По твоей загорелой руке я читаю молитву. Мы с тобой расстаёмся мой друг навсегда, навсегда.
2013 Гранённый стакан рассыпается на сотни осколков, ударяясь об бетонные стены её грудной клетки. Горько. Мысли внутри душат, калечат и без того опустошённую душу, по капле вбирая в себя последние жизненные силы. Не справиться. Не взять себя в руки, не научиться улыбаться, не суметь взлететь. Ни—ко—гда. Крылья под корень, запястья завязаны, глаза закрыты; ни шага вперёд, ни шага назад — константа. Проклятие, нависшее над ней и напророченное старой цыганкой на платформе Киев — Ивано-Франковск, больше не казалось вселенской тупостью. Слова, брошенные на ветер, преломлялись, проходя через фокальную плоскость, и возвращались обратно. Такое себе мнимое изображение. Такая себе мнимая история, снятая не по сюжету банальных мелодрам; они, как правило, заканчиваются алтарём и супружеской рутиной, никак не чёрной землёй. — Тин, вставай, иначе заболеешь… Не нужно лежать на промозглой земле. Все разошлись, пойдём, я побуду с тобой, — глаза в глаза; смешивается отчаяние, неутолимая тоска и поддержка. Голос откуда-то сверху возвращает к жизни, заставляет подчиниться, взяться крепко за протянутую руку и позволить себя спасти. Её же фраза, брошенная одному из тысячи одноликих журналов, раскалывалась на глазах. Спаси себя сама. Она не в силах себя спасти. 2014 Пластиковые цветы царапают кожу. Его улыбка вызывает дрожь и трепет, разливая по телу необъяснимое тепло. Хочется снова дышать, снова верить, чувствовать себя маленькой девочкой — его девочкой; хочется любить. Голос её переполнен солью, но утонуть можно и не в пресной воде, так ведь? — У нас всё хорошо. Венечка сейчас такой любопытный и смышлёный, что иногда своими вопросами вгоняет в минутный ступор… Вчера мы ездили к твоей маме и смотрели старые альбомы. Вы с ним очень похожи, как две капли воды! — пауза, затянувшаяся в вечность. — Знаешь, а я тоже ничего. Чуть-чуть учусь улыбаться. Её грустная концертная полуулыбка пулей рикошетит тело, оставляя саднящие синяки. И всё ничего, если бы не дрогнула рука мастера и не образовалось небольшое пятно над правой бровью на надгробной плите. 2015 После каждого снятого эпизода сбегает, едва кто-то успеет оглянуться. Домойдомойдомой. Запереться в четырёх стенах, закрыть окна и душу поплотнее и просто быть. Существовать. Прятаться в создаваемый годами кокон из лжи и приторных, сфальсифицированных улыбок, надеясь, что никто не заметит подвоха, не найдёт ключ к головоломке.А я — подобие слабой улитки, Прячусь за рифмы, бегу за улыбки.
В тысячный раз проклинает свои песни и неспособность уйти прочь; до чёртиков не понимает, как могла о таком написать, как могла сама на себя накликать беду? Выше облаков. Два слова длиною в жизнь, ставшие больше, чем просто слова, глубже, чем просто песня, интимнее, чем поцелуи на телеэкранах, значимее, чем всё, что она делала после, больнее, больнее с каждым грёбаным разом. Неужели всё предопределено? Отвлекается, когда ощущает изучающий взгляд светлых глаз и тепло протянутой ладони. «Только бы не заметил». Храбрится, держит королевскую осанку, опуская глаза в пол, надеясь, что не видно прозрачных капель; ровно до тех пор, пока парочка из них не падает на идеально чёрный костюм коллеги. — Тин… — Не сейчас. Она готова разрыдаться прямо здесь, стоя в центре круговорота, положив голову на плечо мужчины и хлопая ресницами, пытаясь прогнать непрошеные слёзы. Тоскливо.И дрожат мои губы, я кривлю их в улыбке. Я готова и ты подаёшь мне пальто.
Струна внутри лопается, больно ударяя об безымянный палец, и рекой вырывается наружу. Тело подрагивает от каждого всхлипа, глухой болью отдаваясь у него где-то в районе солнца. Воздуха катастрофически мало. Выйти бы в окно. 2017 — Ты жива, малышка? — его лысая макушка выглядывает из-за двери и, не дожидаясь ответа, её обладатель заходит в маленькую гримёрку. — Да… Ответ теряется где-то на полпути, полностью растворяясь в слишком затхлом воздухе. Мужчина рассеяно кивает, погружённый в свои мысли. Что-то не так. Что-то определённо не то. Они пьют вино, распластавшись на полу, вспоминая моменты, случившиеся за последние полгода. Проект дарит не только соперничество и дружбу тренеров; он знаково переплетает судьбы, вселяет жизнь в тонкие, невидимые, но ощутимые сердцем нити между. — Я так устала, Лёш, нет сил, нет смысла… — Хэй, малая, ты чего нос повесила? Где курносая девочка—солнце? Где моя рыженькая подружка? Последнее слово из его уст звучит криво, перечеркивая всё предложение, изворачивается, ломается и выпрыгивает, ломая конструкцию. Оно застревает в воздухе, цепко хватая за шею. Кароль с немым криком в глазах отводит их в сторону. — Брось, Тин. Такие, как ты, не должны сдаваться. В кромешной темноте он каким-то образом находит хрупкую ладонь, с выпирающими на костяшках венами, переплетает их пальцы. Тело женщины пронзают электрические разряды. Стекляно. Она жадно хватает воздух ртом, стараясь унять наважденье. — А какая я? — Замечательная, талантливая певица и очень сильная женщина. Каждое его слово отпечатывается в памяти, вытесняя здравый смысл, подменяя в голове истину, выдавая желанное за действительное. Она резко поворачивается, пытаясь рассмотреть лицо, каждый миллиметр которого хранится в солнечном сплетении. Плохо ориентируясь во тьме, кончиком носа натыкается на щёки; вдыхает запах тела и жмурится, затыкая глупый разум, трезвонящий о том, что нужно бежать. Бежать, пока это ещё возможно. Руки сами находят лицо, губы сами тянутся к едва колючей от двухдневной щетины коже, лихорадочно оставляя невесомые поцелуи. Целуетцелуетцелует. До одури. До с ума схождения. До холодной руки, убирающей её руки. — Не нужно. Ты устала. Я отвезу тебя, собирайся. Жду в машине. Его короткие фразы, разбивающие гримёрную тишину, больно хлещут по белёсым щекам. Звук захлопнутой двери похож на звук пощёчины, слышали? Ощущали? Словно миллион иголок одновременно пронзают твоё тело, терзая его не физически, а морально. Аморально. Несносно. Нестерпимо глупо. Глупая Тина. Зажимает рукой алый рот, стараясь не закричать вслух от боли, и медленно скатывается по холодной стене. 2:0 Судьба опять лидирует. 2019 Он мечется, мается, потирает влажные от волнения ладони, не решаясь поднять руку и постучать. Она ощущает его присутствие. Заранее знает тему разговора и всё равно хочет спрятаться в шкаф, стоящий в самом углу, притвориться одной из вешалок, стать такой же однообразной и слиться с толпой. Толькобыневыдатьсебя. — Входи уже. Закусывает губу, ощущая металлический привкус во рту. Клянётся в который раз не срываться, не плакать, не биться в закрытые для неё двери. Каждая встреча заканчивается посещением белого кабинета; каждую встречу боится, что она станет последней. — Малая, я тут подумал и решил, что ты должна знать… — Я всё знаю, Лёшик. Можешь не говорить. Он потирает рукой лысину, виновато смотря в голубые глаза, ища какой-либо подвох, боясь увидеть алмазные капли, но встречает только пустоту. Апатия. И хочется подойти, прижать к себе, зарыться носом в шелковистых пшеничных волосах и целовать в макушку, висок, щёку, губы, сдирая надоедливое красное пятно. Стоит. Знает, что всё это привычка, пустое ежесекундное желание, стоящее слишком дорого. Она сдаётся первая. Медленно подходит на цыпочках, привстаёт, дотягивается до губ и мимолётно целует, вкладывая горечь майской грозы. — Будь счастлив. 202… Шлейф её молочных духов ещё долго мерещится мужчине. Он преследует его несколько лет, кажется, окончательно въевшись под кожу, смешавшись с его естественным запахом, став частичкой, единым целым. Он твёрдо знает, что любит другую, что счастлив в долгожданном браке, однако, алое пятно сочится из самой груди. Голубые глаза целятся прямо, в упор. Выстрел. 2:1 Проигрыш, по-прежнему, её.Одинокий дым по комнате вьётся, сколько будет ночей без тебя, без тебя. Ты всё дальше и дальше, но как светел, как светел на щеке твоей луч фонаря.