Не осталось никого, ради кого стоило бы сдерживаться…
Драко никак не мог поверить в это. Что-то внутри него непременно сломалось, и ни волшебник, ни ученый не смогли бы помочь ему с этим. Но Малфой никогда не просил помощи. Даже если бы Мальчик-Который-Выжил или Девочка-Которая-Ожила обладали чудесными способностями воскрешения, в которые он не верил, то Драко никогда бы не опустился до этого. Отец бы его не похвалил. Никто бы не похвалил. Ему хотелось стереть всё это из памяти. Позор и странный трепет в предвещании ужаса, когда он в полной мере осознал, что значить посвятить свою жизнь кому-то. Точнее, цену такого поступка. Во время завтрака их тарелки были пусты не потому, что все были не голодны, а скорее, как сейчас понимал Малфой, в немом напоминании, что этот день оставит большее послевкусие, чем обычный завтрак. И он оставил. Драко прекрасно наблюдал в отражении фарфора, как его лицо с проблеском надежды менялось на отчаянье. Ему так сильно хотелось скорее вернуться в спальню и написать письмо отцу о кончине Волдеморта (о которой тот и так непременно узнал, но все же!), пока его строгая осанка медленно не сменилась тяжело опущенными плечами. Какая-то его часть (определенно слизеринская и аристократская) кричала, что это ложь, чтобы скомпрометировать его и многие другие семьи. Уголок рта Малфоя как-то жалобно поднялся в улыбке, получив на время стоящее оправдание, пока до него не донесся тихий голос профессора Снейпа. Голос, который определенно дрожал. Драко все ещё сидел у кабинета директора. Если просто прокручивать одни и те же события в голове — ничего не изменится, как бы сильно ты не хотел. В его однозначно уставшей голове эти слова были сказаны с долей Поттеровского скептицизма, что заставило Малфоя неприятно скривиться. Он совсем не хотел связываться с ним хоть как-то. Даже обычным взглядом или задетым плечом. Тело противилось, будто объявляя его непременным врагом отца, то есть и своим тоже. Разум же, который изменился после Гарри, Драко предпочитал не трогать. Точно не сегодня. В какой-то момент ему даже показалось, что он чувствует чей-то патронус. В груди на секунды расцвело что-то теплое, а на плечи будто перестал давить невидимый груз. Вмиг он отчетливо почувствовал всё — и не смытые дорожки слез, и пустоту в животе, и все ещё слегка подрагивающие руки. Драко наконец-то смог сделать нормальный вдох. Только потом он подумал, что, возможно, это была его собственная серебряная змея. Даже она оставила его, но Малфой не был против — вряд ли это заклинание понадобится ему в жизни снова. Вскоре профессор МакГонагалл пришла за ним, а Драко, поднявшись, подумал, что ни один Гарри Поттер мог им легко манипулировать. Возможно, тому стоило всего лишь извиниться, а не смотреть, как он корчится в слезах от переполнявшей его боли. Возможно, все могло быть иначе. Возможно, он мог остаться не один.***
Упав в объятия матери, которую считал все эти ужасные годы убитой, сожженной заживо, ему наконец-то стало тепло. Сердце билось так сильно, что он едва ли смог устоять на слабых ногах. Крепко сжимая маму руками, он цеплялся за нее, как за последнюю ниточку. Что было, несомненно, правдой. Он бы заплакал, если бы все ещё мог. Если бы в его запасах осталось еще что-то, хоть капля. Но внутри была пустота, которую согревали родные руки, толкающие на воспоминания с детства. Мягкие ладони, обрамляющие его лицо, и поцелуи в нос, лоб и щёки, из-за которых детский голос так легко и радостно смеялся. Но всё оборвалось одним словом. — Люциус? — прошептала она. И от этого имени Драко вновь ощутил прошедшие по телу отчаянные мурашки. Будто что-то ударило его под дых, но воздух никак не выходил из легких, застряв комом в горле и становясь с каждой секундой всё тяжелее, из-за чего он не мог вымолвить и слова. Ему пришлось приложить все усилия, чтобы не заплакать перед ней, сдержать эмоции, как его учил отец, и поднять взгляд на маму. По её щекам текли слезы, минуя губы, расплывшиеся в давно забытой, но такой нужной нежной улыбке. Драко вновь задрожал, из его горла вырвался тихий хрип, но его никто уже не услышал, — профессор давно аппарировала, пока Нарцисса всё крепче прижимала мальчика к своей груди.***
Драко не помнил, когда в последний раз слышал имя «Гарри Поттер». Точнее, в его сознании оно всплывало каждый день, накрывая какой-то волной необъяснимой злобы. Или обиды. Малфой не признавался себе в этом так открыто, но что-то от этого чувства в нем правда было. Они были чем-то вроде друзей. Какое-то время подпольными учёными. И даже соперниками! Но ничего из этого не спасло Драко от боли. Конечно, Гарри говорил, что силу науки получить не так просто и придется приложить большие усилия. Однако Люциус Малфой погиб не от науки. А это все равно было ужасно больно. Последние месяцы его местом обитания стал магловский дом, в котором жила его мать. И Драко был абсолютно счастлив знать, что не остался один, что у него есть родной человек, которого он всей душой любит, но.. Это была не его мать. Не Нарцисса Малфой. Когда-то давно Драко читал, что после стирания памяти, особенно очень продолжительного, можно не вернуть её полностью. Тогда его это испугало, и он побежал к отцу с большими доверчивыми глазами спросить, не ложь ли это. На что получил ответ, достойный любого Пожирателя Смерти — «тебе вряд ли придется кому-то возвращать её, мой мальчик». Впрочем, пока это было похоже на правду. Но он не отрицал. Воспоминания матери возвращались медленно, с трудом, и первые дни она звала сына «Люциус», пока Драко молча кивал, соглашаясь и подальше заталкивая все свои переживания. Не только Хогвартс сделал его старше. Она недобро смотрела на использование Драко магии в каких-то бытовых вещах, в которых та за годы жизни обычным маглом привыкла делать все своими руками. Малфой проглатывал обиду и свое (их) происхождение, упорно стараясь угодить маме во всём возможным. Когда Драко стал наконец-то Драко, Нарцисса заволновалась, где же пропадает её муж и почему все ещё не забрал их. И он понял, что пора. Малфой мягко освободил её руки от беспокойного натирания одной и той же тарелки по кругу (её новая привычка) и повёл к дивану, садясь напротив. Он сжимал её покрытые морщинами ладони осторожно, будто та могла рассыпаться или исчезнуть из его жизни вновь. Ему так хотелось обнять её, почувствовать, что всё хорошо, даже если это не так. Хотелось быть обычным мальчиком, который не знает боли и страха. Вновь стать папиным и маминым сынком. Подняв наконец голову, Драко не сдержал судорожный вздох. Он понял, сколько не видел ее, и как та изменилась, постарела без них. Сколько лет прошло без этого взгляда — отчасти строго, но с теплящейся материнской улыбкой, от которой Малфой то и дело терял всю свою смелость. Драко качнул головой, разрывая нелёгкий взгляд. Нет. Он всегда будет ее любить. Чтобы не случилось. Ему не нужны заученные маски для переговоров, хотя сдерживать лицо с каждой фразой труднее, но Малфой говорит и говорит. Начинает тот почему-то с невыносимого Поттера, на что мать даже понимающе кивает. Наверное, понимает, что это начало чего-то большего. Он вспоминает, как подставлял свою репутацию, чтобы спасти грязнокровку. Как защищал честь самого Поттера. Как соревновался с ними обоими и даже одержал вверх, став лидером, в которого верили и за которым пошли не только слизеринцы. — Драко, отец бы гордился тобой. Малфой трёт щиплющие глаза резким жестом, не желая останавливаться в своей исповеди, ведь он как раз дошел до самого главного и сложного места. Его голос слегка сипит, но Драко продолжает, прерываясь на глубокий глоток воздуха, а сам слышит свой голос лишь урывками... Был призван... Ритуал... Не выжили... Нарцисса молчит, достаточно долго, чтобы Драко успел прийти в себя. Медленно сцепляя руки в замок, она расправляет плечи, а улыбка уходит с ее усталого лица бесследно, словно по взмаху палочки. — Ты уверен, что тебе не опасно возвращаться в Хогвартс, милый? — тихий голос вдовы раздается будто эхом по комнате, но её прямой взгляд смотрит, будто сквозь него. И только когда солнце проникло сквозь задернутые шторы, он увидел на её щеке одинокую слезу, блеснувшую на свету. Пока его собственные глаза застилались неясной тенью слез.***
— Приветствую, мистер Поттер. — И ты туда же, Драко? — просто, почти по-детски усмехнулся Гарри. Тот сидел спиной к нему, поэтому Малфой не мог увидеть его выражение лица. Озадаченное? Насмехающееся? Надменное? Догадаться было сложно, но почему-то ему вспомнились именно их общие уроки. Когда Драко учили «Истине». Это было почти так же, как когда он наколдовал простенькое заклинание впервые — загадочно, волнительно и интересно. Пробираться маленькими шагами к полному осознанию того, какую ты получил силу. Но Малфой чувствовал между ними барьер. Они перестали хоть как-то общаться и даже пересекаться взглядами после какого-то курса. Драко приложил множество сил, чтобы вернуться в Хогвартс, не смотря на запреты матери. И он точно пришел не ради того, чтобы Поттер плел интриги о нем. Магические битвы безмолвно прекратились, что хотели многие взрослые, но совершенно не хотели дети. Как минимум, сам Драко. У него было многое, что он должен исправить. Во имя гордости. Во имя отца. Но такого же безрассудного преподавателя ЗОТИ, который продолжил бы учить военному делу учеников Хогвартса, никто не смог найти. Или же просто не хотел. Выждав в тишине какое-то время, Малфой вальяжно прошел на небольшой террасу и уселся на подушку рядом с Поттером. Это можно было бы назвать наглостью, если бы Гарри не широко улыбнулся в ответ. Драко не знал, что скрывается за этой улыбкой — «ты попался в мою ловушку» или «как не аристократично с твоей стороны, Малфой». Почему-то от этого на душе ему стало как-то легче. Хотя он не совсем понимал, как у кого-либо не развился страх высоты отсюда — сверху нельзя было определить точно, какое расстояние отделяет их от земли. Это место каким-то магическим образом находилось выше гор, чего не достиг даже Малфой-Мэнор. Видимо, в молчании оба поняли, что даже если захотят, то ничего не исправят. Они не могут быть друзьями — их интересы для магической Британии слишком разнятся. Соперники? Он не хотел лишаться своей головы так просто. А уж постигать науку под боком с Верховным чародеем совсем не входило в его планы. Драко не мог сравнивать себя с ним. После смерти отца, на его плечи ложилась вся судьба благородного дома Малфоев. На Гарри же лежала, возможно, судьба всего мира. Он так думал и до того, как Гарри решился ему рассказать всю правду. Тогда Драко пылал от ненависти и отчаянья. Ему не рассказали (точнее, он не помнил, по словам Гарри), потому что он был мал. Ни в тот день, ни когда Малфой спас Слизерин от неминуемой тьмы с помощью уроков патронуса, переборов душащие слёзы после каждого раза. Вместе с поздравлениями об окончании Хогвартса он получил записку, которая тут же была сожжена. А после его завели в комнату, от которой так и тянуло чарами защиты. Драко не понимал, что происходит, но дух праздника не давал ему закипать, пока не услышал правду. Лицо Поттера выражало что-то вроде «это было для тебя важным уроком», и Малфой хотел плюнуть в него, насколько тогда тот был похож на Дамблдора. Он старался так много, так сильно, что погряз в учебниках и заклинаниях, переступал через себя, свою гордость и постулаты, заложенные отцом, когда помогал даже грязнокровкам с дуэльным искусством. А в ответ Драко получил недоверие. Это казалось неслыханной шуткой. Ему было обидно. Малфой оставался обиженным ребенком, когда всё, что он получил — мать, которая вздрагивала при упоминании любой магии и Хогварства. Ему казалось, что он доказал Гарри всё, что мог. Даже отблагодарил его за что-то сродни наставничеству. Но тогда его все еще считали за зверя или бомбу, которая должна была взорваться вновь через шесть лет. Слезами или праведным огнем — Драко не знал. И не хотел думать, а отточенная до совершенства легилименция должна была скрыть от Поттера в том кабинете перебираемые в голове непростительные проклятья. В ту же ночь ему приснилось, как он возвращается в Хогвартс в виде нового Темного Лорда. Драко обдумывал этот сон только лишь день. Пытался найти план на обезвреживание Поттера, Грейнджер и всех остальных, кто встанет на его пути. Но его мысли, на удивление, наткнулись на прочную кирпичную стену. Тогда он и понял суть «урока». Сделай Малфоя добрым, а тот сделает добрым и факультет. И будет сражаться со злом, к которому примкнул когда-то его отец. Заставь его стремиться к высоте честным путем, и разница между Благордным Домом и маглорожденным уйдет. Видимо, какая-то насмешка судьбы свела их здесь, раз они встретились именно на подобной «встрече выпускников». Гарри пригласил всех, кто остался ему верен и кто готов был пойти за ним. Знал ли Драко? Нет. Пришел ли Драко? Несомненно. — Сдерживающие нас мосты рухнули в один день, да? — через какое-то время заговорил Малфой. Ему казалось, Поттер также вспоминал все их столкновения, и они пришли к одному выводу. Почему-то мысль, что Гарри мог не ценить его, хотя бы как хорошую пешку, совсем не приходила ему в голову. — Не сказал бы. Мои мосты все еще на месте и я сделал всё, чтобы они больше никогда не рухнули, — лицо Гарри не изменилось, а его взгляд продолжал охватывать открывающийся ночной пейзаж с Башни. И как ему не надоедает? — Твой же не был готов к битве. — О, Гарри, бедный Гарри, — Драко заговорчески улыбнулся, прикрыв глаза, и покачал головой. Все знали, какое влияние оказывал на него тот самый мрачный мост. — Я понимаю, что признавать свои ошибки очень трудно. Но когда-нибудь и ты научишься этому. Могу предоставить тебе целый перечень, а потом мы обсудим это за чаем. Или у тебя есть другие предложения? — Я бы с радостью, — вежливо кивнул Поттер, совершенно не поддавшись на провокации и даже не повернувшись в его сторону. Он все смотрел на небо, будто ожидая чего-то. Может, притягивал спутники? Дух борьбы в Малфое как-то быстро начал угасать. Внимание на него не обращали, на словах сражаться тоже не хотели. Видимо, только ему почудилась какая-то мелкая связь между их мыслями. Драко медленно поднялся, устав от не уменьшающейся ауры Великого, и неуклонно направился к двери. Все же он пришел сюда только потому, что получил приглашение через патронуса. А такому не откажешь. — Подожди. Никто не уходит из этой Башни, не дождавшись заката. Малфой обернулся, надеясь увидеть хоть каплю эмоций на его лице, ведь слышались же просящие, едва ли не нуждающиеся в его голосе нотки... Но он увидел лишь затылок. Розоватая пелена начала накрывать небо едва ли не сразу после его слов. Он приблизился, привалившись плечом к косяку у террасы, но впечатлен, кроме широкого обзора, пока не был. А после появились звёзды. Яркая вспышка, и синие просторы заволокли белые пятна, хаотично находя себе место на эту ночь. Они по очереди, будто в каком-то заученном танце, кружили над головами, но слишком ярко, чтобы Драко поверил, что это правда. Казалось, что это шоу только для них одних. Никто не обратит внимание там, снизу, на этот парад звезд. Почти все было залито чистым небесным сиянием, пробираясь под кожу и посылая невиданные ранее мурашки, пуще, чем от обычной вечерней прохлады. — Прости меня. Настоящие звезды — это всё, что я могу тебе подарить, — Гарри улыбался так чисто и искренне, что у Малфоя почти что перехватило дыхание, и он не сразу заметил, что по чужим щекам текут слезы. — Ты можешь заменить их или сделать копию, но только настоящие принесут тебе неимоверную радость. Возможно, даже спасут жизнь... И они будут здесь, даже если мы на них забудем взглянуть, понимаешь? Они постоянны, но не каждый профессор может их увидеть... — Профессор? Я не ослышался? — Драко встрепенулся и непонимающе покосился на него, не в силах отвести взгляд от неба. — Да... Совсем забыл спросить у тебя один важный вопрос. Ты свободен, мм... Примерно на этот год? — Гарри не смог сдержать смешка, а после это перешло и в более продолжительный смех. И это могло бы показаться безумным, если бы Малфой не начал тихо посмеиваться ему в тон. Он всё прекрасно понял, ведь перестал быть маленьким за первый же курс в Хогвартсе. А может даже и за один предмет. — Вы такой глупый, директор Поттер. Кстати, вам не идет этот пост, — важно ответил Драко, не боясь, что начальство разозлится, ведь официально ещё ничего решено не было. — Предполагаю, что вы сделали такое предложение всем приглашенным. Но я, как обычно, последний в вашем списке? — Зато не по уму, Драко! И не смей сеять зерно раздора в наш дружный коллектив, коллега, — Гарри наконец посмотрел ему в глаза и в них плескалось столько, что не могло скрыться за хитрым прищуром. — Специально для тебя я не буду отменять мантии на этот год. Как тебе такой эксперимент?