Издержки профессии

На окраине скудно населенного города в угрюмой, мрачной келье мало кого ждали. Создавалось впечатление, что к гостям там относились с пренебрежением и крайней неохотой. Сего рода желание могло вытекать из скверного нрава хозяина: не улыбалось делить ему свой досуг со всякими нерадивыми субъектами. Однако, подобные слухи были лишь пустозвонными фантазиями случайно забредавших в те края путников, что толком за время пребывания не успевали распробовать, в чем тут соль. О местном лекаре действительно поговаривали разное, исходя из чего можно было судить, что и характер у него непростой, и специалист он так себе, и мириться-уживаться с ним все равно, что пригреть на груди змею. Потому приезжие и не относились к смельчакам, которые бы на задних лапках побежали просить о помощи. Местные жители более охотно шли на контакт – все же толковые эскулапы были большой редкостью в этих землях. А уж о залетных профессионалах и речи идти не могло – маслом им тут не намазано, ловить нечего. Назвать жаждущим наживы этого господина язык бы не повернулся – тот вряд ли попадал под столь грубое определение. Да и не одаривал своим расположением за просто так, считая приемлемой мерой для оплаты бартер. Продукты питания, изделия из металла, глиняная кухонная утварь, различные травы да тряпье – сверхмеры он не просил, только то, что могло пригодиться в быту или хоть косвенно могло пригодиться в работе. Не сказать, что он радовался тому, кем был, но тут, скорее, вопрос крылся в воспитании и вытекавшей из него сильной привычке. Другого мужчина не умел, к другому и не стремился. Да и срамить память человека, что его вырастил и обучил всему тому, что знал сам, – приемный отец его был доктором на службе у Ватикана – казалось чем-то кощунственным и неправильным. Сейчас он далеко не маленький мальчик, и в чьей-то опеке и надзоре не нуждался. В его-то тридцать-с-хвостиком! Славное времечко скитаний, когда тот вмиг лишился привычной жизни и был вынужден забыться в бесцельных плутаниях по свету, уже давно кануло в лету. Как и жажда приключений на неуёмную пятую точку. Хотелось банального постоянства и скучной рутины будней, но уж никак не бросаться в пекло, как делал он по молодости, когда ему едва-едва стукнуло двадцать. В те времена назвать его добрым малым и покладистым доктором язык бы не повернулся. Да и сфера, в которой мужчина специализировался, опиралась на жуткую составляющую той работы – пускаться во все тяжкие в тех городах и поселениях, где буйствовала чума. И спасением во благо мира человечества там даже и не пахло. Культ истинного хладнокровия и отсутствия колебаний правил свой животрепещущий бал, превращая засыльных молодцев в разгар бушевавшей эпидемии в молчаливых наблюдателей, что способны были, разве что ли, только на одно – подчищать хвосты, ликвидируя угрозу применением огня. Иными словами, местное население и любая другая живность в радиусе поражения подлежали немедленному уничтожению. О пощаде речи даже не шло. О тех темных днях мужчина предпочитал не вспоминать, хоть и не скрыл бы, что благодаря тому, что приложил ко всему этому руку, не получил бы своего настоящего. Почет почетом в глазах бывших работодателей, – пусть и звучит как откровенная насмешка, не лишенная лицемерия и откровенного глумления над тысячами почивших в тех зачистках – но отменить своей роли он и не смог бы. Как бы ни хотелось. Оставалось довольствоваться гнилыми плодами с тех урожаев и молчаливо пережевывать и юношескую наивность, и эгоизм движимых им тогда побуждений. Нельзя отменить того, кем ты был, но имей мужество принять тот факт, кем ты стал. Единственное, в чем можно найти утешение – искупление. А его, как известно, нужно заслужить путем огромной работы над собой и тщательно взвешивать каждый сделанный шаг и совершенный поступок. В противном случае, ни одно твое усилие на пути исправления и гроша ломанного стоить не будет. Посетителей он принимал в своем скромном жилище по особо выверенному расписанию. Попасть на приём к аскетично обособленному от остального мира доктору было не так легко, но вполне реально – чего нельзя было сказать о том, насколько привередливым он слыл в молодости, отталкиваясь от шаблонных ярлыков принадлежности к тому или иному социальному сословию. Сейчас же вам будут чуть ли не рады, и в качестве маленького вознаграждения перепадет шанс не только выручить пользу из своего визита, но и распить в компании хозяина чашку отборного китайского зеленого чая. Который, между прочим, тот заказывал у конкретного человека, и эта самая проверенная временем личность доставляла ему его прямо к порогу дома по вторникам раз в месяц. Сложно было назвать мужчину зазнавшейся задницей – предназначение своё как представитель эскулапского ремесла он понимал достаточно чётко, и вся та взращенная в нём враждебность и грубость, с рождения присущая его персоне, меркли на фоне того, когда в нем нуждались. Тут уже не до капризов и рьяного отстаивания личного пространства: брал себя любимого в руки и мчался на всех порах на вызов. В качестве щедрого вознаграждения за проявляемое трудолюбие к делу он заимел манеру устраивать себе по разу в неделю неприёмные дни: наглухо запирал и двери, и ставни, отгораживаясь от внешнего мира, и в полумраке личной обители занимался бог знает чем. Создавалось впечатление, что и не жил в этом доме никто вовсе, а странные завывания, доносившиеся изнутри, навевали пугающие подозрения. А не нечисть ли там поселилась? За те годы, что мужчина провел, обустроившись на этом месте, привычные ему вещи претерпели изменения. Скверный характер, по молодости мешавший находить общий язык с людьми, знатно пообточился, лишив его обладателя привычной ершистости и иголок. Он был давно не молод, да и усталость, навечно отпечатавшаяся в его холодных стальных глазах, красноречиво отражала всю гамму порядком изъевших его за годы чувств. Залегшие синяки навевали на мысли о болезненности оного субъекта, но тут, скорее, разгадка крылась в другом – тело, к которому он был привязан, тяготило его. Закравшиеся в завидную шевелюру пара седых волосков пусть и не проглядывались в смоляной копне, но ощутимо давали понять – перенесенные в жизни испытания и выпавшие на долю доктора приключения оставили неизгладимый след не только в душе, но и во внешности. Хромота никуда не делась, да и не доставляла особого дискомфорта – казалось, он её и вовсе не замечал; пообвыкся. Продолговатая морщина, глубокой бороздой рассекавшая лоб, красноречиво подчеркивала укоренившую с годами привычку сводить брови на переносице, даже когда под этим ничего конкретного не подразумевалось. По большей мере, мужчина делал это рефлекторно, а не со злости, чем иногда вводил в ступор своих пациентов. Перемены, сменившие за сроком минувших лет юность зрелостью, былой красоты ничуть не умаляли. Он всё ещё выглядел статным привлекательным мужчиной, чья персона, как редкая диковинка, приковывала к себе всеобщее внимание. Да что там, она чуть ли не бесстыдно пленяла не одно женское сердце. И без того к нему подбивали клинья, целенаправленно метя на роль супруги; некоторые же весьма ревнивые ухажеры ветреных особ с радостью готовы были начистить видную физиономию доктора-чужеземца. Откуда он взялся и как его занесло в приглянувшиеся края, – а таких был не один, так как мужчина предпочитал время от времени менять своё место жительства – умалчивалось. Однако, от взгляда достаточно наблюдательных и проницательных личностей не укрывался тот факт, что больно уж пропитан он не свойственной им, европейцам, философией. Прошлые работодатели не особо заостряли внимание на происхождении своего подчиненного – из того, что им было известно, так это то, что он выходец с Востока. А с какого города и, черт возьми, страны, особой роли это не играло. Оценивали его профессиональные качества явно не по набору генов или принадлежности к конкретной нации. Из-за чего, собственно, и хотелось выдохнуть с облегчением. Поверил бы кто в здравом уме и трезвой памяти в реальную подноготную касательно его происхождения? Или, корректней было бы сказать, в тайну его рождения на свет? Впрочем, данные сведения ситуации в корне не проясняли, лишь поселяли в людских умах и без того кучу абсурдных и бесполезных вопросов. В том числе и те, касавшиеся психического здоровья эскулапа. Уж не сбрендил ли он на фоне перенесенных по молодости злоключений: а их было с лихвой. Светить откровениями и изливать душу каждому встречному мужчина не спешил, да и ярым желанием не горел. Всё же спокойнее жилось, когда окружающие знали о нем не выходившую за профессиональные рамки биографию и не тыкали пальцами да рожу не кривили. Про прошлое, в котором тот с успехом сделал карьеру чумного доктора и на этом нажился, предпочтительно умалчивалось. Да и кто нормальный вообще сунется к такому изуверу, имея хоть малейшее представление о сути подобного бремени? Нынешний кров, что подыскал себе доктор близ невзрачного и хмурого городишки и существовал в нем на данный момент, достался ему буквально за бесценок: бутылка портвейна, ранее любезно презентованная ему одним из благодарных клиентов, была неплохой оплатой за тишину и умиротворение. Деньгами взять прежний владелец почему-то не захотел: возможно, вид элитного спиртного взбередил в душе арендодателя преспокойненько дремавшего алкоголика? Иначе как объяснить то, что бывший хозяин скромных апартаментов пропал из поля зрения бесследно и с концами? Мужчина не стал зацикливаться на такой мелочи – подумаешь, человек пропал, с кем не бывает! – и почти сразу же освоился на новом месте. Отсутствие лишней мебели, что только стесняла бы и так и напрашивалась на выброс, было одним из весомых плюсов. Пространство доктор любил – есть, где развернуться. Из своих пожитков у него имелся, разве что, тяжелый и потрепанный временем чемодан, с которым он не расставался даже во времена продолжительных разъездов. В этой ручной клади отпечаталась сама его жизнь во всех её ипостасях: зарождение скитальца, становление ватиканской шавкой, повышение до ранга доктора не-чумных наук и специалиста широкого профиля и нынешний статус свободного от обязательств эскулапа, который выбирал свой путь по наитию, а не чьей-то указке. Пожинать заслуженные лавры и выжимать из верхушки церкви золотые мужчина счел для себя крайне недостойным его величия делом – получил расписку о том, что он больше ничем этой религиозной секте не обязан и отчалил на все четыре стороны. В противном случае, гнил бы и дальше себе в стезе погоняемой конюхом кобылой, на которую не скупились ни вожжами, ни ругательствами. Один геморрой, а не славная работенка во имя спасения человечества. Нельзя преуменьшить заслугу в том, что ему удалось выцепить из пораженного чумой города одного из выживших и доставить прямиком на ковер к верхушке церкви, что и заправляла всей рискованной операцией. И это, попрошу заметить, при самых скверных обстоятельствах, так как зараза – и в прямом, и в переносном смысле – дышала им в спины и грозилась отправить на тот свет быстрее, чем эта парочка смогла бы покинуть пределы города. А они смогли. Опираясь на столь ценного подопытного, кучка кудесников-докторов, которых каким-то чудом не предали огню за еретизм и не оклеветали сатанистами, приступили к длительным и выматывающим исследованиям, в ходе которых и получили вакцину. Она, если не убивала чуму на корню, то, как минимум, давала шанс заболевшему выкарабкаться и побороться за свое существование, а не поставить на себе крест и медленно, но верно гнить. Скрипя зубами, но сам факт непременного, неоспоримого участия в столь щекотливом дельце со стороны мужчины признали, хоть и с одной оговоркой: подвиг во имя Бога, что все же смилостивился над людским родом и послал щедрый дар – избавление от повального количества заболевших, что с легкой руки «черной смерти» превращались в рой саранчи, представлявшей для всего остального земного шара вполне нешуточную угрозу быть истреблёнными. А чего стоило в итоге ожидать? Благодарностей, которые слушать тошно, или славы и почета до гробовой доски? Не для того он бросался в самое пекло и отчаянно искал смысл если не жить, то найти свою погибель. Устилать непростой путь лаврами, трофеями увековечивать и без того гнилые подвиги? Определенно, он был создан для чего-то большего, чем банально слечь на поле брани или же позволить кому-либо помыкать им как вздумается. Равно как и марать имя, которое хоть и невзлюбил с пеленок, но под тяжестью лет смирился с ним как с отдельным и вполне разумным существом, и отрицать это – верх глупости. Оно как вторая кожа, как доспехи, в тисках которых зажата смертная оболочка и которая как уникальный шифр определяет его душу как индивидуальность. Сама суть мужчины и спусковой крючок заложенной в него программы заключены в двух таких простых и, казалось, ничем не примечательных буквах – Юу. Имя, данное почившей уж давно матерью, но завуалированно несущее в себе некий мистический и сакральный смысл. Интересно, а родному отцу, его породившему, было ли вообще дело до него все эти годы? С тех времен, когда мужчина исполнил свою миссию и деликатно обломал чересчур зарвавшуюся Чуму, – не просто саму болезнь в её проявлении, а конкретную личность, что и являлась её первопричиной, одним из Всадников Апокалипсиса, а по совместительству ещё и теткой оного – Юу больше ни разу так и не видел своего родителя. Как и других его чокнутых родственничков. Возможно, это даже было к лучшему, ведь чем меньше напоминаний о том, что Юу не совсем нормальный человек, тем спокойнее протекала его и без того насыщенная жизнь. Быть втянутым в паранормальные разборки этой взбалмошной семейки ему не улыбалось, да и нацепить на себя ярлык «сынок самого Смерти» и кичиться подобным преимуществом казалось проявлением слабохарактерности и обыкновенной блажью. И что с того, что когда-то он появился на свет лишь потому, что Старшему из Всадников захотелось внезапно разнообразить свою жизнь? А то, что такие выходки вроде заигрывания со смертными чреваты нежелательной беременностью, видимо, на ум тому мало приходили. Не ему, Канде Юу, его судить. Да и сделанного в порыве не то скуки, не то любопытства не воротишь. Банально поблагодарить или же при встрече залепить щедрую оплеуху? Нет, они уже это давно проходили, и в то время Канда был крайне не сдержан и груб, дразнил папашу как малолетняя шпана да зубы скалил, кичился своей самоубийственной храбростью. Как у него ещё язык повернулся предложить собственную жизнь в качестве разменной монеты за оказанную услугу?! Впрочем, в нынешнее время он не стал бы так бездумно разбрасываться высокопарными фразами и предпочел бы обойтись без благоволения высших сил, и ни за какие коврижки не согласился бы ни на одну сомнительную сделку! Приёмов на ночь глядя сомнительных посетителей это, видимо, ни в коей мере не касалось. Канда с некоторой долей опасения принимал людей в столь поздние часы: назвать параноиком его можно было с натяжкой, да и вполне обоснована позиция, которой он придерживался – не единожды визиты закручивались в такие виражи-потасовки, что чудо-доктор только и успевал, что головой вертеть. Да и не только ей, родимой. Ну, не дурной ли тон, пытаться покалечить того, кто людям помогает и лечит их иногда на голом энтузиазме? Конечно, Канда в обиду себя давать никому не собирался и навалял тем засранцам, что то ли поглумиться над ним хотели, то ли всерьёз намеревались обчистить его и без того убогую лачугу. Безусловно, красть было что и чем поживиться, - чего только стоило содержимое его загадочного чемоданчика – но так просто расставаться со своими вещами мужчина в мыслях не допускал. И уж тем более он не собирался и в этот раз попадать в очередную передрягу! Стук, настойчиво раздавшийся по ту сторону двери, оповестил хозяина скромного жилища, что к нему пожаловали. Время не так давно перевалило за десять вечера, сумерки, тонкой шалью опустившись на городок, значительно сужали обзор и тем самым давали раздолье всякого рода сброду, что мог шататься по улицам с недобрыми побуждениями или в алкогольном опьянении. Чревата последствиями была такая прогулочка, какие бы причины за столь вынужденной вылазкой ни крылись, при себе стоило бы иметь средство для самообороны, а то и вовсе владеть парой-тройкой приемчиков, дабы в случае чего навалять теоретическому обидчику. Канда, в жизни повидавший немалое, не особо заморачивался на этот счет - при нем всегда его излюбленная трость, на которую он опирался при ходьбе, с железным набалдашником в форме вороньего черепа. Впалые глазницы птицы, идеально подходящие для хватки пальцами, наводили ещё большего ужасу на того, кто имел честь лицезреть подобное творение. Да и когда это маленькое пернатое пускали в ход - сотрясение хорошее тебе обеспечено. Кто бы к мужчине не пожаловал в такой час, у того, наверное, стальные яйца, если не дубинка припасена за пазухой. Его счастье, если этот визитер пришел с благой целью, а не устроить заварушку. В противном случае, исход такой встречи может привести к нежелательным эксцессам. Канда, будучи настороже, но не намеревавшийся отступать, поспешил встретить своего гостя как полагается. Вооружившись тростью и напустив на лицо беспристрастное выражение, не предвещавшее возможной драматической развязки, он спокойно отворил дверь – она, протяжно скрипнув, радушно распахнулась и чуть не саданула по носу тому, кто имел неосторожность встать непозволительно близко к порогу. Благо, своевременно среагировав, человек смог ловко увернуться, чем избежал незавидной участи быть ненароком покалеченным. И это, между прочим, самим-то доктором, к которому он и пришел с подобного рода проблемой! - Чем обязан в столь поздний час? – буднично поинтересовался радушный хозяин у незваного гостя, обращаясь к тому в темноту. Видимо, опасаясь за свою сохранность и не с беспочвенными опасениями, странная личность все никак не решалась показаться на глаза Канде. То ли и вправду не представляла реальной угрозы и боялась потревоженного им самим доктора, то ли замыслила что-то недоброе и нагло юлила, оттягивала время, чем раззадоривала и без того не отличавшегося терпением мужчину. А он, между прочим, уже подумывал о том, чтобы снова закрыть дверь, если этот несчастный в течение двух минут не войдет, наконец, в его дом. Или его животрепещущая персона внушала такой страх, от которого можно было оцепенеть? - Многоуважаемый, не соизволите ли Вы пройти внутрь? На улице не май-месяц, да и разговаривать с Вами через порог как-то неправильно, - предпринял попытку наладить контакт со все ещё сохранявшим молчание собеседником Канда. На секунду он даже позволил себе засомневаться – а было ли вообще перед кем распинаться? Скудного освещения, заключавшегося в старом замасленном фонаре, скромно висевшем в маленькой прихожей, почти не хватало даже для того, чтобы различать хоть что-то на вверенной ему площади. Потому доктор, силясь разглядеть хоть что-то, усиленно таращился во мрак, надеясь наткнуться на силуэт пожаловавшего к нему гостя, и все больше склонялся к мысли, что стук, скорее, ему почудился. Возможно, это ветер ненароком пригнал к его двери нечто материальное, что и извлекло из деревянной поверхности подобный звук. Однако, сомнениям суждено было растаять, как только из густой мглы показались сначала очертания фигуры, а затем и сам таинственный незнакомец. - Прошу прощения за мою медлительность, - подал голос не блиставший тактичностью господин. – Мне нужно было убедиться в том, что Вы действительно готовы меня принять. Подавив желание покрутить пальцем у виска, Канда скептично нахмурился: ну, а кому бы в здравом уме понравилось, что над ним ставят столь кощунственные опыты, да ещё и говорят об этом прямо в лицо? - Если это настолько безотлагательно, то имею ли я право Вам отказать? – вопрос был, впрочем, риторический, да и доктор не в первый раз попадал в столь щекотливые обстоятельства. Привычку распаляться по пустякам, а то и вовсе срываться на своих гостях, какая бы нелегкая их сюда ни принесла, он давно уже переборол, и даже если что-то ему не нравилось, то предпочитал об этом благополучно умалчивать. - Проходите внутрь, на улице становится холоднее. В этот раз пожаловавший в скромную обитель господин не стал испытывать гостеприимство Канды на прочность и без лишних препирательств зашел внутрь, затворяя за собой дверь. Отступив на пару шагов назад, доктор позволил себе бессовестно ощупать взглядом своего клиента, подмечая, что выглядел тот, мягко говоря, странно. Балахон, в который был облачен этот человек по самую макушку, едва ли можно было назвать приличной одеждой, да и её аляповатый цвет – адская смесь фиолетовых, красных и желтых лоскутков, сшитых в единое полотно как попало – больно резал взор. На секунду Канде даже захотелось зажмуриться, лишь бы не пялиться на этого чудака так явно, но врачебная этика диктовала свои правила: терпи и улыбайся как ни в чем не бывало. Ну, не в ладах был его гость со своим гардеробом, а то и вовсе работал на подмостках у какого-то бродячего цирка! Сказать стоило бы спасибо просто за то, что он не заявился к нему, в чем мать родила! Изумляться своеобразному чувству стиля посетителя пришлось сравнительно недолго. Видимо, в полной мере проникнувшись произведенным эффектом, он скинул с себя смехотворную тряпку, продев через прорезь в горловине голову, и без тени сожалений бросил на пол, подмял под подошву обуви, немного потоптался на месте, а после, устало выдохнув, подцепил истерзанный материал пальцами. - Мне он больше ни к чему, - прокомментировал незнакомец свою вопиющую выходку, да таким обыденным тоном, что Канда, доселе безотрывно наблюдавший за его махинациями, только и смог, что беззвучно кивнуть. Действительно, после таких издевательств ни одна уважающая себя одежда не захочет, чтобы её кто-то надевал. Высмеют же. - Спешу Вас огорчить – я не портной и в моде не разбираюсь. Если Вы пришли сюда, чтобы обзавестись парой-тройкой новеньких вещичек, то явно адресом ошиблись. - Нет, нет, я пришел, куда и следовало, - спешно заверили его. Рука, все ещё державшая навесу тряпку, некогда служившую накидкой, неестественно изогнулась, суставы пальцев громко хрустнули, точно по ним проехалась громоздкая, забитая до отвала разномастным барахлом повозка, и этот звук резанул по чувствительному слуху доктора. Он, по инерции дернувшись в сторону, на секунду будто потерял ориентацию в пространстве, голову мучительно сдавило, перед глазами все поплыло, а в ушах, заложенных как от взрыва бочки с порохом, что-то неприятно затрещало. Эти ощущения, что лились в унисон, прошибали по всем жизненно-важным точкам с недюжинной мощью, что если бы Канда был менее крепким мужчиной, то его бы давно расплющило под таким давлением. Незримая сила выворачивала его нутро наизнанку, с удовлетворением пересчитывая каждый позвонок, выписывала изощренные кульбиты, сжимая в безжалостный плен кулака сердце и заставляя задыхаться как в приступе астмы, и долбила в виски колокольным набатом – не стискивал бы доктор рукой крепко трость, давно бы потерял равновесие. А так медленно, но верно его рассудок скатывался в какой-то кромешный ад… И тут Канду чуть ли не ледяной водой облили! Усиленно проморгавшись, что даже пятна перед глазами замаячили, он с искренним удивлением обнаружил, что ничего не чувствует. Будто какая-то часть его, до этого рьяно бунтовавшая, смиренно притихла. А то и вовсе исчезла за ненадобностью, погребенная не снизошедшим умиротворением, а грубым и варварским нажимом. Нет, определенно ему не почудились приключившиеся с ним и его телом проблемы! Посетитель, изволивший нарушить идиллию доктора этим поздним вечером, никуда из поля зрения не делся. Напротив, тот стал отчетливее проглядываться в царившем вокруг полумраке. До этого лицо его, скрытое капюшоном, оставалось загадкой и не стоявшей должного внимания деталью, сейчас же оно словно кричало: «Да посмотри же ты на меня, наконец!». Цепко, с особой тщательностью и вниманием Канда окинул его взглядом: пытался понять, что успело так круто перемениться всего за каких-то пару минут. Может, у мужчины под впечатлением от момента внезапно начались галлюцинации, а то и вовсе застала врасплох лихорадка? Иначе как объяснить люминесцентное свечение, исходившее от его гостя, и настолько яркое, что хотелось зажмуриться? - И какого рода помощь Вы хотели бы получить? - сказал Канда, все ещё силясь разглядеть стоявшего перед ним человека, но безрезультатно. Его черты будто были сокрыты за вуалью, которая, как надоедливая мигрень, то накатывала, ослепляя и без того дезориентированного доктора, то отступала, оставляя после себя молочную пелену, - Да и вообще…кто Вы, черт возьми, такой?! Не выругаться в такой ситуации было практически невозможно. Да и гость, до этого момента сохранявший молчание, чем порядком и раздражал мужчину, все же рискнул подать голос: - А кем, по-вашему, я мог бы быть? Эти слова застали Канду врасплох и буквально пригвоздили к месту. Определенные догадки все же крутились у него на уме, и основания для них были вполне веские: не так мало он прожил, многое на своем веку повидал. Потому и версия родилась в его мозгу рационально-взвешенная. - Очередным тронутым родственничком моего кровного папаши? – не скрывая брезгливости в голосе, выдал свою версию мужчина. Ох, какую же оскомину ему набили в свое время и родной отец, и сестра его, пропади они пропадом! - Меня называли по-всякому, юноша, но чтобы так… Видимо, не примирившись с подобной прямолинейностью и истолковав прозвучавшие слова как оскорбление, собеседник перешел к активным действиям. Заодно и проучить, как он считал, мелкого и зарвавшегося юнца, считал своим прямым долгом. Балахон, о котором вроде бы и благополучно забыли, но все же так с концами с ним и не распрощались, в одночасье превратился из бесполезного куска материи в неплохое оружие – этой тряпкой загадочный господин чуть ли не спеленал Канду как новорожденного младенца, сковав по рукам и ногам. Для полноты картины не хватало только кляпа. Да и свершилось сие возмездие от одного маленького, но решительного взмаха руки. А это что ещё за чертовщина? Силясь выбраться из неожиданно разинувшей пасть ловушки, мужчина возмущенно запыхтел, но стоически сдержал распиравшие его ругательства. Возможно, он даже это честно заслужил, поскольку позволил себе вольность и несколько перегнул палку в общении со своим гостем. Каким бы чудиком тот ему не показался, это был не повод выплескивать гнев касательно своей незавидной родни, да и вообще посвящать в столь деликатные подробности постороннего – верх бестактности и распущенности. Если бы Канда мозгами все ещё оставался тем двадцатилетним обалдуем, который бросался в самое пекло с головой и рисковал своей тушкой, как истинный помешанный на собственной работе упиваясь зрелищностью происходящего вокруг и эмоционально подпитываясь, то вряд ли протянул бы на такой ноте долго. Слег ли от какой хвори, – и не обязательно чумной – пострадал ли от иных факторов, но не прожил бы, не переменившись характером и не сгладив все те острые шипы, которыми он сознательно жалил окружающих. И уж тем более не стоял бы сейчас перед этим странным господином, довольно прохладно снося его вопиющую выходку. Разрулить сложившуюся ситуацию, как ни странно, но хотелось, да и достигнуть взаимопонимания с таинственным посетителем. - С моей стороны было довольно грубо говорить такое, но, однако, Вы сами так и не соизволили представиться. Что же я тогда должен думать? – как можно спокойнее изрек Канда, не замечая дискомфортного положения. Оценив деликатный подход и сами потуги пойти на мировую, незнакомец не стал более увиливать и выдал достаточно резкую, но конкретную формулировку: - У меня нет имени, но я тот, кого Они величают Создателем, а сам я им – Отец. При других обстоятельствах доктор покрутил бы пальцем у виска, списывая столь расплывчатые формулировки на похмелье, а то и вовсе легкую степень шизофрении, но, на деле убедившись в том, что перед ним сверхъестественное существо, поубавил сарказм и воспринял всё как должное. Да и когда твой отец – сама Смерть, а его родня – Всадники Апокалипсиса, тут дурака не поваляешь. Потому и появление в стенах скромного жилища Канды подобной нечисти казалось чем-то само собой разумеющимся. - Вы хотите сказать, что являетесь Богом? – сложив два и два, выпалил мужчина без тени сомнений. – Зачем же тогда я, смертный лекарь, Вам понадобился? – и вопросительно выгнул бровь дугой. - Ты сын одного из моих любимых детей, и мое любопытство вполне оправдано, - холодно прозвучало в ответ и голосом монотонным, без всяких преувеличенно-важных эффектов. Будто он не был тут самым главным боссом, а обыкновенной и непримечательной сошкой. Даже и к телепатии не прибег, предпочтя ей лаконичный и простой человеческий способ общения. – Тем более, в тебе гораздо больше от его крови, чем можно себе представить. Канда впервые слышал нечто подобное и едва ли смог скрыть захлестнувшее его возмущение. Он знал-то своего родителя до скудного мало, а уж и видел его и того меньше, всего пару раз. Абсурд чистейшей воды. О каких тут сходствах может идти речь? - То, что он дал мне жизнь, не дает оснований называть Его моим отцом. Мой отец давно умер, и он был человеком. Только благодаря ему я тот, кто есть сейчас, - в фигуральном смысле мужчина бил себя чуть ли не кулаками в грудь, заявляя такое без капли стыда и сомнения. С этой истиной он прожил большую часть жизни, и его всё вполне устраивало. Потому и высказался со всей присущей ему откровенностью: - Мне нет никакого дела до всей этой аномальной чепухи, и быть втянутым в это - я не подписывался. - Ты действительно до безрассудства храбр, - деликатно кашлянув, резюмировал незваный гость, ничуть не разозлившись на резкие слова. По крайней мере, он ничуть не выдал себя ни голосом, ни манерой поведения. - Другой бы на твоем месте смиренно сник, испугался, а то и вовсе в голове проиграл вариации дальнейшего развития событий и умолк, но твой рот даже и не думает закрываться, - его речь не то лилась как песня, медленно и тягуче, легким шелковым шепотом лаская слух, не то впивалась в барабанные перепонки сотней острых иголочек и порядком раздражала. – Можно сказать, что это и твое преимущество, и значительный минус – говорить то, что думаешь, собеседнику прямо в лицо, - подытожил он, подозрительно усмехнувшись, и недобро процедил: - Я не караю собственноручно, но именно я выношу финальный вердикт. Моё слово весомее, чем тысячи голосов несогласных. Я не могу убить тебя, но в силах сделать так, чтобы это было по плечу другим. - Тогда что же Вы за Бог такой лицемерный? – не мог не съязвить Канда. На мгновение у него сложилось впечатление, что существо, именовавшее себя столь пафосно, не более, чем обыкновенная подделка. Или же неудачный актер и без того плохой постановки. А слова, что тот адресовал ему прямиком в сознание, ещё больше подчеркнули некую скользкость натуры оного. – Быть на вершине пирамиды, но через третьих лиц проворачивать сомнительные делишки, да ещё и судить кого-то в угоду своим прихотям? - Это и твой дар, и проклятие – быть сыном Смерти, - безапелляционно заявили в ответ. – Однако, я предчувствую, что смысл этого гораздо глубже, чем можно себе вообразить. У тебя иная судьба и жизнь твоя не закончится смертной плотью. Твоя душа ещё послужит мирозданию – и я буду наблюдать, сурово и пристально взвешивая каждый шаг и поступок. - Сначала Вы пришли ко мне за помощью, а сейчас говорите странные вещи вроде особого предназначения и того, что мучиться мне предстоит и на том свете? Какая-то непонятная логика ведения диалога, - чуть ли не скрипя зубами, выплюнул Канда и предпринял, казалось бы, безуспешную попытку высвободиться из ловушки жалкого куска тряпки. Она, хоть и жалобно затрещав, дала призрачную надежду на то, что сдастся под таким вероломным напором, но стоически сносила возложенную на неё задачу. А терпение доктора, штопанное сгнившими нитками, трещало по швам. Дойдя до крайней точки кипения, когда окружающая действительность стала расплываться перед глазами в багряном свете, мужчина, тихо выругавшись, сделал очередное усилие и всем своим телом напрягся, став монолитной плитой, что мышцы заломило нещадно, а голове нещадно и хлестко затарабанило. Будто кому-то вздумалось ни с того ни с сего вломиться в его тихий быт со всей своей прытью и недоброжелательностью и как следует поднагадить. Защитная реакция сработала слишком бурно, чтобы можно было понять, как вообще она устроена и какой катализатор приводит её в действие. А эффект, произведенный ею, ещё долго вызывал жгучее желание нервно рассмеяться. Канда неведомым образом в два счета сравнял в полнейшее ничтожество свои путы, точно их и не было вовсе, и, преспокойненько высвободившись, пятой точкой болезненно встретил пол. А заодно озадаченно выпучился, видимо, и сам до конца не осознав, как такое могло произойти. Вопросов к малоприятному посетителю стало больше, но запах гари, плотной дымкой зависшей в воздухе, намекал на явное присутствие источника огня, который и стал тем спасительным орудием против ненавистных оков. Вот только каким образом сам Канда его использовал, даже и пальцем не пошевелив? - Это ещё один ваш трюк? – разминая затекшие конечности, выдал он, вернув равновесие. Удивление, отразившееся на его лице, слишком уж красноречиво говорило о том, насколько тот пребывал в замешательстве. Не то что бы мужчина ранее отрицал подобный исход, а то и мыслей не допускал, что какой-то незримой нитью он повязан с Ними, скорее, питал себя ложными иллюзиями о своей нормальности и принадлежности к расе человеческой. А теперь, как некстати вскрылось, что было у него что-то от папаши проклятого, и этот родитель, мягко говоря, и словом-то не обмолвился ни в одну из их теплых встреч. Специально умолчал или сам ни сном, ни духом? - Похоже, мой сын так и не удосужился объясниться с тобой и рассказать, как обстоят дела, - в столь бурной реакции Создатель углядел бесспорно досадную промашку. Получалось, что столько лет мальчишка жил, не имея ни малейшего понятия о своей истинной природе. Однако, менять первоначальные планы на своего внучка этот крутой босс даже и не собирался. - Бояться или радоваться этому, отрицать или смириться с этим наследием – в независимости от тех или иных предпочтений, судьба твоя расписана на многие столетия вперед. Прозвучало почти как смертный приговор. Будто это напыщенно-важное отродье кол осиновый Канде в грудь вогнало и прокрутило им целый круг, взволновав каждый нерв. Колупалось в нем нудно, тщательно перетрясая щепетильные подробности влачения существования в шкуре смертного, подглядывало в затаенные-запрятанные уголки души, в которых в темных, опутанных паутиной чуланах пылились некогда имевшие значимость ценности, ворошило неприятные воспоминания, выхватывая их из калейдоскопа пляшущих картинок и глазея с остервенелым любопытством как бывалый старпер-извращенец. Иначе откуда тогда у Канды взялся этот зябкий, еле ощутимый холодок, пробежавший вдоль позвоночника до самого затылка? Спорить хотелось долго и рьяно, упорно отстаивать неприкосновенность собственной жизни, слать на все четыре стороны со своими дурно пахнущими пророчествами, от которых мутило в разы хуже, чем от просроченного молока. - А не пошли бы Вы… - со стальной решимостью прошипел он сквозь зубы, буквально задыхаясь от распиравшей его изнутри злобы. Сдерживаться становилось все сложнее и сложнее, а сила, рокотавшая жерлом вулкана, пробудившегося от долгой спячки, рвалась наружу с маниакальным упорством. Она ослепляла и без того попавшего под шквал эмоции мужчину, который готов был в одночасье если не прикончить собеседника, то разнести все вокруг и камня на камне не оставить. Это была не просто эгоистичная прихоть, продиктованная неудобной ситуацией, а жажда, которую необходимо было утолить. Жажда расправы. Не отрезвляло и потонувшего в пучине разума то, что противник ему явно не по зубам. Да он же, и бровью не поведя, переломит ему хребет силой мысли и кишками вывернет наружу! Ощущая болезненные покалывания в кончиках пальцев, Канда поежился и свел ладони перед собой. Не сказать, что этот жест остудил его пыл, но, по крайней мере, осознание того, что упрямое нечто рвалось из него потоками плохо сдерживаемой энергии, доходило отчетливее. Желание сопротивляться и всячески отрицать расклад того, что станет слепой марионеткой, если поддастся, хоть и крепчало, но насущной проблемы никак не решало. Он не мог успокоиться. По обыкновению стряхнуть взявшие верх чувства, затолкать их куда подальше и в привычной, беспардонной манере обернуться пресловутым бессердечным засранцем, коим клеймили его налево и направо. Снова стать самим собой. Что-то определенно мешало. Вгонялось иглой под ногти и с остервенением совершало вопиющей жестокости махинации, доводя почти до исступления. Если Канде и хотелось кричать, то явно не от боли. От того, что он вновь оказался заложником собственного невыгодного положения. Или, правильней было бы сказать, истинной природы его сущности? Легкие, раскаленные докрасна как печные трубы, не выводили наружу кровавые пузырьки через приоткрытый рот, но грозились расплавиться жидким металлом. Сказать что-то язык просто не поворачивался, да и банально не хватало сил связать хоть пару слов между собой. - Ты же знаешь, что со мной происходит, верно? – воззвал Канда к Богу, все это время тихо наблюдавшему за его метаморфозами с издевательским молчанием. Его фигура, скрытая от любопытствующих за четко очерченной ширмой и не дававшая разглядеть таинственное лицо, даже не дрогнула, не сдвинулась с места и не предприняла никаких действий, дабы помочь мужчине хоть чем-то. Отвратительно. Чем Канда заслужил столь жуткую пытку? По ощущениям это можно было сравнить, разве что ли, с зацикленным отрезком времени, в пределах которого он умудрялся и умирать, и воскресать одновременно, лишенный всяческой надежды на то, что это когда-нибудь прекратится, и одна из чаш на весах переборет другую. - Ты всё так же хочешь умереть или передумал? – прозвучало настолько неожиданно, что до мужчины не сразу дошло, что ему не привиделось. Да эта падла ещё и издевается! Опасно клацнув зубами, Канда тряхнул головой так, что зазвенело в ушах, и вскинул руки в воздух. Он развел ладони в стороны, плотно стиснул пальцы и, согнув их на манер когтей, с каким-то странным спокойствием дал волю так требовавшей высвобождения энергии. Она, фосфоресцентно-синей обжигающей субстанцией взметнувшись к потолку, хищно облизала его, подпортив деревянное перекрытие чернотой, и ошалело помчалась прямиком к порядком потрепавшей психику персоне. Неведомая сила, обретшая свободу и собственную волю, обернулась диким и необузданным зверем, не знавшим ни жалости, ни пощады, и, разинув свою голодную огромную пасть, набросилась на Создателя как на лакомую добычу. Секунда промедления могла стоить тому если не жизни, то знатно подпортить мордашку. Это был дохлый номер. Исход сражения слишком очевидным фактом бросался в глаза: в неумелых руках даже с таким оружием не одолеть более подготовленного противника. А уж самого Бога и подавно. Неудивительно, что эфемерное существо, выточенное из сгруппировавшихся частиц чистой энергии, рассыпалось в пыль, стоило тому столкнуться с защитным ореолом, которым был окутан Создатель. Нет, даже не так. Он сам был соткан как единый барьер, уничтожающий без тени сомнений все, что до него дотрагивается. А разнести тут было что. Потерявшая волю того, кто её породил, сила слепым котенком оказалась загнана в угол и приговорена к незавидной участи – сгинуть в зародыше, так и не став тем прославленным фениксом, что был способен восстать из пепла во всей красе и попытать шанс надрать задницу врагу ещё раз. Она оказалась бесцеремонно изничтожена, но полностью стереть сам факт её пребывания не вышло: отдача неконтролируемой волной яростно хлестнула кнутом по всему тому, до чего смогла дотянуться. Первым, что попало под раздачу, оказался ближе всего стоявший к Создателю дряхлый комод, который смело подчистую, обратив в горстку хлама. Тяжеленная дубовая входная дверь, удачно дышавшая ему в спину, с оглушительным треском была безжалостна раскрошена в мелкие щепки, стены, слева и справа будто с самого начала давившие на гостя с обеих сторон, превратились в обсидиантовые скорлупки, которые, покрывшись сотней трещин, застонали от такого варварства. Полу под ногами тоже неслабо досталось, можно сказать, что вся сила удара пришлась именно по нему, и порядком засевший костью в горле гость по колено увяз в земле, потеряв опору в виде настила из досок. Канда, оценивая учиненный погром, не мог не отметить, что та половина дома, в которой он стоял, пострадала куда меньше, хотя и все те забавные мелочи вроде полочек с зельями и книгами, привезенные из разных стран трофеи и сувениры, пара картин, украшавших стены, дабы немного внести колорита в грустную и унылую обстановку, самым поганым образом приняли часть удара на себя. Что и осталось от них, так это груда битого стекла, раскиданного по полу, и разорванная на мелкие клочки бумага, не подлежащая восстановлению. Единственное окно было напрочь вынесено, а занавески, его обрамлявшие, стали не более, чем воспоминанием. Пожалуй, оправданным плюсом развернувшегося показательного выступления было то, что мужчине, к счастью, полегчало. Его больше не изводила необходимость сдерживать рвавшееся наружу животное, – и в прямом, и в переносном смысле – потому вздох облегчения, слетевший с уст, для него стал бальзамом на душу. - Я увидел достаточно. Медленно отходивший от недавней экзекуции мужчина, внезапно напрягшись, раздраженно уставился на так невовремя напомнившего о себе посетителя. Взгляд его хоть и выглядел изможденным и уставшим, но метал гром и молнии. - Да что Вы себе позволяете?! – взбеленился он не на шутку, да так, что волосы на голове встали дыбом. – По вашей милости я разнес половину своего жилища! – негодованию его не было предела. Оно поскрипывало на зубах как песок. Мужчину чуть ли не трясло. Видимо, вполне удовлетворившись разыгравшимся перед ним ранее действом, Создатель громко хлопнул в ладоши три раза и начал насвистывать под нос мелодичный мотив. Канда, не особо разбиравшийся в музыке, да и не отличавшийся специфической остротой слуха, не мог не отметить, что уж больно фальшивил исполнитель. И это он-то называет себя Отцом? Столь невнятная персона, которая пытается казаться важной, и единственное, в чем весьма преуспевает, так это в навязчивой промывке мозгов? И можно ли вообще полагать, что Бог в понимании смертных и есть этот самый Создатель и наоборот? Так всё-таки кто кого дурачит: люди сами себя или это существо? Потрепанные стены и продырявленный в решето потолок, который каким-то чудом не обвалился и держался, можно сказать, на честном слове, начали самостоятельно залатываться, словно рука незримого мастера касалась их. Испорченный самим же мужчиной под давлением обстоятельств интерьер, сбросив с себя траур, преобразился до первоначального состояния, вернув привычную для взора обстановку. Все стало так, как и было прежде. - Что это ещё за фокусы? Глаз хоть и порадовался вернувшимся на круги своя вещам, но сдержать непроизвольный нервный тик у Канды плохо вышло. - Щедрые чаевые за оказанную услугу. Даже и не думая объяснять, что конкретно значили эти слова, рассказывать о конкретной цели визита, что и привела его сюда, порядком набивший оскомину гость не стал извиняться. Он предпочел сохранить отстраненно-холодный настрой, не сказал более ни одного вразумительного слова, чем ещё сильнее подчеркнул так раздражавшее в нем Канду высокомерие. Он ему что, игрушка? Такая же пешка, как и все остальные, которыми как хочешь, так и крути? - Увидимся по Ту сторону, мальчишка. Мужчина, порывавшийся откровенной бранью покрыть этого невежду, не успел и рта раскрыть, как от полуночного посетителя и следа не осталось. Тот исчез не сказать, что совсем незаметно – на том самом месте, на котором он ранее стоял, лежала с виду неприметная вещица. При ближайшем рассмотрении, как оказалось, это был клочок бумаги с накарябанным на нем текстом. Канда, несколько засомневавшись, нерешительно поднял странное послание с пола и сощурился в попытках разобрать, что там написано. - Вот ты и купился, - вслух озвучил он содержание. И что это могло бы значить? - Я же просил не брать без спроса мою мантию, - запричитал Война, заметив так не вовремя запропастившуюся вещицу. Он готов был поклясться, что оставлял её на видном месте буквально час назад, а когда опомнился, то она таинственным образом сделала ноги. Ну, и чьими стараниями это произошло, а? Так некстати раздавшийся стук в дверь личных покоев оторвал Всадника от его насущных дел, и мужчина, переключив все свое внимание на неожиданного посетителя, громко изрек: - Войдите. Появившаяся на пороге персона не сказать, что удивила Войну, но знатно озадачила. А когда она, в два счета преодолев разделявшее их расстояние, сгорбилась в поклоне, то вопросы отпали сами собой. Однако, воспылавший в мужчине гнев ничуть не поубавился. - Я не раз настоятельно просил не трогать мои вещи, - принимая из рук внезапного визитера искомую вещь, сказал мужчина раздраженно. Для полноты картины не хватало брезгливо поморщиться, но, памятуя о том, где он, собственно, находится, поубавил пафосности и стушевался. Не хватало проблем себе нажить в лице обожаемого Смерти, который был бы премного рад найти лишний повод его попилить. И уж точно не за излишнюю дерзость. - Прошу прощения за мою беспардонную выходку, - отвечали ему со всей покладистостью и деликатностью и так вежливо, ладно стелили словами, словно перины, и напрочь игнорируя пребывавшего не в духе Всадника – Обстоятельства того требовали. На секунду поддавшись моменту и искренне проникнувшись обращенным в его адрес почтением, Война утешился лишь тем, что мальчишка перед ним – ну, не дядечкой же его величать, не дорос ещё!- молод и зелен, хоть и зарекомендовал себя как способного и трудолюбивого послушника, метившего, между прочим, на весьма занятную должность. Не без его участия в судьбе этой славной пташки, безусловно. – В свое время Смерть мне подарил эту мантию, сославшись на то, что и без нее ему хорошо, а мне, дурню, того и гляди, голову проломят, - как бы невзначай сказал мужчина, почесывая свою огненную бороду, и расплылся в глупой улыбке. Видимо, прочувствовал момент настолько, что погрузился в воспоминания о тех славных денечках, и проступок парня на фоне былого поблек и перестал иметь какой-то конкретный вес. - Потому в мир смертных я без неё никуда не хожу. Она как вторая кожа, как защита от опасностей извне, да ещё и незаменимая маскировка… - сделав паузу, Война неожиданно хлопнул себя по лицу ладонью. Скорее всего, этим жестом он четко дал себе понять, что пора заканчивать с этим бессмысленным трепом, но вот оставлять в покое своего дорогого воспитанника он так просто не собирался. - Так что за дело вынудило тебя, Курр, взять её? – последнее предложение было произнесено с особым нажимом. – Было ли это спланировано моим дражайшим братцем или это чисто твоя инициатива? От того, что он ответит, зависит и то, как сильно его за это накажут. А накажут ли? Мальчишка с минуту выдержал паузу, видимо, прокручивая в уме, в какой именно формулировке подать так требуемый от него ответ, и слишком уж спокойно выдал: - Мне было скучно. Без малейших колебаний и увиливаний. Коротко, сухо и по делу. Будь на месте Войны сейчас Смерть, скорее всего, от таких фривольностей он пришел бы в неописуемое бешенство. Коту под хвост дисциплина у этого парня, да и самомнение зашкаливает до небес. Иначе какого черта он вместо того, чтобы смиренно поникнуть и в страхе трястись, ожидая оглашения дальнейшей участи, бессовестно таращился на Всадника? Словно говоря ему всем своим вызывающим видом: «Да что ты мне сделаешь, старпер?!» Да, действительно, будь здесь Смерть, то по головке за такое тот его бы не погладил, а то и вовсе лишил её без тени сомнений. Однако, Старшего здесь не было. Хотя стоило ли так беспечно полагать, что пронесет? Ведь Курр действительно нарушил некоторые правила, хоть и с оговоркой: не совсем по своей воле. - Не знаю, что за игры ты затеял, малец, но если поймают с поличным, не рассчитывай, что стану тебя выгораживать. - Об этом можете не беспокоиться, - поспешно прозвучало в ответ. Только верилось ему в это едва ли. Что-то темнил мальчишка и нагло утаивал, но Война, пусть и зная его как облупленного, не мог понять, что именно. Впрочем, а ему какое дело до этого всего? Сам же отрекся от перспективы нянчиться с ним и сопли утирать. - Я тебя предупредил, - и хищно сверкнул изумрудными глазами. Снова склонившись в почтительном жесте, Курр выждал некоторую паузу, дабы положение, и без того весьма напряженное, стабилизировалось, и он смог бы покинуть покои Всадника, то так, чтобы это не расценивалось как побег. - Можешь не утруждаться, малец, - одернули его небрежно. – Подними голову и ступай вон. Я хочу побыть один. Осмелевший и получивший желаемое благословение паренек, размяв затекшие от дискомфорта мышцы шеи и плечи, молниеносно развернулся и спешно ретировался. Вот и поговорили. Как ни крути, но столкнуться с Войной по прибытии было ожидаемо. Даже более того – Курр наперед продумал, в какое русло направить их диалог. Усыпить его бдительность показалось лучшей перспективой, чем все дотошно разжевывать. Да и не поймет он. Сын Смерти – занятный персонаж, полный тайн и загадок. И уж если его отцу по вердикту Суда запрещено с ним видеться в пределах смертного мира, то почему бы не найти лазейку и не прибегнуть к помощи кого-либо со стороны? А если этот доброволец использует трансфигурантию – та самая мантия, подаренная Войне – и прикинется якобы светлым образом Создателя, - что он, в принципе, и сделал – то получится такая занятная заварушка, что не прикопаться! Ну, чем Старший не гений? Да и подобная выходка оказалась богата на открытия – есть, о чем рапортовать начальству, и есть, о чём подумать самому. Когда этот Канда, наконец, умрёт и его душа благополучно минует Врата – в этот-то раз однозначно – то никто иной как он, Курр, более известный как Куратор, встретит его одним из первых. И уж точно не за тем, чтобы пожать ему, напомазанному, руку да умаслить гостеприимством. - Веселое намечается времечко…