красный розовато-алый

Медленно двигает ближе стакан, мыслями роясь где-то там далеко, в зиме восемнадцатого года. Когда пальцы отмерзают до костей, а взгляд плещется в чужих впадинах на ключицах. Грудь то и дело вздымается, втягивая сизый воздух, ясно синий, почти белесый. Ногти покрываются инеем, нос краснеет. На губах шершавая кожа рвётся верхним слоем, кровь аккуратно стекает вниз по подбородку. Тело изгибается в непривычные фигуры, стучат и хрустят позвонки, кости рёбер виднеются сквозь тонкую оболочку, кожу. Глаза подведены красным, сами розоватые, волосы алые, корни отросшие. Сумбур. Под футболкой чужие руки согревают, в голове рифом гитарным отбивается тактом половой акт. — К чертям выключи раммштайн, — на выдохе слышится у самого уха. Так громко, будто музыки в комнате нет. Будто они наедине. Без чужих криков и рыков из колонки. Рука тянется, повинуясь, но делает лишь тише. Хватает. Алые волосы падают на лоб, глаза, а сам он почти задыхается от удовольствия. И рука с телефона тянется к шее, сжимает, вдавливает в кровать. Глаза розоватые распахиваются, слезы текут, по красной подводке расходясь разводами. И смоляные глаза смотрят в пустоту. Желание укусить, присвоить, убить. Вороньи взъерошенные крылья с каждым взмахом морозят и заставляют толкнуть в плечо. Снова тепло. Теплее, чем раньше. Мог перестараться. Целует ворона и кусает за губу посильнее. Чувствует кровь на языке, так улыбается счастливо. И крики о чужой киске уже не волнуют эльфийские уши. Воробьиный взгляд мельком проходится по животу, захватывает капли спермы. Молчком тот, что с алыми прядями, проводит пальцами и отправляет в рот украдкой. Ужимки уровня юной кардебалерины, два года потеряны где-то в этой комнате. Стакан двигает ещё ближе. Протягивает буквально в руки. — Пей. Не хочется. Что это, виски или коньяк. Обычная кола. Газировка неприятно обжигает до слез горло. Похоже на детский сад. Попытка сблизиться после желаемой размолвки. — Вернись ко мне. Жалкая попытка успокоить свои нервы и не повесить тело под одинокой лампочкой на окраине Рейкьявика. Здесь уютно. В воспоминаниях эти чёрные стулья, яркие кружки разного орнамента и белые шторы. Как год назад. Если и секс на той кровати такой же, то все как в тот день. Когда. Дело времени. Он соглашается. Этот стакан их примирение. И сейчас они вновь сходятся. Банально, открыто, слишком глупо. Глаза вновь розовеют, вокруг сладкий дым, взгляд смолой растекается по чужому телу. Ноздри вздымаются от лютого желания и ненасытность по всей комнате разбегается. Залезает во все углы, во все тайные места. А поцелуй нежнее, дышит слабо, свободно, тяжело открыть глаза, лениво и совсем необязательно. — Матти, прости. Это само. Не имеет смысла и значения, желание позлить неясностью. Затем мурчит искренне по-кошачьи и с силой царапает кожу на спине, отсчитывая когтями позвонки. Второй раунд начался.