blood and sex

      Эван тяжело дышит, стискивая онемевшими пальцами цепи, и прислушивается к шагам за спиной.       Господи, хоть бы всё получилось, пожалуйста.       Чудовище подходит ближе, опускаясь на колени, хрипло дыша над ухом, и Эвану хочется убежать, послав всё к чёрту. Но он лишь делает глубокий вдох и сосредотачивается на мужчине позади, а тот медлит, ничего не делая, кажется, целый час, и если бы не шумное дыхание, Эван бы решил, что Вирта тут нет. — Тебе страшно? — раздаётся чуть рычащий голос, и холодные влажные пальцы касаются раны, обводя края.       Эван молчит, вздрагивая от прикосновения, заставляя себя оставаться на месте. Вирт издаёт смешок и проводит языком по порезу, слизывая кровь и издавая звук, похожий на рычащее урчание. Эван вскрикивает, дёргаясь, а Вирт жадно вылизывает его спину, скользя руками по животу и груди, слегка царапая острыми ногтями. Эван хмурится, стискивая челюсти и жалея, что ввязался во всё это — он знал, что Вирт будет пить его кровь, но не думал, что это будет так… странно. Горячий язык, вырисовывающий узоры на коже, ладони, оглаживающие грудь и играющие с сосками — это причиняет боль, вызывает омерзение и дрожь кишок, потребность убежать и принять жуш из кипятка, а потом напиться так, чтобы забыть этот кошмар. — Прекрати… — шёпотом просит Эван, не выдержав. — Зачем? Я не закончил. Я просидел на этой ферме десятилетия и несколько соскучился по человеческому обществу и удовольствию.       Эван с ужасом опускает глаза вниз, наблюдая, как бледные руки стаскивают с него штаны, нагло мнут бёдра, оставляя кровоточащие, немного пощипывающие следы, и слышит непонятные слова, произнесённые низким голосом. Вирт с пошлым причмокиванием присасывается к ране, накрывая ладонью пах и сжимая, поглаживая. С губ Эвана невольно слетает стон, и он тут же со стыдом поджимает их, ненавидя себя за слабость, показанную врагу, ненавидя своё тело и извращённое что-то, откликающееся на происходящее. У него давно никого не было, а проклятый нацист знает, где трогать. И эти звуки, лёгкая боль в царапинах, адреналин, бурлящий в сосудах, всего этого слишком много, всё это отзывается где-то в глубине живота, вытягиваемое на поверхность. Он откидывает голову назад, судорожно втягивая воздух, неосознанно поддаваясь назад, прижимаясь к Вирту и ощущая, как в ягодицы упирается что-то твёрдое.       Господи, у этой твари на меня стоит. — Не волнуйся, до конца я не пойду, — с насмешкой тянет Вирт, снимая с него трусы и обхватывая начавшийся сочиться смазкой член.       Эван глухо стонет и проклинает себя, этот дом, этого немца и его токсичный холодный жар, проникающий через поры и находящий отклик чего-то гадкого и постдыного в Эване. Он всегда презирал эту свою сторону, свою фантазию грубого секса на грани изнасилования с незнакомцем. Он бежал от этого, никогда не прикасался к мужчинам и не позволял женщинам проявлять и каплю доминантности, слишком испуганный, чтобы дать волю чему-то столь больному.       И вот теперь проклятый почти мертвец жёстко водит кулаком по его члену, прикусывает кожу на плечах и тяжело шумно дышит. — Пожалуйста… — он и сам не знает, о чём просит — о прекращении или продолжении.       Вирт хмыкает, резко впиваясь ногтями в бедро, и Эван не сдерживает крика. Так больно и так приятно. В голове совсем пусто, и он уже не помнит, зачем он здесь — остались лишь прикосновения горячего языка и холодных ладоней, контраст цепляет, вытягивает мысли, не давая связно думать, и он сам трётся задницей о чужой пах, чувствуя себя грязной низкой шлюхой и почему-то испытывая удовлетворение. Но внезапно всё прекращается, и он не сдерживает разочарованного вздоха. — Так нравится?       Пальцы обводят рот, ласкают губы, раздвигая, и Эван сглатывает слюну, послушно открываясь, позволяя горьковатым пальцам щупать зубы, стукая ногтями, гладить язык, пощипывая, пока вторая рука перебирает и оттягивает яички, сильно, немного чересчур, но ему нравится, он чувствует себя беспомощным, в цепях и власти сверхъестественного существа, и в груди всё горит, рёбра плавятся в единую массу, мешая сердцу биться, а лёгким втягивать кислород — ему жарко, он задыхается, перед глазми мутно, но он не просит ни о чём.       Его не послушают. Ему и не надо.       Вирт вытаскивает руку, заводя назад, оглаживая бёдра с внутренней стороны и промежность, мокро и прохладно, Эван переступает коленями и гремит цепями под смешок. Ему гадко и хорошо, Вирту наверняка забавно. Этой твари нравились чужие страдания и при жизни, а теперь тем более, после десятилетий заточения в одиночестве.       Эвану страшно.       Вирт отстраняется, тихо посмеиваясь. — Не беспокойся, я лишь хочу тоже получить удовольствие. И, знаешь, я передумал — мы дойдём до конца, — издевается Вирт, бряцая пряжкой, и по телу Эвана от этого звука пробегают мурашки.       Между ягодиц втискивается чужой член, а собственный оказывается в кольце когтистых пальцев. Он стонет, чувствуя, как движется Вирт позади, плавно потираясь, тяжело дыша, сжимая его бока, впиваясь зубами в плечо, раздирая до мяса. Эван теряется в ощущениях, захлёбывается в запахе крови и земли, в боли и наслаждении, желая больше, сильнее, жёстче. Вирт, уловив его желания, тыкается в анус, вводя головку, мокрую и горячую — ему кажется, что она пульсирует, и он невольно подаётся назад, не контролируя себя, кусая губу и жмурясь.       Очередной смешок, ногти оставляют длинные саднящие полосы на животе, а член двигается дальше, распирая, давление почти тревожное, от него поджимаются пальцы на ногах, его порвёт, точно порвёт, но ладонь не прекращает ему дрочить, отвлекая, и лёгкая боль перепляется с удовольствием, перекрывая ощущения сзади.       Эван застывает, широко раскрыв рот и глубоко вдыхая, понимая, что внезапно заполнен до конца, ощущая лихорадку, ползущую от кишок вверх, по венам по телу, и он горит.       Ему хорошо.       Он больной.       Вирт хрипло, будто прокуренным голосом, негромко хохочет, вбиваясь в него ритмично, с хлопками и прострелами острой боли, с ноющим удовольствием и мыслью, что следующий толчок разорвёт его, пустит кровь в брюшину, и он умрёт, медленно и мучительно, повиснув навечно в контейнере-клетке.       Ужасно, он совсем не хочет умирать, но Вирт не даёт ему сосредоточиться на страхе и вернуться в реальность, трахая его с ускорением, целуя нежно в шею, словно они давние любовники, и Эвана кроет от разницы, кажется, он сходит с ума.       Так странно.       Он стонет, натягивая цепи, и кончает, ощущая, как в следующее движение то же делает и Вирт — он рычит и входит особенно глубоко, заполняя его, а после отстраняется, оставив его обессиленно висеть.       Но разливающееся в воздухе злорадство недодго — у Вирта подкашиваются ноги, он падает и пытается встать, а Эван выпутывается из цепей и разворачивается, смотря, как Вирт цепляется за горло, блестит яростно глазами и ворочается в бесплодных попытках подняться. — Ты отравил меня! — Катись в ад.       Вирт ползком направляется к выходу, а Эван на негнущихся ногах следует за ним, попутно одеваясь дрожащими руками.       Нужно добить подонка, закончить всё это и забыть.