***
POV Михаил Воспоминания о событиях того дня вновь захлестнули меня. Ах, как много бы я отдал за дар забвения, чтобы душу мою отныне и навсегда оставили муки вины, чтобы сон мой снова стал крепким и беспробудным, как и в далёком младенчестве. Но как же жестока судьба, что, сговорившись с памятью моей, раз за разом возвращает меня в те страшные минуты моей юности. И как сейчас я помню те разговоры, те потрясения и те яркие чувства, обрушившиеся на меня и навсегда изменившие мою жизнь. Нет, такие воспоминания нельзя ни выкинуть, ни вырезать, ни выжечь... Flashback - Здравствуй, papa. Все опять со своими пчелами возишься? – я отточенными движениями лавировал меж тесно составленных ульев, направляясь к отцу, задумчиво бормочущему себе что-то под нос. - Ооо, Мишутка, и тебе доброе утро! Мои труженицы уже заполнили новые соты медом! Разве это не чудесно?– он повернулся ко мне с широкой улыбкой на круглом лощёном лице. - И впрямь. Однако, это не умаляет моей тревоги. Маменька с Олей опять повздорили... Это стало происходить слишком часто. - Здесь нет ничего страшного, сынок. Поссорилися - помирилися, делов то! Ты главное не лезь в ихние женские споры, всё образуется,- и вновь этот легкомысленный тон. Я никогда не мог взять в толк, отчего этому человеку никогда не было дела до того, что происходило за пределами его любимой пасеки. - И все-таки отец я настоятельно советую вам разобраться, иначе для Оли это плохо кончится. Я не могу смотреть на то, как моя сестра чахнет: вся исхудала, кожа белая-белая, глаза всё в пол направлены и вместе с ними голова опустилась. C'est insupportable! [5] - Нет, ну ты смотри, что мои крылатки творят! Ах, любимый мой, я бы и помог, если при делах был. Пойми, я никогда на поверку и не верховодил то ничем, помимо пасеки - женушка моя Вера всем всегда заведовала и вполне справлялась, а я и не перечил. Я думаю, что маменька твоя правильное решение принимает насчет Оли. Молодые девушки - народ трудный, беспокойный. Им как никому твёрдая рука, да достойный пример нужен!– он, глуповато улыбнувшись, вновь возвратился к сотам. Я же ещё несколько мгновений стоял как громом поражённый. Однако, очень скоро меня захлестнула бессильная ярость. Стремительно развернувшись на каблуках, я ринулся обратно к усадьбе. В голове моей, совершенно перекрывая жужжание роящихся повсюду пчёл, набатом стучали мои собственные мысли:«О, видит Господь, мухи твои и то больше «прожили» нежели ты! Как можно прожить всю жизнь, прячась за юбку своей жены, без возможности хоть шаг в сторону сделать?.. Ты же отец, глава семейства, пример для детей своих! Отец должен быть сильным, смелым, решительным, строгим, но при этом понимающим и готовым прийти на помощь в трудный момент. Ну почему же ты не такой? Почему ты даже не пытался быть таким хоть одно мгновение? Даю себе слово,что никогда не буду как мой отец. И Оленьку свою спасу от нечисти родительской. Главное,чтоб дождалась она меня,» - и в ту самую секунду в груди моей родилась жгучая решимость всё исправить.***
- На помощь! Барская дочка померла!! Барыню и лекаря сюда, быстрее!! Никого не подпускать к мертвой, кроме матери и лекаря!.. Ваше благородие, Михаил Апостолович, прошу вас, не ходите сюда, нельзя вам глядеть на такое, вы ещё слишком юны... Да что ж вы как крысы то здесь бегаете, а?.. Антип, ты почто здесь лапти свои простаиваешь? Разгоняй, давай орду, эту!– повсюду бегали перепуганные слуги, которые решительно не понимали, что же им теперь делать. Отовсюду слышали вздохи, причитания и молитвы. Но я в ту секунду бы как не здесь, а перед глазами стояла лишь белая тоненькая ручка моей милой и нежной сестрицы, которая была видна в щель меж приоткрытых дверей амбара. - Оленька, душенька, доченька моя, да что ж ты наделала то! Как я век то свой доживать буду с таким камнем на душе то?! Дочь моя родная, и в амбаре удавилась! Господь Всевышний, скажи или хоть знак какой пошли, что за тяжкий грех раба твоя верная совершила, чтобы кару такую навлечь на голову свою?! Как я людям в глаза то смотреть буду, а как они мне? Я все-таки смог разглядеть Олю. Такой она мне и запомнилась на всю оставшуюся жизнь - висевшая на веревке прямо по середине амбара. Её лицо было ужасным, как будто совершенно - фиолетового цвета, глаза были страшно выпучены, в них блестели ещё не высохшие слёзы, и огромное количество выступивших морщин, которые превратили её из красивой молодой девушки в старуху. Тело её слегка раскачивалось из стороны в сторону и из-за этого верёвка, на которой она висела, издавала еле слышный, но до крайности неприятный скрипучий звук. Пока я смотрел на свою мертвую сестру, в голове моей возникла только одна мысль - почему эта веревка вообще скрипит, груз ведь не такой уж и тяжёлый... Но сказанные слова матери вернули меня обратно в реальность. Как смеет эта женщина говорить такие лицемерные вещи?! Сил сдерживаться и молчать решительно не осталось, и годами копившиеся во мне чувства нашли выход. - Да я сам могу, маменька, тебе за Господа ответ дать - это ты! Ты Олю убила, ты!! - Мишенька, сыночек мой, ты что такое на мать родную наговариваешь? Как это я дочку свою могла убить? Доктор же сказал, что она сама... - Ты уже, маменька, perdre la raison [6]. Рабство твоё её и сгубило. Оля дышать без твоего дозволения не могла! Ты запрещала ей абсолютно всё, что не сходилось с твоими относительно неё мечтаниями и намерениями, даже любить и восхищаться кем-то... Разве такую жизнь можно прожить долго и счастливо, жизнь в строгости и слепой покорности? Каждое твое унизительное слово больно было по хрупкому хрусталю души её. Вот Олечка и «треснула», - последнее слово было сказано мной с особой саркастичной интонацией, в обычной жизни мне не присущей. - Ах ты ж подлец! Да как ты смеешь такое мне заявлять, мне, своей родной матери! Я вас выродила, выкормила, одела, обула, людей из вас теперь столько лет делала! А чтобы людьми стать, надо жизнь вкусить ,прочувствовать, с малолетства характер закалять, - и вот наконец все маски сброшены, преград не осталось. Больше никакой фальши, лишь горькая правда. - А «Эверестом» закаливания будет самоубийство?! Ты как хочешь,maman, а я ухожу из этого foutue maison[7]! - Выродок неблагодарный! Ты не посмеешь оставить мать в одиночестве! Над отцом то хоть смилуйся, чертёнок! Я когда умру, Мишаня, я тебя в покое не оставлю, уж попомни моё слово! - в эту секунду она была совершенно не похожа на каждодневную себя: растрёпанные волосы, горящие каким-то совершенно безумным огнём неестественно сильно выпученные глаза, искривлённый от истошного крика рот, из которого так и брызгала слюна... Стоит ли говорить, что совершенно не готовые к таким откровениям слуги в ужасе жались друг к другу, боясь неловким движением навлечь на себя барский гнев. Мне бы и самому было в пору испугаться такой картины, но из-за клокотавшей внутри меня жгучей ярости, места для каких бы то ни было других чувств просто не осталось. Всё что я мог, так это слушать непрекращающийся поток ругани из уст некогда дорогого мне человека и давится собственной ненавистью. Позднее я не мог вспомнить практически ничего из этого скандала. Лишь одна единственная фраза, брошенная напоследок матерью мне в спину, пульсировала внутри: «Сама в могилу уйду и тебя за собой утяну!». Именно она стала точкой невозврата, которая окончательно убедила меня в правильности моих дальнейших действий.***
- Сударь мой, с вами всё в порядке? - Я вполне здоров, а что такое? - Ну, вы уже около 10 минут непрерывно смотрите в тот угол и не откликаетесь на мой голос! Я уж испугаться за вас успела и подумывала лекаря вызвать... - Спасибо, но я в полном порядке, просто устал... - Обычно вы после меня никогда не уставали, Михаил Апостолович... - в голосе говорящей так и сквозили обиженные нотки. Я закрыл лицо ладонями, чтобы не видеть ни куртизанки, ни солнца за окном, что пробивалось даже сквозь плотные шторы. В сей раз воспоминания того ужасного дня настигли меня в самом неподходящем для этого месте, в публичном доме. Я постоянно после таких приступов испытываю одни и те же эмоции - отчаяние, злость, страх, но сегодня в ряд с этими, давно знакомыми, встало новое - стыд. И это было вполне объяснимо. Переживать такое сокровенное, почти что интимное воспоминание в совершенно вульгарном месте, где всё, что только можно да и нельзя, выставляется напоказ не очень то одаренными девушками. И дело тут, пожалуй, не только в этих самых девушках, но и во всём окружении в целом. Я даже не разлепляя глаз мог с лёгкостью воспроизвести в голове этот абсолютно нелепый и аляповатый интерьер с явной изначальной претензией на роскошь. Жестковатые пуфы и местами протёртые кресла с обивкой из ткани, отдалённо напоминающей бордовый бархат, большая и противно поскрипывающая кровать с балдахином, который, кажется, готов упасть на тебя при любом хоть сколько-нибудь неловком движении, маленькие окна с мутными стёклами, занавешенные тяжёлыми пыльными шторами... Я медленно приоткрыл глаза и рассеянно перевёл свой взгляд в сторону знакомой и даже несколько приевшейся за долгое время фигурки. Передо мной абсолютно без одежды натягивала свои потрепанные и в паре мест заштопанные, но на удивление чистенькие чулки молоденькая Жизель. Правда,от француженки у нее только имя. Эти дуры поголовно обзывают себя французскими именами, так что черта с два разберешь кто есть кто - Жизель, Жульен, Жозефин... Я и не стремлюсь запомнить, ведь мне нужно только одно - тело. Самое совершенное и единственное достоинство в женщине - это её тело. Мягкие, но чёткие контуры, плавные изгибы, стройные ножки, округлые бёдра и вздымающаяся грудь - на это я готов смотреть часами. Я продал бы душу дьяволу за возможность постоянно поглаживать женские бёдра. - Михаил Апостолович, сегодня на удивление такой замечательный солнечный жорне![8] А у нас как раз рядом открылся новый трактир, я очень хочу сходить туда, не хотите составить компанию прелестной даме?- с ядовитой и откровенно фальшивой улыбкой спросила меня Жизель. На моем лице сразу же появилось отвращение, но она либо не заметила, либо проигнорировала это. - Может я ещё и женюсь на тебе, а ты мне родишь двоих сыновей? - выплюнул я ей. Куртизанка стыдливо отвела глаза и, похоже, готова была зарыдать, но мне было все равно. Неужели она по-настоящему на что-то надеялась? Почему эти женщины постоянно на что-то надеются? - Возьми деньги и купи себе уже нормальные чулки.- спокойным, холодным тоном сказал я ей. -Ну и подонок же ты,Михаил Шлитенбурский! - Жизель вспыхнула, а в глазах её всё-таки блеснули злые слёзы. Она схватила деньги, бросила на меня последний нечитаемый взгляд и выбежала из спальни, громко захлопнув и так уже разваливающуюся дверь. Видно, не я один говорил такие жестокие слова этим куртизанкам...