Романтика городских окраин

Весной больше всего хочется гулять и трахаться. Если с последним всё было просто, то с первым возникали проблемы. В центре города их узнавали даже в очках и капюшонах, натянутых до бровей, – что уж было говорить о том, если бы они появились где-нибудь вместе. В отдалении от центра внимания обращали меньше, но всё равно пиво на скамеечке спокойно не попьёшь. Для пеших вылазок оставались городские окраины, не лишённые своего очарования: не унылые, угнетающие своей однообразностью и безжизненностью микрорайоны высоток, а старенькие панельные домики с хрущёвками внутри и завешанными бельём балкончиками снаружи. Наступило то уникальное и мимолётное время года между промозглым северным апрелем и удушливым болотным июнем, между холодом и жарой. Земля за день прогревалась и равномерно отдавала прохладному вечеру своё тепло. Как и много лет назад, по песчаным спортивным площадкам пацаны гоняли мяч. Вдоль домов тянулись буйные заросли безымянных кустарников, по водосточным трубам змеился плющ, а тополя отбрасывали длинные тени. На бетонных блоках, закрывающих проезд, мужички соображали на троих и играли в шахматы. Питерские бабули в шляпках и дождевиках бдели на лавочках у подъездов. В сгущающихся сумерках Мирон и Слава, также в очках и капюшонах на всякий случай, бродили по уютным незнакомым дворам, время от времени закуривая. Вместо шума проезжей части там слышался скрип качелей, глухие удары мяча и шелест недавно распустившихся листьев. Воздух наполняли запахи пыли, цветущей акации и готовящейся еды из раскрытых окон. На несколько часов можно было совершенно забыть, кто ты, и поверить, что тебе снова семнадцать, поддерживать бессмысленный смешной разговор и иногда соприкасаться пальцами. – Ки-и-иса-киса-киса-киса. Иди ко мне, кошка-гармошка. – Слав, бедное животное не знает, куда от тебя деться. – Она просто ещё не знает, насколько хорошо я тетешкаю кошек. – Звучит отвратительно. И, по-моему, это вообще он. От безысходности Мирон вздохнул и достал телефон, чтобы в очередной раз сфотографировать, как Слава тискает очередного блохастого кота, после чего подсел рядом и погладил усатого-полосатого по голове. Разомлевший от весны и всесторонней ласки, кот замурчал и бросил попытки вырваться на свободу. Мимо прошла гоп-компания в спортивных костюмах, скользнув по коту умильными взглядами. – Слав, ты прям плоть от плоти местной фауны. – Я тебя разочарую, но если не знать, что твои рибоки реально рибоки, то ты недалеко ушёл. Приспустив очки, Карелин сверху донизу показательно оглядел Мирона, сидящего перед ним на корточках с сигаретой, и невольно хохотнул. Мирон придвинулся ближе, столкнувшись со Славой коленями, запустил руку в мягкую шерсть и мстительно спихнул Славину ладонь с кота. Вернув очки в их изначальное положение, Слава примирительно повёл коленом, как бы поглаживая и подначивая Мирона на ответное действие. Реакции не последовало. Тогда он начал чесать кота под шейкой, плавно сместился на спину, скользнул ниже и накрыл своей рукой татуированную руку, ласково трогая и сжимая чужие пальцы, пока Мирон не погладил его большим пальцем в ответ. – Мир, подождём, когда стемнеет? – Да. Движимый внезапным порывом, Слава наклонился вперёд, чтобы клюнуть Мирона носом, и ослабил хватку. В одну секунду кот перевернулся на лапы, прыгнул на колени Фёдорову и, оттолкнувшись от них, исчез в кустах. – Не поцарапал? – переполошился Слава и провёл по джинсовой ткани ладонями в поисках дырок. – Не поцарапал. – Затяжки сделал, пидор шерстяной. – Прорежу дырочки, типа так и было задумано. Вообще-то Мирон собирался эти джинсы выкинуть, но на словах решил успокоить почему-то расстроившегося Славу. – Не, лучше шорты отрежем. Вот досюда, – с энтузиазмом объявил Карелин и показал на бёдрах Мирона, где именно «досюда» находилось. – Блядь, Слав, убери руки! Тут люди ходят, – зашипел Мирон и заозирался по сторонам. – На нас с балкона уже пялятся. – Почему ты такой параноик, Янович, – заныл Слава, но руки нехотя убрал. Солнце опускалось за горизонт. Небо затягивали слоисто-дождевые облака. В окнах постепенно зажигался свет, пыльные островки во дворах заполнялись автомобилями, к подъездам спешили люди с белыми пакетами из продуктовых магазинов. Резкий порыв ветра, какой бывает только перед ливнем, согнал бабушек с насиженных лавочек и детей с игровых площадок. Только что парившие высоко в небе птицы с тревожными выкриками пронеслись низко над землёй, буквально бросаясь под ноги прохожим. Играя в разумного взрослого, Слава предложил вызвать такси, но Мирона уже несло в сторону дома на отшибе, отделённого от остальных дворов пустырём. Вокруг здания до невероятных по городским меркам размерам разросся одичавший палисадник. Некогда его ограничивал заборчик из крашеных покрышек, но природа взяла своё: краска облупилась, покрышки оплел вьюнок, а корни деревьев сломили асфальт и распростёрлись далеко по поросшему бурьяном пустырю, расширяя зону отчуждения. – Пойдём посмотрим. На фоне помрачневшего неба голубые глазищи просто светились любопытством. Посмотреть и правда было на что. Зелень скрывала под собой двухэтажный нетиповой дом с пилястрами и эркерами, видимо, чудом переживший войну или построенный сразу после. Трепетное отношение к историческому наследию за пределы центра не распространялось: вспарывавшая штукатурку и кирпичную кладку трещина тянулась от крыши до самого фундамента, разделяя стену на две части по золотому сечению. Ветви пышно цветущей акации, сводившей с ума своим ароматом, прикрывали зияющую в чердаке дыру, от которой расходились плесневелые потёки. На частично обрушившемся козырьке сражался за своё место под солнцем маленький ботанический сад. Жители этого дома игнорировали существование домофонов и кодовых дверей. Парадная была гостеприимно открыта, демонстрируя уходящие во тьму рассохшиеся деревянные ступени. За окном слева от входа, местами битом и залепленным клеёнкой, кипела жизнь. Придерживаясь за решётку, Мирон подтянулся и по-быстрому заглянул внутрь. – Не представляю, как люди всю жизнь живут в коммуналках, – шёпотом сообщил он Славе, стоявшему сзади. Карелин подумывал подсадить его, но желания получить пяткой в колено от своего нервного спутника у него всё-таки не было. – Зажрались вы, сударь, – на Славу, который сам ещё недавно жил в подобных условиях, закопчённая кухня, битком набитая людьми, впечатления не производила. – Вас бы в Хабаровск на неделю, поближе к народу, и вы бы по-другому запели. А ещё лучше в Комсомольск-на-Амуре – вот там полный пиздец. По листьям и остаткам асфальтированной дороги забарабанили первые капли дождя. – Между прочим, я жил в общаге. – Ага, британской. Я видел фотки, как вы там страдали. – А какие мои фотки ты не видел? – скосил на него ехидный взгляд Мирон, отвернулся и вдруг заорал, шарахнувшись в сторону. Слава схватил его за капюшон и прижал к стене – вовремя, потому что из-за окна раздался недовольный женский голос: – Посмотри, что там творится. Рама открылась, и кто-то попытался выглянуть наружу, насколько позволяла решётка. – Да небось подростки эти придурочные опять,– ответил мужчина и закрыл окно. – Мирош, ты чего так орал? – терпеливо и ласково, как у ребёнка или психически больного, поинтересовался Слава. Фёдорова ощутимо передёрнуло. – По подоконнику мышь бежала. – Испугался? – Нет, просто неожиданно было. Дождь полил стеной, создавая вокруг кокон из белого шума и завесы брызг, пробивавших плотный растительный купол. Запахи полнее раскрывались и легче разносились во влажном воздухе: медвяная с горчинкой акация схлестнулась со сладким шиповником и духом сырой земли, наполняя лёгкие до отказа. – Слав… – М? – Дождь идёт. – На нас почти не попадает. – Тут люди за окном. – Так льёт, что не слышно. – А если кто-то мимо пройдёт? Усилием воли Слава оторвался от татуировки на шее и осмотрелся. Слева оказалась пожарная лестница: огибаешь её – и оказываешься в приватном уголке, защищённом кустарником и штормовой полумглой. При условии, конечно, что никто не высунется в это время в окно. Руки скользнули по зацепкам на джинсах, по горячей спине под влажной толстовкой, очертили остренькие лопатки, проследовали по позвоночнику, помассировали чересчур выпирающие тазобедренные косточки и принялись расстёгивать ремень. – Ты куда полез? – запротестовал Мирон и заелозил по мокрой стене. – Я тебя хочу, – без обиняков признался Слава, пытаясь расправиться с пряжкой заледенелыми пальцами. – Ты ёбнулся? – А чё такого? Мы ж сегодня уже. – Это «уже» полдня назад было. – Вот именно, можно и ещё. – Так, всё. Стой и молчи. Мирон уверено его отпихнул, вцепился ему в плечи, прижал на своё место между стеной и лестницей и опустился на колени, вписавшись задницей в колючий куст шиповника. В унисон со звякнувшей о плиту кастрюлей на кухне вжикнула молния на ширинке. Ощутив прикосновение холодной ладони, стягивающей бельё, Слава рвано выдохнул и схватился за перекладину ржавой лестницы. – Колени испачкаешь, – передал он вниз, чувствуя, как кроссовки погружаются в отсыревающую болотистую почву. – Не только колени. Из-под капюшона на мгновение появились слипшиеся ресницы с повисшими на них каплями воды, ошалелые от азарта глаза, веснушчатый по весне нос и ухмыляющиеся губы, пухлые и потрескавшиеся, а потом Мирон облизнулся и взял в рот. Поднявшийся ветер трепал акацию, и мелкие белые лепестки сыпались за пазуху, липли на лицо и оголённые интимные части тела. Несколько цветков Мирон слизнул и тут же сплюнул, доставая остатки пальцами изо рта. От такого зрелища загудело в ушах и яйцах. Догадливый Янович с нажимом провёл языком по мошонке, создавая невообразимый контраст между холодным воздухом и жарким дыханием, превращающимся в клубочки пара. Вдруг переплетённые тени деревьев смазались и задрожали. Лампочка Ильича под козырьком парадной покачнулась – кто-то застыл на пороге в паре метров от уголка уличного разврата. Следом щёлкнула зажигалка, и сквозь омытую, блестящую листву замаячил красный огонёк. Вскинув уголок натёртых губ, Мирон приложил палец ко рту – мол, тише – и продолжил отсасывать с двойным усердием, пуская член глубоко в горло, которое он каким-то образом сокращал настолько сильно и ритмично, что Слава пытался не стонать в голос. Сбоку загорелось окно, подсветив разбегающиеся по зелени стеклянные дорожки и расцвеченные веснушками скулы, под которыми темнели ямки втянутых щёк. Слава закусил шнурки от куртки и кончил, запоздало подумав, что можно было это сделать и не прямо в горло, хотя вытирать с лица Мирону явно нравилось меньше, чем глотать. Отдышавшись, Слава натянул джинсы, кое-как расправил одежду и притянул Мирона к себе с намерением хотя бы подрочить в ответ. – Давай дома. Я замерзать начинаю. – На куртку. – Не, я потерплю. – Надень куртку, придурок. – Хули толку, я мокрый весь. К счастью, курильщика у входа уже не было. Слава затолкал Мирона в подъезд, практически насильно стянул с него промокшую толстовку и завернул его в куртку, прижав грудью к почтовым ящикам. Буквально утонувший в ней Фёдоров закатал рукава, встал у приоткрытой двери и закурил, выдыхая дым в узкую щёлочку. Карелин пристроился рядом, выпуская дым над его головой. Дверь со скрипом распахнулась, и они вжались в стену, чтобы пропустить внутрь женщину. Бегло окинув их взглядом, она сложила зонтик и со словами: «Алкаши проклятые», зашагала по лестнице. – Мы вообще трезвые, – запротестовал Слава, но из глубины дома ему никто не ответил. Ливень заканчивался, тучи рассасывались, позволяя ухватить последние секунды догорающего дня. Над городом уже висела белая полупрозрачная луна, неуклонно набиравшая цвет и вес. Восточная половина небосвода совсем почернела, уступая место первым звёздам. – И почему мы не вызываем такси? – спросил Мирон, спрятав руки в слишком глубокие для него карманы и фирменно изогнув бровь. – Мы не закончили, – полувопросительно предположил Слава. – Я ж сказал, что дома. – Во-первых, у кого, а во-вторых, заткнись и иди сюда. Поцелуй был похож на лизание пепельницы – тощей, мокрой и горячей. Мирона развезло настолько, что он дал обнять себя за талию и целовать так, как хотелось Славе, то есть медленно и тщательно. Пинком Слава открыл дверь, впуская внутрь, к запаху сырой штукатурки, всепоглощающий и назойливый аромат акации. – В любом случае цугцванг, – выдохнул Мирон, не открывая глаз. – Тебе лишь бы назвать красиво, – хмыкнул Слава и вытолкал его на улицу. – Ну так что? – Хочу к тебе. У тебя в спальне обои прикольные и приставка есть. – Научить бы тебя ещё играть по-человечески, лингвист хренов. Пока Мирон вбивал адрес, Слава смотрел со стороны на свою куртку с подвёрнутыми рукавами, на забавные носогубные складочки, на драные котом джинсы с грязными коленками, и вопрос слетел сам собой: – У нас ведь серьёзно, да? Мирон оторвал взгляд от экрана, склонил голову на бок и передал телефон Славе. Вместо Яндекса или Убера там была открыта заметка: «Нарви акации – мне жалко дерево». – На чужом горбу в рай, – наиграно возмущался Слава, склоняя к себе ветку и думая о том, что впервые в жизни кто-то официально потребовал у него букет.