношение людей, что были в браке на протяжение долгих лет, они устали друг от друга, изучили, но не могут расстаться из-за какой-то больной навязанной и придуманной любви. Баки усмехается… Он смеется все чаще и чаще… Смешно, боже, как же это все смешно…             Перекрашивать щит Капитан категорически отказался, но чехол под него пришлось таки придумать. Теперь это была тарелка для барабанов, идеальное прикрытие для таких вот оболтусов. Где у одного металлическая рука и длинные волосы, а у второго взгляд как у маньяка, который чуть что бошку откусит.       — Да, да, дяденька полицейский, честное слово. Мы хорошие музыканты, это стиль такой, щупальца-стаил называется.       — Не, не, не Хайль Гидра, мы таких не знаем.       И стояли два лба маньяка. Скалились во всю пасть в обнимку с круглой херней и чехлом под гитару, в котором хранились патроны и оружие. Полиция лишь жала плечами отпускала долбаебов от греха подальше. Было в этой парочке что-то пугающее, что-то отталкивающее. Стоит сказать больше десяти слов и у высокого парня сжимались кулаки и глаза наливались бешенством. А второй инвалид нервно хихикал и пытался унять все миром. Наркоманы… тьфу ты…       Стив вел себя странно, запирался в ванной со щитом и отмывал вибраниум, словно пытался смыть всю ту кровь и мясо, что накопились за семьдесят лет. Выливал бутылки полироли, так что даже в лунном сияние щит отблескивал зайчиков.  Баки его понимал и лишь с горечью смотрел на свою руку — будь его воля он бы ее снял и забыл. Они не говорили о прошлом, о том, что было в сороковых, о том, что было на базе, как и почему Баки оказался втянут в этот эксперимент. Он и так знал, что это Стив протянул руку врагу. Он просил помощи, и он не смел его в это винить…             Сам виноват.… Довел…             Уже на корабле, в тесном деревянном ящике, они сидели, прислонившись, друг к другу спиной, и молчали. В Теплых куртках, в тех самых стоп сигналах, красный Стив и Черный Баки, это было на подсознание, это спасало им жизни друг от друга, от их общей на двоих ненависти. Они постоянно молчали, так было легче, так было правильно. Оба нагрешили, оба сорвались, да только начал все же Баки и с чего же?             Почему?             — Стив, ты спишь?             — Нет. — Роджерс нежно гладил Гидру изображенную на его щите и думал о своем. — Думаю.             — Ты помнишь Пегги?             Пальцы вжались в вибраниум и щит скрипнул. Стив помнил. Стив помнил каждую мелочь, каждый синячок на ее коленке, каждый упавший волосок и сказанное слово. Перед глазами замаячили воспоминания с ярким образом любимой девочки. Пегги Картер, самая красивая девочка во дворе, которая дружила с ним… Ее коричневые кудри, что рассыпались в беспорядке по плечам, добрую светлую улыбку без одного зуба, выбила, случайно, когда упала с лестницы. И такие честные глаза, с серыми крапинками, в которых Стив тонул, захлебываясь собственной любовью и нежностью. Пегги стремилась к справедливости, она хотела командовать армией и защищать страну, Пегги, верила в Американскую мечту до последнего вздоха. Роджерс тихо вздыхает и закрывает глаза, стараясь не отпускать это приятное наваждение.             — Ярче чем кого либо…             — А я не помню, ни как она выглядела, ни как разговаривала, помню только что ты был в нее влюблен, а она в тебя… Что с ней случилось?             Стив прижимает щит к себе и обречено выдыхает лишь одно слово.             — Туберкулез.             — Ясно, — Баки помолчал еще десять минут. Прислушиваясь к дыханию со спины и слушая чужой стук сердца. — Ты пошел в кино с ней…             — Что?             — Те билеты в кино, что тебе купила Сара, я думал, что мы пойдем вместе.             Красный пьянит, череп на металле выглядит эффектно, а щупальца на щите словно сковывают сердце, совесть, руки и когда нужно, Гидра опускает. Как кукловод с живой куклой, пойди туда, ударь здесь, убей этого. Но сейчас Стив чувствовал свободу, потому что проблема, которую они обсуждали, не касалась войны, не касалась экспериментов, это было их личное, до всего этого кошмара. Это был фундамент, который они заложили для всего этого ужаса.             Почему?             Может, потому что Пегги единственная девочка, что не плясала вокруг Баки с просьбой угостить ее мороженным. Она не ерничала и не ждала принца на белом коне, который заберет ее в беззаботную счастливую жизнь. Она не материлась, читала и любила сказки, она искреннее считала Стива интересным и рисовала с ним на асфальте цветными мелками. У нее были мечты, цели и стремления и за такой как она хотелось бежать, что собственно Стив и сделал. Они играли в классики и часто обещали друг другу, что когда вырастут то поженятся, они пойдут служить в армию и Пегги станет президентом, а Стив будет ее военачальником. Они будут мужем и женой, у них будет двое детей и собака.             — Потому что я любил ее, — тихо шепчет Стив, словно услышав мысли Баки, — больше всего на свете.             Зимний Солдат усмехнулся, и ничего больше не сказал, лишь поднял металлическую ладонь к лицу и покрутил ее, осматривая… Потому что любил…       А какого еще ответа ты ждал? Шут!             В Мексике им пришлось менять паспорта, ограбить местный наркокартель и заплатить специальному гиду, чтоб их провели через границу. Но эта парочка всегда находила приключения и их настигли пограничники, да, те самые горячо любимые Стивом люди. Баки просто лежал в стороне и прикрывал гражданских, запрещая тем вставать с земли, если тем жизнь дорога. Пока Стив с криками и безумием, крошил человеческие кости бедных стражей порядка. Он сдавливал глотки. Пробивал ребра, ломал позвонки и резал краем щита кожу. Да, этот парень действительно любил рукопашную, и Баки даже стало страшно, что бы он мог с ним сделать не проапгрейди его Зола перед их встречей. Горящие гневом глаза все никак не утихали. и у Баки мелькнула мысль…             Занесло…             Стив, словно сорвавшийся с поводка пес, прижавший к себе свое любимое фрисби носился от одной машины к другой в поисках живых, чтоб снова и снова убивать. Делать то, ради чего его создали. Веселиться, наслаждаться, ловить кайф, он не мог остановиться, потому что это эйфория и из сладкой дремы никто не хочет возвращаться. Баки медленно пополз к нему прямо по грязи, приминая под собой траву и землю, мысли так и копошились около одной идеи. «Хоть бы сработало». Он вымазал руки в машинном масле и измазал лицо. Чернота, черный, уголь, черного трогать нельзя. Барнс аккуратно встал напротив и ласковым голосом попросил Кэпа успокоиться, медленно приблизился, осторожно дотронулся плеча и позволил себе большего, обнял. Впитывая в себя весь тот гнев, тот кошмар, что в нем взрастили в лаборатории.             Черный, черный человек, чернота, боль, обида, черного трогать нельзя… Больно… Страшно… Баки…             Капитан Гидра выронил щит из рук и упав на колени просто разревелся, как маленький ребенок, как слабый сломанный художник под порогом своего дома. Больной ублюдок, который все никак не мог сдохнуть. С переломанными пальцами, разбитыми губами и отдышкой, мерзкий, гадкий, инвалид. Он не хотел умирать, не хотел испытывать боль, ему просто хотелось жить и наслаждаться, дружбой, любовью, семьей и теперь у него остался лишь страх и гнев. Защититься, только защититься, это все что он умел. Ему было страшно, что снова придет тот Барнс и сделает ему больно, единственный способ спастись — напасть первому. И когда осознание приходит, остается лишь одно отчаяние, за содеянное, потому что он снова убил не того, не тех. Стив просто не хотел умирать, ему постоянно страшно и больно, он ненавидит, ненавидит его…             Баки нежно гладит детище Гидры по спине и не противиться, когда Стив утыкается ему в грудь и плачет, плачет, плачет. Все это, все эти семьдесят лет не имели никакого значения. Потому что он так и остался трусливым больным ребенком, которого обижают. Он просто теперь может за себя постоять, да только, какой ценой?             Руки в крови, Баки в крови, вся его совесть в крови и нет никакой любви или дружбы. Гидра, обещала создать мир, где не будет жертвы, где не будет насильника, только какой ценой?             Ценой его жизни … Ценой его совести и чести, его морали и ценностей. Гидра принесла в жертву двух мальчишек новому миру.Мальчишек, что возненавидели друг друга из-за какой-то банальной обиды, безответной влюбленности одного во второго. И мир не стал лучше…             — Все, все маленький, успокойся, — Баки гладит его по голове и Стив мертвой хваткой вцепляется в его руки, словно боясь потерять, раскачивается из стороны в сторону и не может остановиться, не может прекратить плакать. — Я здесь, все хорошо, прости меня, прости…             Как же красиво все смешалось, боль, страх, ненависть, черное на красном. Гидра распускает свои щупальца по миру и цветет, цветет черными розами. Баки медленно поглаживает рукой уставшего человека и успокаивается сам, ведь его звали, он был нужен здесь и сейчас.       Как же блядь смешно… Как же сука все банально и смешно, до дикой боли.             — Баки, Баки, — из раза в раз шепчет Стив не сводя взгляда с щита, по которому ползли и словно смеялись щупальца, — Баки…

***

            По пути в Нью-Йорку Стив наконец-то засыпает, крепко, так что танком не разбудишь. Он укладывает голову на металлическое плечо Баки и храпит на весь автобус, на что Барнс лишь разводит руками перед возмущающемуся пассажирами. Не дай господи хоть одна бабулька попытается его разбудить и попросит прекратить. Это же будет не автобус, а пирожок с человечьим потрохами. Роджерс храпит, пускает слюни, Баки счастливо улыбается, ему было о чем подумать… В последнее время он только и делал что размышлял…                В этих раздумьях Баки пробыл до самого дома, и очнулся, вышагивая по знакомому парку. Впереди плелся Стив, что прижимал к себе круглую хреновину. Стив был большим, крупным, сильным и умел убивать. Но почему-то он все еще был загнанным мышонком, такие крысы в отчаяние разворачиваться и ставят на кон собственную жизнь. Капитан разворачивается к Зимнему и Баки понимает, что он может в любой момент кинуться на него. Как испуганный мышонок, которому нечего терять.             Пегги Картер, умерла, а они остались… Раздробленные, одинокие, остро нуждающейся друг в друге. И Баки наполнял его жизнь болью, тем, что умел делать. Он его не бросил, не забыл, не смог. А Пегги Картер умерла… умерла… И на могиле ее нет цветов.             — Ты, правда, любил ее? — как-то не взначай спрашивает Баки, когда они шагают по родным, но уже не знакомым улицам — Пегги Картер.             — Если бы я только мог вернуться к ней, Бак. Если бы я только мог, — Стив прижимает к себе щит. Словно он был его защитой от всего страшного — Я бы и минуты здесь не простоял.             Их дом изменился, наполнился запахом мочи, секса и дешевой конопли. Много мусора, много дворовых шлюх, даже какой-то бедолага попытался им пригрозить ножичком. Нет ничего знакомого, ничего родного, вот здание их бывшей школы, вот поликлиника где работала мать Стива, вот тот двор, где они в последний раз растилась друзьями. А вот тот переулок, вот он так и остался неизменным… Точка отсчета? Когда они оба перешли черту и сами того не ведая, попали в щупальца красного зверя? И кто виноват больше. Стив, что сдался и принял помощь от первого встречного? Или же Баки, что остро нуждался хоть в какой-то реакции Стива на свою персону?             — Я тоже любил тебя, — тихо говорит Баки, прижимаясь лбом к кирпичной кладке, вдыхая в себя пыль и запах Нью-Йорка, того что остался в сороковых, вспоминая запах крови, что осталась на его ботинках. — Просто не знал, как это выразить, считал себя ненормальным. Ревновал к красавице Пегги и ничего не мог с собой поделать. Она вилась возле тебя змеей, и ты ускользал из моих рук.             У Кэпа по спине мурашки побежали, а дыхание сперло от удивления. Он резко обернулся к Баки и прожег в нем дыру одним только взглядом. Семьдесят лет назад, на этом самом месте, начался кошмар, тот, что они сотворили с собой. Отсюда началась их личная Гидра.             — Ты что, оправдываешься? — Стив аж вздрогнул от собственного ледяного тона, и сжал рукоятки на щите. — Серьёзно? После стольких лет, после всего того дерьма, что я вынес? Вместо элементарного «прости» ты оправдываешься?             — Тебе не понять — Шепчет Барнс, не отрывая лба от стены, глаза его закрыты, а губы дрожат в безумной улыбке, его накрывает. — У меня никого не было, кроме тебя. А потом Картер, я испугался, что останусь один, испугался, что ты уйдёшь и тогда решил, что если не могу тебя удержать рядом с собой, то задавлю. Изничтожу. Заставлю себя, тебя ненавидеть и может тогда меня отпустит и это сработало…             Удар щитом приходиться в правую лопатку, в протез, ребром, так что по всей руке вибрация пошла и болью ушла в позвоночник. И Баки скулит от боли, все правильно, все нормально, так должно быть…             — Почему ты не сдох, Роджерс?             Спрашивает Баки шепотом, не размыкая зубов и не отпуская улыбку, и получает удар в спину ногой, так что колени подкашиваются. И он падает на колени перед ним прямо в грязь. Как когда-то здесь падал Стив.             — Почему ты не убежал, Стив?             Еще раз шепчет и скулит Барнс слегка хихикая. Вспоминая как сильно Стиву было страшно, как он дрожал и жался к стене при его виде. Как громко стучало его сердце и как ласково и умлоляюще он просил «Хватит». Но не бежал, стоял как мужчина, до последнего сохраняя остатки гордости и мужественности. Еще один удар с кулака в висок и мысли путаются, в голове шум, а из глаз сыпется звезды.             — Почему ты бросил меня, маленький?             Еще тише, словно в голове, он спрашивает. Но Стив слышит и не может в это поверить. Тупая, элементарная ревность, перечеркнула ему жизнь… Признание в любви нисколько не удивляет, оно режет, оно бьет, потому что это кажется ложью. Баки Барнс, превратил его жизнь в ад, он боялся, страшился и все из-за любви? Из-за эгоизма? Вместо того чтоб поговорить и расставить все точки над и? В тот самый момент, когда Картер умерла, когда мама умерла, он нуждался в друге, но явился палач посмеяться, вытереть об него ноги, оболгать… И все это из-за любви?             Щит падает в ноги, а сапог ударяет Барнса в висок с каблука. Словно повторяя тот сценарий, только теперь они поменялись ролями. Баки сплевывает, отползает и улыбка с его лица не сползает… Заслужил. Он не скулит, не просит, ничего, он даже не смотрит Стиву в глаза, а у того сносит крышу и кажется что, здесь, сейчас, все закончится. Закончится так, как должно, как в любой истории, где добро побеждает зло, где злодею воздается по заслугам. Он просто его затопчет, размажет череп по своей подошве и забудет. Еще один удар и Баки склоняется перед ним, жадно хватая воздух ртом и чуть ли не из-за смеха хватаясь за живот. У самого носа те самые ботинки, черные, кожаные, и он медленно проводит языком по ним. Потому что хочет, потому что это забавно, ведь так же делал Стив, да? Это было охуенно, это волновало. Это смешно! Солдат слегка касается кончиком языка шнурков, и прижимается губами к кожаному язычку, Стив вздрагивает.             Нет вкуса, только чувства стыда и поражения. Барнс целует его ноги, облизывает сапоги и чуть ли не скулит. Он может сопротивляться, знает, что Стив сбит с толку и не понимает происходящего, но ему не хочется. Нет. Он должен валяться в этих ногах и умолять, просить пощады, просить прощения. И он попросит, он пожалеет, ох как он пожалеет… Благо ремней Стив не носил и хватило одной только пуговицы, стянуть штаны с нижнем бельем и удивиться, потому что стояло у Роджерса крепко. На кровь? На насилие? На вид униженного напарника?             Барнс не удивляется размерам, уж после Золы-то. Не удивляется жестокости и собственной жадности. Потому что отсасывает он как себе, до рвотного позыва, заглатывая так глубоко как можно. Разгоняя вяжущий вкус смазки по языку, терпя больно натянутые волосы, которые Стив накрутил на свою руку. Барнс не открывает глаз, но из тех льются слезы, больше рефлекторно, чем от унижения. Сопли, слюни, грязь, кровь. Он измазал его лобок собственной кровью и это заводило еще больше, Баки готов был только от одних мыслей кончить. Роджерс продержался долго. Достаточно долго для девственника. Хватило десяти минут грубых ласк, раскрасневшихся, разбитых и опухших губ, шишки на виске, выдранной пряди черных волос и капли спермы на лице.       Там где все началось, здесь же все и закончилось… Сука, как же блядь смешно… Мечтал прогнуть его под себя, а результат… Бежишь за ним на край света, потому что сам готов подставиться… Ирония…             — Бак, — Стив тяжело дышит и, кажется, в его глазах мелькает рассудок. Неужели отключился протокол. — Это было…             — Знаю.             — Извини — Он ласково и нежно вытирает с губ сперму. Специально размазывая ее по щеке, помечая, унижая.- Я сорвался…             Теперь это в его природе, ненавидеть, бояться, выживать. Теперь это нормально и это не имело никакого значения, главное, что это была не разовая акция.       Стив дал ему три дня на то, чтобы он пришёл в себя и восстановился, подготовился. А потом взял его силой, жестко, грубо, до крови и криков. Не целуя, придавливая локтями в спину на стене, так, чтоб было больно, так чтоб чувствовать каждый дюйм. Барнс рычал, смеялся, но не вырывался, не умолял. Принимал до капли, до каждого предоргазменного стона, вился вокруг него и подмахивал бедрами, за что получал сильный укус в шею. Стив вертел им как маленькой девчонкой, драл, кусал, царапал, бил и ненавидел, так сильно ненавидел, что у Баки перед оргазмом лицо немело и голос срывался на немой крик. Заживало на нем быстро и Стив вновь и вновь срывался, позабыв о том, что Баки можно и убить… Теперь его можно было унизить по другому, теперь Стиву не страшно, потому что он сверху. Он главнее, он его и точка!       Баки Барнс сел на поводок!             Год за годом, они шли по красным щупальцам к центру, к черепу, к Гидре. Они искали одного шпиона за другим, уничтожали базу за базой, до тех пор, пока не остались вдвоём. Дети Гидры, два мальчика, что люто и светло ненавидят друг друга и по сей день.       А черные розы не завяли, они цвели и цвели… Обвивая шипами две красные фигуры так крепко, что ни один из них уже не мог вырваться из этого черного кошмара.