Кровь моей крови

      Мама, ты чувствуешь драконью кровь? Она сделала море чуть более солёным, когда Зелёный упал в него прямо здесь. Смотри, как солнечные блики прячут силуэт его гигантского тела под толщей вод. Мне хочется сжечь море дотла. Оно будто смеётся над нами.       Понимаешь, мы ведь теперь совсем одни. Ты, я и железка в твоём сердце.       Мам, открой глаза. Хватит спать. Смотри, золотая гискарская гарпия Астапора сверкает на солнце. Она тоже улыбается так лукаво, словно я один чего-то не понимаю. Она сгорает в рыжем пламени: её большие золотые крылья тают, словно снег, и стекают вниз, словно мёд на головы Добрых господ. Они в ужасе. Но ты молчишь, и мне всё равно.       Летим отсюда. Тебе больше понравится в Жёлтом городе Мудрых господ. Хочешь, я спалю их всех, и не останется даже костей? Хочешь, Юнкай захлебнётся в криках? Хочешь, их болезненно-жёлтый кирпич почернеет и рассыпется, словно хрупкие башни Красного замка?       Хочешь?..       Я ненавижу то, что ты молчишь. Я ненавижу, что больше не слышу твоего валирийского. Я ненавижу этот город, и все остальные города людей, которые тебя усыпили. Ты жива, как я ожил в похоронном пламени того, чьё имя теперь ношу. Ты жива, иначе — остальные тоже умрут.       Юнкайская гарпия плавится быстрее астапорской. Я слышу вопли рабов внизу: они кричат то, что кричали однажды тебе. Миса. Мать. Через мгновение они вопят от боли — я сжигаю всё и всех вокруг пирамиды. Пахнет жареной плотью, а в горячем воздухе взвивается пепел.       Ты больше никому не мать.       В Миэрине на твоей пирамиде нет гарпии. Ты освободила её для меня много ночей назад. Здесь мы выиграли войну. За морем — проиграли. Мы туда больше не вернёмся. Мы полетим домой.       В Дотракийском море так темно и пусто. Только ядовитую высокую траву, растущую под тусклым лунным светом, колышет сильный степной ветер. Она покроет весь мир, как когда-то должны были сделать мы, твои дети. Если я не сожгу её.       — Дракарис, — слышу я твой призрачный рассеивающийся голос. Моё пламя становится синим, раскаляясь до невероятного.       Болезненный запах, исходящий от горящей земли, заставляет меня остановиться. Когда-то на этом самом месте я помещался на твоей ладони. Проснись и посмотри, какое всё теперь уродливое и пустое — здесь только ветер и запах смерти. Мы должны лететь в другую сторону.       Мама, ты чувствуешь драконью кровь? Ты ведь истекла ею. Твои титулы — пепел, твои подданные — лжецы и трусы, твои дети — мертвы. Над Дымным валирийским морем встаёт солнце, которое однажды выплюнуло сюда своих созданий, драконов. Оно приветствует меня и сочувствует тебе, робко сообщая, что кожа твоя посинела, а алые разводы засохли, что ты холодная и неподвижная.       Здесь много огненных ям — такая яма в моём горле. Здесь жарко, а воздух сладкий и пряный. Я подлетаю к кратеру и разжимаю над ним когтистую лапу. Он, наполненный красным золотом, булькает и дымится, сжигая твою одежду и волосы, сжигая клинок в твоей груди. Яма сожгла всё, кроме крошечной неопалимой тебя. Кроме крошечной бурерождённой тебя.       Кратер, в центре которого тонуло тело, съел драконью королеву лавовым глотком. О её смерти не молился ни один септон и ни один красный жрец. Лишь яростно заревел чёрный дракон, взмахивая массивными крыльями. И молитва эта была самой горькой и искренней, которую когда-либо слышали боги.       Проснись, кровь моей крови.       Валирийский вулкан, казалось бы, утихший, забурлил и взорвался. Он выплёвывал раскаленные бомбы до тех пор, пока не изверг одну особенную — правильной формы, пыльно-пурпурную, покрытую гладкими чешуйками. Она звонко ударилась о вулканическую породу, но не разрушилась и не задымилась, как прочие бомбы. Наверное, так рождались первые драконы.       Дрогон склонил змеиную шею над яйцом и сразу же понял, что оно драконье, что оно — его. Фиолетовое, как материнские глаза.       И живое.

Живое.

Живое.