Моменты

Сложно загонять себя в какие-либо рамки, когда тебе больше тысячи лет и у твоих ног расстилается почти вся вселенная, тем более если ты все еще ребенок, душой и телом. Душа старая, дряхлая до невозможности, с отваливающимися слоями былых событий; тело, наоборот, молодое, сильное, гибкое, с бурлящими в кирпичного цвета крови гормонами и чудной встрепанной шевелюрой. Доктор чувствует каждый проходящий в нем процесс - от сумасшедшего деления клеток после хорошенького выброса атронной энергии при регенерации, изменения цвета радужки, способности залезть в чужую голову и поделиться всем, чем хочется, прекрасного ощущения эмоционального подъема, когда хочется срочно куда-то бежать и творить, спасать, радоваться новой жизни, до простейшего биения сердец, дыхания или небольшой усталости в мышцах. Не все удается контролировать, но так же неинтересно, обязательно должен быть хотя бы небольшой сюрприз. Каждый раз, умирая, хочется неуместно скрещивать пальцы, кусать губы и прыгать на одной ножке, превозмогая боль - а вдруг на этот раз повезет? Вдруг всю следующую, пусть даже короткую, жизнь он проходит с рыжего цвета волосами? Или глазами какого-нибудь необычного оттенка? Но боль обычно превозмогает любопытство и детскую озабоченность пустячными проблемами, а потом все всегда получается не так, как надо. Доктор вздыхает и встает, забирая с собой складной стул, когда солнце на одной планете с чудным названием окончательно заходит за полоску деревьев, а небо становится густо-фиолетовым, как старые чернила. ТАРДИС приветливо гудит - у нее своя песня, она хочет вперед и одновременно назад, сразу в прошлое и будущее, к концу вселенной и ее началу, но в этот раз все по-другому. Длинные пальцы привычно пробегаются по рычажкам и кнопкам на консоли, мозг просчитывает время наступления следующего заката в этом чудесном месте, и синяя будка делает крошечный шажок во времени, позволяя еще раз влюбиться в красоту здешнего неба. Доктор, облизывая почему-то сухие губы, в пятнадцатый раз раскладывает свой стул и садится, расслабленно распрямляя свои конечности, - четыре, всегда четыре, это хорошее и правильное число - а затем глубоко вздыхает, по привычке определяя состав воздуха, попавшего в легкие. Жаль, что нет таких планет, закат на которых можно было бы смотреть бесконечно, лишь передвинув стул на несколько шагов, хотя управлять ТАРДИС иногда почти так же легко, как двигать стулья. Особенно когда она становится покладистой и смирной; такой, что могла бы стать идеальной женой для отчаявшегося путешественника во времени, но только нет у нее руки, которую, вытянув, можно было бы с нежностью поцеловать и обвязать лентой по старинным традициям. Таймлорд досматривает очередной закат, барабанит пальцем по спинке стула и думает, смеясь, что неплохо бы было написать книгу про закаты и стулья, а еще можно про розы и барашков, ну или подать кому-нибудь такую идею. Несостоявшаяся жена снова гудит едва слышно, но гул приятен, барабаны же долго отдаются в ушах непонятной симфонией. Доктор снова кусает губы и почти театрально заламывает руки, наблюдая за очередным в его жизни концом света, за тем, как одна из его любимых планет, уже запустелая и серая, совсем безжизненная, покинутая всеми, наконец взрывается, выбрасывая себя фонтаном осколков и остаточной энергии в открытый космос, волнуя окружающую среду. В груди, между заполошно бьющимися сердцами поселяется чувство пустоты, как будто мир покинул один из заботливо взращенным родителями детей, как будто эта планета была его, Доктора, собственным ребенком, за которым он не уследил. Но ничто ведь не покидает этот мир совсем? Таймлорд убеждается в этом лично, сразу после того, как проводит ладонью по приятно вибрирующей, среагировавшей на прикосновение хозяина двери ТАРДИС, и уходит дальше вглубь, в ее коридоры. Там, на большом четырехмерном экране, видно, как почти каждый из этих осколков находит свое место в чуть изменившемся мире - какие-то притягиваются гравитацией других планет и вносят свои коррективы в их рельеф, какие-то слепляются вместе, спаиваясь друг с другом, врастая, и образуют крупные, становящиеся на орбиту астероиды, каких-то хватает на формирование спутника. Но на экране это выглядит немного глупо, проекция никогда не передаст всю реальность происходящего, какой бы хорошей и достоверной она ни была. И Доктор со своей верной ТАРДИС снова прыгают во времени, чтобы увидеть все так, как оно действительно случилось, ощутить отголоски взрывной волны всем своим существом. Музыка сфер многоголосым хором поет песню безграничной любви к не менее безграничному космосу. Доктор вытягивает шею и закрывает глаза, стараясь нащупать в воздухе тонкие ниточки нужной мелодии, когда стоит посреди консольной комнаты со вполне обыкновенной, земной скрипкой в руках. Пальцы привычно оглаживают смычок, струны, отмечая каждую неточность и шероховатость - идеала в таком случае быть совсем не может, но не в этом ли прелесть?; скрипка - всего лишь один из сотен и тысяч инструментов широко раскинувшейся под ногами вселенной, даже не самый необычный, но именно ее изгибы больше всего подходят сейчас. Именно ее звучание лучше всего передаст мелодию. "Это моя лебединая песня", - думает таймлорд, хотя почти забыл, что значит это выражение, еще только коснувшись раз смычком струн, а уже десять тысяч раз пожалев, что когда-то давно взял и разучился танцевать, зачем-то стерев из своей памяти это умение. Воспоминаний всегда было слишком много, и с каждым звуком, извлекаемым из самого нутра шершавой скрипки, тоже немного вибрирующей в дрожащих пальцах, они проявляются на внутренней стороне век причудливыми цветами ярких расцветок. Растут, цветут, не принося плодов, живут своей жизнью, пустив корни в самую душу и жадно питаясь, пока не сбивается, наконец, дыхание у ее носителя. Доктор мог пережить, переждать и перетерпеть многое, но только не воспоминания, только не сейчас. Но мелодия уже застыла, повисла нотами в воздухе, осталось только их собрать в горсть, как вишенки, и разложить в правильном порядке, закрепить на бумаге чернилами. Это занимает не больше получаса, Доктор, едва усидевший столько на одном месте, искренне радуется, касается ТАРДИС так же нежно, как скрипки, и отправляется на далекую планету, где нет ни лебедей, ни скрипок, чтобы подарить им то, что он сотворил. А потом он нечаянно спасает потерявшийся в просторах одной из галактик корабль с экипажем, маленькую планету, маленькую девочку на этой планете с именем, состоящим только из одних цифр, - имя девочки, или планеты? хмм. - пожилую пару, атакуемую почти безобидным синим питоном с зубами в пять дюймов длиной, наконец, обзаводится с десятком новых друзей всех цветов и размеров, обещая им, что еще когда-нибудь заедет, и на всех парах мчится на планету-карнавал, где вот-вот начнут запускать фейерверки, чтобы вознаградить себя за проделанную работу. Доктор громко смеется, фехтует на шпагах с восьмируким пришельцем, раздумывая о том, как бы посетить Дюма-старшего, а потом и всех остальных Дюма, и буквально через секунду по условному космическому времени помогает толстому кулинару, едва помещающегося в маленькой кухоньке, готовить свадебный торт, завоевывая всеобщее признание. Свадьбы всегда были хорошим праздником, потому таймлорд остается, чтобы поздравить молодоженов, недолго думая, а потом остается еще на чуть-чуть и еще на чуть-чуть, затем прыгая назад во времени, как будто ничего не изменилось, играясь с ним, как с забавным зверьком, создавая крошечные пульсирующие парадоксики. Что еще может делать великовозрастный ребенок, потерявший в мире свой смысл? Жизнь течет серебристым потоком, как ртутный дождь на очередной из огромного списка планет, которые нужно обязательно посетить любому уважающему себя туристу, и хочется купаться в этом судьбоносном дожде, впитывая в себя, как губка, одну каплю за другой. Доктор и впитывает, не особенно задумываясь о последствиях, гормоны в его крови фонтанируют, толкая неожиданно молодое новое тело на еще более необдуманные поступки. Таймлорд с головой бросается в омут событий, забывая о том, кто он есть, целые сутки по его личному времени носится по вселенной, прыгая с водопадов, сражаясь с опасными хищниками в абсолютно диких лесах, женится на великой актрисе и оперной певице и тут же разводится, спит, наконец, с первым понравившимся ему почти-человеком, а под конец действительно удивляется, обнаруживая себя в захолустном баре, в окружении таких же искателей приключений, как он сам. Мысленно стряхивая с себя скатывающиеся по телу капельки серебряного дождя жизни, Доктор учтиво поднимает шляпу, раскланивается и мчится дальше в своей драгоценной синей будке, единственное, что он ни за что на свете не променяет на опьянение событиями. Он не успокаивается никогда. Новая спутница улыбается абсолютно так же, как и прошлая, подмечает Доктор, разводя руки для объятий, а еще пахнет как прошлая, иногда реагирует невероятно похоже, такая же храбрая, добрая, отзывчивая, решительная, невероятная, блистательная, фантастическая... Таймлорд расцветает на глазах и рассыпается комплиментами как стайка бабочек с настолько синим окрасом, что глаза режет. Бабочки врассыпную перелетают с куста на куст, а Доктор, уже воодушевленный до самой последней клеточки тела, хватает свою новую напарницу за руку и тащит в ТАРДИС, услужливо бесконечную внутри, но для них обоих все равно слишком маленькую, немного спотыкаясь о порог. Они смотрят на звезды и далекие планеты в не менее далеких галактиках, а планеты и звезды любуются на них, все как в зоопарке, только там посетители уж точно не пытаются найти себе неприятностей на голову. В конце-концов, неприятности находят их сами, что-то приносится в жертву, чьи-то надежды безвозвратно превращаются в прах, но в конце-концов все снова возвращается в относительную норму, все всегда становится хорошо, даже если выхода, на первый взгляд, нет; до взрыва три минуты, кто-то вот-вот умрет, целая раса окажется на волоске от гибели или вот-вот сгинет вселенная. Но Доктор всегда выходит победителем из схватки с опасностью, скулящей и поджимающей хвост после роковой встречи, с гордо поднятой головой. Он победитель, рыцарь, и его прекрасная дама, иногда даже в действительно средневековом платье, повязывает ему на руку свой платок в знак благодарности. Платок символический, на самом деле прекрасная дама, обязательно поспособствовшая собственному спасению, просто смотрит с восхищением на своего спасителя, пока тот, отчаянно жестикулируя, пытается не ввязаться в новую запутанную историю, переключая на панели управления рычажки, или наоборот пытается влезть во что-то очень интересное и загадочное. Они все почти одинаковые, эти спутницы, и ведут себя так одинаково, но каждая абсолютно индивидуальна. Доктор помнит всех их, и спутников тоже, никогда не забывал и мысленно себе поклялся, что никогда не забудет. Но они все уходят. По-разному - кто-то жертвует собой во благо, кто-то просто исчезает по трагической случайности, роняя слезы в сухое пространство, кто-то посвящает свою жизнь другим планетам, кто-то решает уйти сам, пытается стать независимым от этого всего, начать новую жизнь. Загонять себя в жесткие рамки недозволенности и оставлять право выбирать свободно, без чужого влияния, так сложно, когда ты одновременно эгоист и альтруист. Доктор вытягивает свои эмоции до предела ровно так же, как и свою улыбку, когда они уходят, и пытается почти не дышать, чтобы с первым же вздохом от души не откололся еще один крохотный кусочек. Еще один - потому, что это изначально бесполезное занятие, мир и так трещит по швам вокруг печального таймлорда, убеждающего себя и всех окружающих в том, что на этом жизнь не кончена, что еще много-много регенераций спустя он вспомнит этот день и подумает, что тогда поступил абсолютно правильно, до последнего атома, вставшего на свое место, абсолютно. Но это все действительно слишком, в голове гремит новый Большой Взрыв, распирая своей волной стенки черепа, а сердца болезненно сжимаются по очереди, отбивая в грудной клетке чечетку. Уходят многие, достойнейшие, великолепные, невозможные, даже просто случайные, по вине Доктора и по случайности, умирают искусственно и окончательно, убегают далеко и не оглядываются, исчезают неожиданно и навсегда. И это действительно печально, слишком много печального, слишком много действительного; Доктор каждый раз создает в своей голове множественные варианты альтернативных событий, которые могли-бы-быть, просчитывает несчастливые вероятности и умирает душевно, оставляя на ранах чуть подгнившую и грубую корку разбитых мечт, теряется заново в бескрайнем космосе, душащем своей переполненностью, как ребенок, в людном месте отпустивший руку своей матери. Душу тяжелыми оковами сжимает страх; Доктор сдается и, наконец, плачет, рассыпаясь у себя в руках на мириады осколков, как ранее на блестящих смешных бабочек. А потом вздыхает, как будто в первый раз, делает первый же шаг и убегает, вырывается из своих застывших рамок снова и снова, не оглядываясь, но и не забывая. И это единственно правильное, что он может сделать.