Тяга

Пожалуй, за всю свою недолгую двадцатилетнюю жизнь Дайлен Амелл проволочил за собой – когда просто так, когда взгромоздив на плечи, когда с руганью сквозь зубы – только две вещи: ненормальную тягу к честности (и, как следствие, любовь и ожидание ее от других) и к ругательствам. Впрочем, последнее тоже было следствием, хотя и проявилось так остро и заметно чуть раньше. Причем чуть раньше – во всех смыслах этого понятия. Иногда Дайлену – да и всем его более-менее близким знакомым – казалось, что первым его словом было отнюдь не «мама» или хотя бы «хочу», а тихое и спокойное «блядь», произнесенное в пустоту и как будто само собой разумеющееся. Что примечательно – женщин он так никогда не называл, даже когда они в его обществе временно отсутствовали. Даже про себя. Даже когда очень хотелось. Дайлен не назвал так и церковницу Лили, но заветное слово все равно произнес, когда Йован только потянулся к ножику, запрятанному в рукаве. А потом еще раз, когда Грегор, скорее по привычке, чем из-за чего-то другого, заговорил об Усмирении. Он был слишком самоуверен, чтобы хотя бы предполагать подобный исход их выходки. Впрочем, к тому моменту выходка была только его виной и именовалась не иначе как «масштабное происшествие». Когда Дайлен пробормотал успокаивающее «блядь» в спину Дункана, садящегося в раскачивающуюся из стороны в сторону лодку на неспокойной воде озера, это превратилось в милую традицию. Только по дороге в Остагар он ругаться стал раз в десять больше – раньше, в Круге, у него и причин-то не находилось особо высказываться, разве что кто портил его записи или разрисовывал самые интересные страницы в книгах. А здесь, на воле, существовали такие вещи, как неудобные, жмущие сапоги, рыхлая земля, проливной дождь, собственный тонкий плащ вместо относительно удобной и уж точно теплой постели. Будь путь длиннее пусть на один день, Дайлен бы начал говорить исключительно матом, прерываясь на нормальные слова лишь по большим праздникам. Но Алистеру и интенданту, с которым он яростно спорил почти час, повезло. Алистеру – в первую очередь, потому что его ранимая душа вряд ли бы выдержала такую прямолинейность, как потом понял Дайлен. Но именно Алистеру пришлось в полной мере испытать на себе все прелести его характера – начиная все с той же пресловутой привычки ругаться по любому поводу и заканчивая не менее противной привычкой предельно честно говорить обо всем: о недостатках, о женщинах, об умственных способностях отдельно взятых личностей и всех в целом. Дайлену даже не хватило такта смолчать, когда умер Дункан. – Ты еще, блядь, поплачь, Алистер, – сказал он, с какой-то задумчивой тоской разглядывая Морриган, которая отстраненно держалась около собственного костра, и ее довольно открытую одежду. – Этот долбаный старик и так собирался в могилу, судя по всему. А мы не собираемся. Так ведь? Если ты решишь утопиться, то я сначала тебя спасу, а потом убью, блядь, сам. И Дайлен был настолько уверен в своих словах, что от этого становилось даже страшно. Морриган на это лишь ехидно хмыкнула – с самого начала, от хижины полусумасшедшей старухи Флемет, она общалась с ними только таким своеобразным способом. О, эта девушка умела одним лишь хмыканьем выразить тысячу эмоций – от презрения до холодного одобрения, и это в ней Дайлена интересовало и чем-то привлекало. Если, конечно, забыть о будоражащем воображение любого мужчины (а тем более – недоросшего парня) наряде. – Ругаешься, словно призвание твое – делать сапоги, а не страшной угрозе противостоять, – заметила как-то она, когда они только двинулись от Лотеринга в сторону леса Бресилиан. Ведьма, не выдержав, начала источать яд уже на подходе к деревне, упражняясь с Алистером в остроумии, а ее место молчаливого порицания, неодобрения и глумления занял кунари Стэн. Как бы Дайлену ни хотелось, но у него молчать выходило лучше, чем наоборот. Впрочем, во всяком случае, он не стремился заковать его в цепи и зашить рот, как это делал его народ своим магам-саирабазам. – Да я бы, блядь, уж точно бы стал лучшим сапожником, чем местные. Эту обувь делал пьяный эльф, не иначе. На свою ногу, – пробормотал Дайлен в ответ. Больше они к теме его словарного запаса и сапог не возвращались. Хотя, несомненно, попадись им такая возможность, Дайлен бы рассказал Морриган, что эльфы, оказывается, не такие бездари, да и некоторые мастера в пылу выдают то, что неблагочестивым храмовникам из Круга не снилось даже в самых запретных снах, о которых стараются никому не рассказывать до смерти, унося эту тайну на тот свет за собой. Вместо этого он, как юнец, выпячивал перед ней грудь, разбрасывался шаровыми молниями и нелепо отбрасывал свисающие пряди волос после боя назад, считая это привлекательным. Даже Алистер назвал его идиотом и не особенно сильно, но ощутимо поколотил, когда одно из заклинаний срикошетило в него. А Морриган только смеялась. Впрочем, Алистера, когда ему не перепадали шишки и ожоги, это тоже изрядно веселило. Как и Стэна, который, по мнению Дайлена, начал как-то совсем уж особенно хмыкать. И он действительно понимал, что ведет себя, как придурок, олух или полоумный выблядок порождений тьмы, но ничего с собой поделать не мог. Совсем. Чувство, что Морриган до конца жизни над ним будет смеяться, не покидало его все время, пока они прорубались к руинам Бресилианского Леса и пока выходили из него обратно к Имперскому Тракту. Потом просто стало не до этого. Когда в спину так и норовят воткнуть кинжал поаккуратнее, Дайлен мог только ругаться. Причем совсем неприлично. Настолько, что Алистер начал незаметно затыкать уши или погружаться совсем глубоко в свои мысли, чтобы его не слышать. Зевран же – обладатель того гипотетического кинжала, который пока вполне удачно прятался в его сапоге, – все еще сохранял стойкость духа и пытался заразительно шутить. Учитывая, что Стэн со всеми общался посредством своей богатой мимики, Морриган чаще всего огрызалась на любое слово в ее адрес, а Алистер по природе своей не понимал пошлых шуток, выходило у него плохо и натянуто. Даже замечание про обувь Дайлен не оценил – хотя, может быть, тут сыграло роль то, что они брели по перевалу в Морозных Горах ко входу в Орзаммар и дико мерзли, несмотря на подбитые мехом плащи, обилие теплого бальзама, которым все обмазались с ног до головы (и стали походить на разукрашенных циркачей), и алкоголя, принятого внутрь для согрева. – Слушай, я тебе, блядь, скоро сам сапог в задницу засуну, – зло пробурчал Дайлен, нахмурившись. Вкупе с рыже-красными разводами от бальзама он выглядел не столько устрашающим, сколько смешным. – Лучше шагай быстрее и смотри, чтобы засады не было. Не думаю, что долбаные мародеры или кто-то вроде них, увидев нас, мгновенно подохнут от смеха. Блядь. – Как будет тебе угодно, Страж, – отозвался Зевран. Засаду он все же разглядел, и те, кто в ней сидел, к разочарованию и расстройству Дайлена, лишь как-то скривились при виде их гордого отряда, сплюнули на землю, пробормотали что-то отдаленно похожее на «злоебучие выродки еще и цветные» и бросились в бой. Этот день оказался примечательным тем, что на этот раз остаточное заклинание холода угодило в Зеврана. В первый, но не в последний раз. – Опять Дайлен, идиот, перед Морриган красуется, а по сторонам не смотрит, – прокомментировал это Алистер и посмотрел на него даже с некоторой степенью сожаления. Дайлен такой неожиданной реакции не ожидал и на привале с хмурым видом все-таки поплелся к палатке собственного несостоявшегося убийцы. – Решил добить? – поинтересовался Зевран, когда он только начал возиться со шнуровкой на пологе. – Вылечить. – А точно не убить? – Я умею лечить. А теперь сиди и молчи. Еблан, – твердо заявил, чуть помолчав, Дайлен. И с этого началась их своеобразная дружба. Зеврана, видимо, очень веселили его весьма тонкие замечание обо всех окружающих, а Дайлен, как признал сам, впервые в своей жизни встретил человека (в данном случае – эльфа), который действительно напомнил ему настоящего еблана, а не жалкую пародию на него. – А Алистер? – Невыросший идиот обыкновенный. К сожалению, здесь даже выразиться жестче не получится. – Стэн? – Молчаливый мудозвон. На самом деле, ругань Дайлена не всегда означала оскорбления – иногда он так просто разговаривал, совершенно не стесняясь крепких выражений. Наверное, именно поэтому его все маги, кроме Ирвинга и Йована (и еще десятка ребятни, которой, с одной стороны, не было дела до запретных техник, а с другой, просто нравилось общаться со старшими), сторонились, принимая его слова за неведомые формулировки магии крови. – А Морриган? – улыбнулся Зевран. В тот раз они вместе дежурили у общего костра в лагере. Они только что покинули Орзаммар и Глубинные Тропы, и Дайлен чуть ли не с радостью валялся в грязи, ходил за водой и выбирал из своих волос листики и сухую траву, хотя обычно относился к прелестям природы подчеркнуто холодно – в общем, вел себя, как настоящий мабари, разве что не просил каждого почесать его за ухом и кинуть палку. – Она... замечательная, – мечтательно закатив глаза, отозвался тихо Дайлен. – Необыкновенная, красивая и... По выражению лица Зеврана было понятно, что он ожидал, как минимум, слова «охуенная», а получил подтверждение диагноза влюбленного дебила. Может, для обычного парня это и являлось нормальным поведением, но Дайлен явно на обычного хоть кого-нибудь совсем не тянул. Точнее, сильно перетягивал. – А она об этом знает? – Ну... наверное. – То есть, ты ей не говорил? – По мне, блядь, так, что ли не видно? – Видно, но ты все же скажи. Знаешь ли, на всякий случай. Дайлен, понадеявшись на совет более сведущего в делах любовных друга, и сказал. Сразу. Поздно вечером, когда все только-только разбрелись по своим палаткам. За что ему и пришлось уворачиваться от огненного шара. Морриган, правда, наутро довольно улыбалась украдкой, пока на нее, кроме Дайлена, никто не смотрел, так что он посчитал это своей собственной, маленькой, гребаной победой. И неважно, что его способностей ни за что в жизни бы не хватило на то, чтобы заново себе отрастить подпаленные волосы. Да и ни у кого бы ни хватило, потому что занятие было дурацким и бессмысленным, как на него не взгляни. А Дайлену свою прическу было жаль – теперь он не мог зрелищно откидывать пряди, лезущие в глаза: магическое пламя их хорошенько опалило, оставив что-то невразумительное, что пришлось забирать в косички на висках. Все те несколько дней, что они шли до Круга Магов, лил дождь. Сапоги вязли в грязи, и настроение Дайлена портилось с каждым шагом. К ночи первого дня он вообще разговаривать перестал – чтобы не смущать Огрена, который начал поглядывать на молодого Стража с подозрительностью и скрытой завистью и разве что не лез драться и перенимать опыт, и чтобы не влезать в ненужные перепалки с Алистером, который готов был рвануть в Редклифф прямо сейчас, в любые погодные условия и время суток. На берегу озера Каленхад около переправы дежурил храмовник. Учитывая, что Дайлен был вовсе не в настроении вести споры о том, что он может и что совсем-совсем не может, ему просто пригрозили купанием в холодной воде (и жестокой расправой заодно). Храмовник на угрозу не повелся. И во второй раз – тоже. В третий его все же окунули в воду (оказывается, Стэн был способен поднять человека в полном доспехе за ноги, даже не хмыкнув), что сделало храмовника сравнительно сговорчивее. А на том берегу творилось нечто. – Да у вас тут полный пиздец, как я посмотрю, – серьезно заметил Дайлен, отыскав в толпе храмовников Грегора. Выглядел он неважно, украдкой зевал, но указания своим подопечным раздавал все тем же уверенным командным голосом, каким когда-то отправлял только прибывших в Башню Кинлоха рыцарей драить полы за неуместные шутки или фривольные орлесианские романчики, спрятанные у них под подушками. – Не ожидал, что ты придешь, – пробурчал Грегор, не сказать, чтобы особенно недовольно, но и без различимой радости. – Решил спасти еще парочку малефикаров? – Нахуй их. Нахуй, – протянул Дайлен, даже помахав руками пред собой, словно отбивался от надоедающих мух или комаров в лесу. – Хватило, спасибо. – Ну, хоть чему-то научился. – Я вообще, блядь, смышленый. С детства. – И понимаешь все с первого раза, да. Грегор усмехнулся. Дайлен никогда ничего не понимал с первого раза, по крайней мере, со слов кого-нибудь. Только на опыте. Говорят, что мудрецы учатся на чужих ошибках. Так вот, Дайлен Амелл всегда был глупцом, признающим как опыт только свои ошибки, от которых оставались ощутимые шишки. Или ебанатом, как он назвал бы себя сам. И Грегор прекрасно это знал и, фактически, уяснил на собственной шкуре. Он мало кого из учеников помнил поименно, так что Дайлена легко можно было назвать необычным – в этом было виновато его несносное поведение и, в общем-то, неординарный талант в магии. – Без Ирвинга, мальчишка, я не открою двери, – предупредил Грегор. – Я знаю, – пробормотал Дайлен себе под нос. – Всегда, блядь, знал, что двери без Ирвинга обычно не открывают. И они – он сам, Зевран и Алистер – вошли. – Мне всю жизнь казалось, что эти ебаные двери никогда не откроются. И не закроются – тоже. А вот как выходит: двери хлопают, а я бегаю, как дебил, туда и обратно. И врезаюсь лбом в кованые ручки. На его слова никто ничего не ответил. Круг буквально кишел одержимыми и малефикарами, и Дайлен ругался. И убивал – потому что даже он знал, что с магией крови нельзя завязать, один раз вляпался, поддался и будешь потом поддаваться всю жизнь, отговариваясь извечными «больше никогда» или «у меня не было выбора». Может, сложись все иначе, не предай его Йован, Дайлен бы думал совсем по-другому. А может, и нет. Уже после путешествия по Тени, после того, как он оставил Ниалла там и забрал с его тела свиток, после победы (убийства) над Ульдредом, после обещания откликнуться на договоры, Дайлен понял, что дальше идти совсем не хочет, что дальше будет еще хуже. Как бы он не отнекивался, ему нравился Круг, книги и спокойствие. Никто не пытался прирезать его во сне, никто не шептал и не звал за собой в темноту каждый день (хотя случалось и такое), никто не пытался склонить его на свою сторону и никто не заставлял его выбирать. Последнее Дайлен ценил больше всего. Но чаще всего он понимал, что выбирает неосознанно, даже не сразу понимая, что делает. Именно так было в Редклиффе. Он просто сразу поступал – неважно, правильно или неправильно. И отпустить Йована было правильным. Дайлен тогда поймал себя на мысли, что это его судьба – раз за разом давать ему шанс исправиться, понять свои ошибки и отпустить их. Но ошибки Йована тянули за собой еще вереницу проступков, потому что, как бы он ни старался разорвать свой бесконечный круг, у него ничего не получалось. И отправиться в Круг за помощью в проведении ритуала, хотя им могло не хватить времени, тоже было правильным. Алистер смотрел на Дайлена со смесью нервозности, неуверенности, беспокойства и благодарности. Морриган, которая с удовольствием бы осталась в лагере, разбитом около Редклиффа, вместе со Стэном и надоедливыми гномами-торговцами, что следовали за ними от самого Лотеринга, злобно буравила взглядом его спину. После не особенно удачной попытки сделать комплимент и поцеловать (кажется, советы Зеврана, шагающего впереди всего маленького отряда, в отношении лесных ведьм не работали) их отношения несколько обострились – не испортились: Дайлен на некоторое время потерял всякий интерес к объекту своей влюбленности, хотя и рассыпался вечерами матерными тирадами по поводу своего долбоебизма, а Морриган, видимо, ожидала, что ее крепость будут брать с наскока, а не измором, словно в лучших традициях полководцев. На обратном пути Алистер уже, не особенно скромничая, чуть ли не бежал впереди, подгоняя и нерасторопных магов, не привыкших к длительным пешим прогулкам и к прогулкам в принципе, и самого Дайлена, который с упорством осла посылал его нахуй, и мечтал о том, чтобы перед взглядом поскорее замаячили серые домики деревеньки и несуразные на их фоне каменные башни замка. Уже в Редклиффе все относительно разрешилось: ребенок выжил, мертвецы стали тем, чем они и должны были быть по определению, никого не пришлось убить (разве что демоницу в Тени). Только эрл Эамон, старый интриган и их главная поддержка на Собрании Земель, так и не проснулся. У Алистера по этому поводу не было никаких идей, Дайлен хотел уже все бросить и искать другие способы привлечь к себе и угрозе внимание, а жена эрла, Изольда, только недавно рыдавшая над бессознательным телом сына, предлагала сущий бред – найти прах Андрасте. Дайлен на это лишь выругался и презрительно хмыкнул. Естественно, они оправились искать реликвию, о которой никто толком ничего не слышал кучу времени. Первым на пути стоял Денерим, шумная столица, где Дайлен, до поры до времени, вообще появляться не собирался, опасаясь, что солдаты Логейна их тут же схватят. Ан нет, не схватили и даже не обратили внимания, когда в город входила их разношерстная компания, упорно делающая вид, что они не вместе – огромный кунари, эльф в кожаном доспехе и с оружием, что для этих мест было не совсем привычно, скорее раздетая, чем одетая, опирающаяся на посох, словно старуха на клюку, женщина, сам Дайлен с таким же посохом, но ради приличия переодевшийся из выменянной в Круге мантии в обычную одежду. Как бы ему ни хотелось это признавать, но самым нормальным из них выглядел Алистер, в сумерках без труда сумевший бы сойти за стражника. – Ну и где, ебаную мать, этот дом? – оглядевшись, произнес в пустоту Дайлен, через три часа поисков жилища брата Дженитиви, который, судя по слухам, знал хоть что-то. Все дома, на его взгляд, в Денериме были абсолютно одинаковыми. Ну, или, может быть, он просто слишком привык к лесам и маленьким деревенькам за все время путешествий. – Кажется, нам сюда, Страж, – исчезнув на добрые полчаса из поля зрения, оповестил его Зевран. – Там будет сначала рынок, а потом и дом достопочтенного ученого. Дайлен хмуро выругался. Дженитиви в его же жилище не обнаружилось, а ученик, Вейлон, оказался вовсе не Вейлоном, а долбаным магом, который, успев атаковать перед собственной смертью лишь раз, не промахнулся. – Блядь. Мудак-хуесос. Потомок свиньи с разложившимся членом. – Такое ощущение, что тебе оторвали руку, а не чуть-чуть задели, – заметил Алистер, уже ввалившись в соседнюю комнату и роясь в книгах и записях. Морриган лишь сочувственно вздохнула. А вечером, когда они все вернулись в лагерь, крепость сдалась на волю победителя. То есть ведьма не подпалила Дайлену одежду и не попыталась сожрать его, обернувшись паучихой, когда он снова полез целоваться. И эту победу Дайлен считал уже большой. В Убежище, куда они отправились дальше, было жутко холодно и промозгло: снег валил два дня, не переставая, а температура воздуха с каждым шагом, казалось, опускалась все ниже и ниже. Они же, наоборот, поднимались по извилистым тропинкам. Дайлен надеялся, что в этот раз проблем не возникнет. По-честному, он хотел искренне верить в то, что жители деревеньки сами, кланяясь, вынесут ему Урну с прахом Андрасте, облобызают промокшие и заледеневшие сапоги, накормят и отправят обратно. Естественно, ничего такого не было. – Бля, я тебе клянусь, он был огромен. Точнее, она. Дракон. Настоящий, мать вашу, дракон, – делился впечатлениями Дайлен, иногда морщась от боли (сам он был тем еще целителем, да и Морриган талантом к врачеванию не отличалась, но приходилось довольствоваться тем, что есть). – Ебать. И мы его уложили. Блядь, представляешь? Зевран, вытянувший возможность в тот роковой день остаться и бездельничать, следя за лагерем, спокойно улыбался. Эмоционально про дракона ему уже рассказали все: начиная с хмурого Алистера, которого огромный монстр откинул от себя хвостом и сломал пару ребер, и заканчивая Стэном, чье хмыканье в тот день было особенно животрепещущим. Да и Дайлен повторялся, видимо, забыв, что уже успел рассказать, а что нет, хотя красочные эпитеты и ругательства из его уст и звучали, как всегда, оригинально. – Представляю, Страж, – наконец отозвался Зевран, которого за чересчур долгое молчание ощутимо ткнули в бок. – Это больше похоже на героические поступки, да? – Нахуй героизм! – воскликнул Дайлен, резво вскочив. – Убьем Архидемона и... и... и снимем для Алистера весь бордель. Купим Стэну место на корабле до Сегерона, а лучше весь корабль! Вырежем всех мастеров Воронов и поставим тебя во главе! Про Морриган он ничего говорить не стал: Зевран и так понял, что в его сумасшедших планах на будущее, из-за наивной первой влюбленности, бедная ведьма будет варить ему отвары в лесу, рожать детей и нежно целовать. При этом спать они не будут, потому что Дайлен до всех прелестей секса, кажется, не дорос морально. Зевран облегченно вздохнул, ведь, с другой стороны, Дайлен мог подцепить от кого-нибудь желание покорить Черный Город, например, или отыскать в Тени Создателя, или вообще начать войну за свободу магов. Вместо этого Дайлен решил прекратить гражданскую войну, пинком возвести на престол Алистера, победить Древнего Бога и зажить спокойно. Кажется, он даже хотел перестать ругаться. Впрочем, Зеврану все равно эти планы виделись чем-то нереальным и неосуществимым. Но сначала очнулся Эамон, провалявшийся несколько месяцев, не просыпаясь, на своей постели, потом они вновь прибыли в Денерим и ввязались в очередную неприятность. – Ебаные интриги, – прокомментировал Дайлен, когда его, полубессознательного, тащили в форт Драккон под руки стражники. Кажется, он даже не старался переставлять ноги, поспевая за ними, а просто позволял себя везти по каменному полу. Сил не было. Нет, его, конечно, и до этого момента избивали до полусмерти, но тогда его никто не собирался тащить на себе. То есть, собирались, но лишь в том случае, если бы он не мог сам. Дайлен мог. Всегда и все мог. Наверное, в этом и была его главная проблема. – Никто еще так жарко не раздевал и не лапал меня, прелесть, – лениво бросил он стражнику, огромному юнцу с пунцовеющими ушами и щеками. – Блядь. И вырубился. – Да ты прямо принцесса! – заметил Алистер, порядком запыхавшийся и даже немного обиженный. – Ждешь, когда тебя придут спасать! Вязать и петь еще не начал? Зевран ухмыльнулся и промолчал. Дайлен поднял на них уставший взгляд и лениво поднялся, руками пытаясь сбросить приставшую к голой спине и плечам солому, на которой он лежал. Дайлен мог. Всегда и все. – Ну, пойдемте тогда, что ли, мои дорогие товарищи-долбоебы, спасать мир. В сказках герои всегда брали свои высоты с налета и припеваючи: побеждали дракона, завоевывали любовь принцессы (или принцесс, как повезет), становились королями, купались в богатствах, обретали счастье и радостно удалялись в закат, с желаемым подмышкой, оседлав всенепременно белого жеребца. На деле, чтобы ускакать хотя бы в другой конец страны, не то, что в закат, требовалась, как минимум, небольшая тележка, особенно зимой, и с принцессой в придачу. И особенно, если ты маг, привыкший таскать с собой тысячи склянок, трав, книжек и совершенно не умеющий подстреливать дичь в лесу или искать еду где-нибудь в другом месте. Что уж говорить о драконе, который оказался зараженным скверной Древним Богом, и принцессе – ведьме из Диких Земель, по желанию обращающейся то в огромную паучиху, то в медведя, то в рой пчел. Дайлен не знал всех животных форм Морриган, но подозревал, что за всю свою жизнь с мудрой матерью в лесах она научилась очень и очень многому. В том числе и тому, что ни капли не укладывалось в образ принцессы. Зато вполне укладывалось в образ любимой женщины. Наверное, в этот момент Дайлен потерял последний шанс стать героем. И эпически сдохнуть в финале – тоже, как заметил бы Зевран, если бы выражался, как он. В последнюю битву Денерим горел: рушились здания, выскакивали из своих домов люди, прорывались сквозь баррикады порождения тьмы. Кружил вокруг самой высокой точки – тюрьмы – дракон. Дайлену ничто не казалось последним. На самом деле, он будто бы начинал жизнь. Вот, сейчас, завтра, если они не погибнут в лапах какого-нибудь заблудившегося гарлока или генлока, у них все начнется по-настоящему. Не будет ни битв, ни ран, ни усталости – то ли от путешествий, то ли от побегов. И не будет никаких порождений тьмы, нависающей угрозы, всеобщей разрухи и хаоса. Все встанет на круги своя, соберется в единый механизм из разобранных деталей и заработает. И у Дайлена появится семья. И никакой войны. Никакой. И ему показалось до боли естественным – как и всем, – когда он, еле подняв здоровенный меч, с неизменным боевым кличем «блядь» ринулся на поверженного Архидемона. Сказки обычно на этом заканчивались, жизнь – нет. У Дайлена болело все тело, когда он пришел в себя, развалившись на настоящей королевской постели (он еще никогда не видел таких огромных кроватей) и запутавшись в одеяле, простыне и десятке подушек. Где-то в глубине души он надеялся, что последствия своих сумасшествий его не настигнут. По крайней мере, в таком масштабе. По собственным прикидкам он сломал себе парочку ребер и руку, отшиб голову и отморозил задницу. И, видимо, поблизости не было ни одного целителя – те могли хотя бы залечить бесчисленные синяки, ссадины и ушибы, которые сейчас ужасающе чесались. Дверь скрипнула неожиданно, и из-за нее появилась перемотанная голова совершенно счастливого Зеврана. – А я уж думал, ты проваляешься еще пару дней, отсыпаясь, – то ли с радостью, то ли с досадой заметил он. – Знаешь, Страж, оказывается, война может разрушить сколько угодно зданий. Даже дворец или замок. Но бордель как стоял, так и будет стоять. Дайлен мог бы сказать, что ему было хорошо; мог сказать, что рад, что выжил и что выжили и остальные. – Не сделаешь мне массаж, а? – вместо всего приятного и радостного предложил он. – А то, знаешь ли, все тело ломит... Вместе с новой жизнью он решил избавиться от привычки ругаться по каждому пустяку. – Ну, тебя привалило несколькими тяжелыми булыжниками, так что я не удивлен, – отозвался Зевран. – Но для таких дел у тебя есть Морриган. – А где она? – Пропала сразу же после битвы. Сказала, мол, что это не наше дело, а ты там сам как-нибудь разберешься. Ну, ты понял, выразилась в своей непонятной манере и сбежала. За всю свою недолгую двадцатилетнюю жизнь (которая, кажется, все же обещала стать немного длиннее) Дайлен Амелл проволочил за собой только две вещи: ненормальную тягу к честности (и, как следствие, любовь и ожидание ее от других) и к ругательствам. И, сколько бы он ни обещал себе, ни от первого, ни от второго, он никогда бы не смог избавиться. – Вот ведь ж ебаная судьба, – пробормотал Дайлен себе под нос. – Блядь. Впрочем, к двум ненормальным тягам успела прибавиться еще и третья. И от тяги к Морриган Дайлен избавляться никак не желал.