Больше без пряток

      — Когда я вырасту, то выйду замуж за Романа!       Лита с солнышком вместе вставала каждое утро, сбегая по лестнице и в свои восемь готовая покорять мир до самого обеда. Мэри Годфри лишь улыбается, когда дочь машет появившемуся в дверях мальчишке, краснея до белесых кончиков волос, стоит лишь за руки взяться. Они встречаются каждый день, временами сбегая с площадки. Это ведь здорово, что кузены настолько близки, так дружны. Девочка по-настоящему привязана к мрачному сыну Оливии, даже если сами матери не имеют тёплых отношений. Дети глаз друг с друга не спускают, потому волноваться не стоит. Лита целует Романа в щеку, смущённо сжимая в руках цветок, а потом обязательно засушит его, пряча между страниц своих книг.       Тринадцатилетняя Лита грустит очень, ведь над ней смеются девочки, когда та предлагает перекрасить камни во все цвета радуги, а мальчики называют странной, когда она вновь выходит из дома в разных носках. Старший брат разгоняет всех, забирая её подальше.       — Я ужасна. Почему никто не хочет общаться со мной...       — С тобой всегда буду я, чтобы не случилось. Ты же знаешь.       Родители никогда не обращали внимание на сбитые коленки, на то, как Роман пробирался к кузине в комнату, помогая развешивать осенние листья по стене; не обращали и на очередное:       — Мам, пап, мы с Романом обязательно поженимся!       Пускай. Они это перерастут. Поймут чуть позже. Это всего лишь детские забавы, когда кажется, что никого кроме него/неё лучше не бывает. У каждого такое было, верно?       Но в пятнадцать это больше не кажется детской забавой.       Всё ещё под руку с братом заходя в коридор школьный, Лита заправляет прядь волос за ухо, рассказывая тихо о том, что родители вновь повздорили, отец кажется новую женщину нашёл; всё ещё смущённо ловя на себе уже такие привычно любопытные взгляды учащихся, прижимаясь к боку старшего. Годфри всегда славились своими странностями, но люди всё ещё не принимают простой факт – эти двое явно что-то большее, чем просто брат и сестра. Они друг друга чувствуют, знают, как отражение, как близнецы, даже забывая, что разница в год существовать будет всегда; забывая, что внешне, они даже на разнояйцевых не похожи.       Лита вся светится. Лита по ниточке вся, влюбленная в кружева и светло-розовый. Лита вся слишком воздушно-сладкая для всех и не слушая никого, что такой быть постоянно нельзя; что нужно начать думать о будущем [не с братом].       Роман на фоне её мрачностью окутан, исподлобья отбивая всё желание подходить, нравоучения читать, и тем доволен. Выпуская сигаретный дым, пока сестра радуется летнему дождю, намокая под каплями, он мысленно посылает к чёрту каждого, кто в их чувствах сомневается.       — Иди ко мне, хэй! Дай руку, Роман!       Он усмехается, тут же затушив сигарету.       В их мир прохода нет, а вип билетов не существует вовсе.

      В шестнадцать они всё ещё украдкой целуют друг друга в пустых кабинетах, натыкаясь на парты; в пятнадцать Лита всё ещё окончательно и бесповоротно влюблена в того, кому поцелуй был первый отдан, в кого влюбляться никогда в жизни нельзя было. В шестнадцать, Роману всё так же всё равно на косые взгляды и записки на День Святого Валентина. Старшеклассницы явно начинают получать удовольствие и желать того, что им никогда в жизни не достанется. И они осознают это, но не сдаются.       В семнадцать Роман до боли тонкие пальцы сжимает, когда новенький в открытую сестру его на свидание звать вздумал, в наглую не обращая внимание на стоявшего рядом. Лицо цыгана встретилось с ударом быстрым, стоило после отказа попытаться дотронуться до Литы. До е г о Литы, что тут же его отвлечь пыталась. Их вызывают к директору, но мамочка Годфри всё быстро решает за сыночка.       В эти шестнадцать для Литы, в первый раз ощущает на себе злость кузена, который сорвался, ослеплённый ревностью, отталкивая руку бледную от своих волос, рыча как зверь и уходя в темноту ночи. Но ведь она не согласилась. Никогда не согласиться на чью-то руку в своей руке. Кроме Романа. Для них в мире нет тех, кто смог бы заменить друг друга. В ту же ночь она оставляет окно открытым, потому что знает, что он придёт. Ладони накрывает ледяное тепло чуть позже, сквозь сон слыша извинения шёпотом и мольба.       — Прости меня, прости...       Они никто по отдельности. Болезненно-одинокие. Психолог когда-то называл это манией, зависимостью, советовал познакомить их с другими людьми, но напрасно. Девочка Лита его свет, который просыпается лишь с ней и Шелли, стоит им отправиться на пикник или в кино. А он её та самая тьма, которая просыпается время от времени, стоит кому-то вновь брата извращенцем назвать.       — Завидуете может?       Мамочки и папочки давно перестали с ними воевать, видимо надеясь, что может быть это всё ещё может... пройти? Вместе с юношеским максимализмом.       Но когда наступает время выпускного, родители закрыли глаза вовсе. Они проиграли. Лита Годфри красива и тает в руках родных, принимая тихие комплименты и поцелуи в открытые плечи; Роман Годфри счастливей себя никогда не ощущал, чем сейчас, чем это мгновение, когда свобода лишь впереди. Свобода с ней. Свобода от взглядов, от нравоучений, от сплетен. Больше не забиваясь по углам или кабинетам, Лита делает первый шаг, накрывая губы брата своими, стоило дать старт этим банальным, медленным танцам. Как прикосновение ветра на летней ярмарке, как поцелуй огня тут же в ответ, чувствуя лёгкое покусывание.       — Я официально люблю тебя, Роман Годфри.       — Я официально жить без тебя не могу, Лита Годфри.       Воспринимать их как одно целое не перестали, да и не перестанут никогда. Но теперь уже в другом свете. В танце, что открывал им двери, пара улыбалась, касаясь друг друга. Признание, как обещание, которое они не собираются нарушать.       Официально.       Больше без пряток.