— Подальше отсюда – вот моя цель.
На другом конце телефона жизнь иная: там гул самолетов в небе, машины на высокой скорости носятся, люди все торопятся куда-то, кто ругается, кто радуется чему-то. Там музыка в холле, не заглушаемая наушниками. Там небо отчего-то пасмурное, и дождь давно прошел, оставляя после себя духоту и сырость. Дышать все равно невозможно нигде.
А здесь тишина, развешанные фотографии на стенах, солнце за окном и пустота в комнате. На этих фотографиях жизнь в разы ярче, чем в любой точке мира сейчас. Только вот людей с фотографий теперь не найти нигде. Один не может найти даже себя, другой – второго рядом.
Там Ёсан.
— Почему ты не сказал?
— Чтобы не вонзать друг в друга ножи. Я вечером позвоню, ладно?
Минки верит, что позвонит. У Ёсана голос спокойный, уверяющий, что все хорошо будет, одновременно безразличный. Он обещания никогда не дает, потому что, говорит, может не сдержать. Минки считает, что это нормально.
Считает, что нормально, что он не звонит вечером. Мало ли, забегался, устал, уснул, забыл.
Но Ёсан не звонит и после. Проходит не один вечер, в который от него ни весточки. Время будто застывает с тех пор и уже на три месяца. Каждый день ровно в те минуты, когда был завершен звонок, во дворе мальчик катается на карусели один, отталкиваясь ногой от земли. Он рисует что-то в альбоме, что из окна парень разглядеть не может. Садится ровно на полчаса, а потом Минки надоедает следить за ним. Ему немного тяжело от давящей внезапной пустоты, которая может закончиться в любой момент, а может не заканчиваться.
«Ты мне как-то говорил, — дозвониться не может, письма пишет на бумаге, оставляя конверты на пустом подоконнике, — что пусть народ ищет смысл в бессмыслице. Если хочешь плакать – плачь. Хочешь порвать все тетради и рвануть в глушь – рви и уходи. Ты так и сделал, да? Все порвал и ушел».
Он пишет, чтобы последовать его совету. Однажды все бросит, разорвет к чертям и кинется искать его. Они ведь не расставались, значит, он еще может называть его своим парнем?
Пять месяцев спустя Минки понимает, что правильно сделал, что не проводил его. Боли нет, потому что Ёсан рядом: в отпечатках на кружке, на зеркале в ванной, на зубной щетке, на одежде, везде. Его так много всего в одном месте, но Минки находит его повсюду. И в забытых засушенных цветах на прилавках закрытых цветочных магазинов, и в соседнем вагоне метро (всегда в противоположную сторону), и в толпе на эскалаторах. Ёсан ведь маленький, его легко взглядом потерять можно.
Минки пытается найти оправдания. Потому что его он может разглядеть и через две улицы, и в улетающем самолете, и на уплывающем корабле, и со сцены в темном зале, и в любом скоплении людей.
Ему не больно и полгода спустя. Подоконник с письмами не пустой уже давно, на некоторых конвертах кактусы с мягкими шипами стоят. Только живут недолго: Минки забывает поливать. Начинает казаться, что и любовь их жила недолго. Она похоронена под трамвайные звонки, грохот приближающегося поезда, крики контролера, сообщения о рейсах на посадку из любой страны. Минки ждал его первые два месяца каждый день, каждую свободную минуту.
— Боишься потом пожалеть,
что открыть эту дверь будет слишком болезненно?
— Не боюсь, — сам себе в пустоту отвечает, все же не открывая дверь в их когда-то общую квартиру. Кидает ключ в горшок с каким-то фикусом на окне в подъезде.
Минки решает, что сейчас. Просто решает, ни разу не думая. Если уходить в неизвестном направлении, исчезать навсегда, то сейчас. И, видимо, что-то где-то срабатывает на его мысли, не давая этого сделать, потому что за дверью раздается телефонный звонок. Парень быстро достает ключ и врывается внутрь, благодаря себя, что не выкинул его в окно. Как-то разочарованно смотрит на экран с последними процентами заряда, но отвечает.
Пусть и неизвестный номер.
— Знаешь, — сразу начинается с того конца, — здесь небо такое же гадкое, как какой-нибудь инцест.
Минки усмехается. Поэта в себе он уже открыл.
— Тут лифты темнее самых темных сердец, лестничные пролеты все заплеваны, и район пыльный до жути.
Если считать это координатами, то Минки запоминает. Только в каждом городе любой страны таких районов тысячи, но, если надо, он придет.
— Ты где?
Не больно. Он уверяет себя, что не больно. Что он отвык, потерял интерес, остыл, но не разлюбил. И письма в никуда писать перестал уже после семидесятого.
— Я ищу. Я делаю из себя человека.
— Но ты человек, Ёсан, — имя режет слух обоим. Одному произносить тяжело, другому – слышать уже непривычно.
Минки даже не знает, комфортно ли ему молчать с ним. Не знает, что чувствует сейчас. Но если бы ему сказали, куда придти, он бы точно рванул туда со всех ног. Потому что ему место не здесь, а Ёсану – не там.
— Ты можешь лежать в Мексике под солнцем, на севере Канады мерзнуть, в Китае отдыхать, я не знаю, откуда начинать искать из тех мест, куда ты хотел. Так где ты?
— Не уверен, — Ёсан с пыльной лестницы встает, задевая ногой брошенную кем-то банку из-под дешевого пива из маркета за углом. Подбирает ее, стараясь не шуметь, выкидывает в нее окурок и спускается к двери. — Потерял курс после Японии. Знаю, что нигде лучше не становилось и не становится, — и вряд ли станет.
Направления у него и не было. Сам не уверен, зачем все это. Зачем калечить не только себя, зачем все портить. Ведь Минки говорил, что они справятся, что он его не оставит. А Ёсан просто взял и сделал все сам точно наоборот: не попытался справиться, бросил, ушел.
— Прости, что не перезвонил? — должен бы сказать Ёсан, но спрашивает не он.
— Я не знал, что сказать.
Ёсан понимает, что отвечать уже некому, потому что вызов сброшен. Минки ведь не мог, правда? Не мог же не выслушать, должна же быть причина?
Парень на улицу выйти боится, будто за ним следят. Будто на другом конце земного шара через тысячи километров его могут найти, снова угрозами засыпать, устроить кошмар в кошмаре.
— Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моим несуществующим сердцем? — Ёсан в небо смотрит, все же выбираясь на свежий воздух. Как давно он видел солнце так близко, чтобы не через зашторенное окно?
У Ёсана панический страх пешеходных переходов, транспортных средств и несдержанных обещаний. Если бы только Минки спросил, чем он занимался, что делал, нашел ли кого-то себе, он бы все вывалил. Если бы не одна из работодательниц в двухэтажном кафе в Канаде, где он все же был, он бы и разговаривать разучился. Там он не был одинок. И старался не думать о том, что почти на окраине Сеула оставил Минки одного. Ёсан не выбирает мелкие города, где нет метрополитена или каких-то наземных поездов. Кто-то назовет это смотреть страхам в лицо, а он так убивает себя.
В Канаде его сопровождала женщина в возрасте и коллега, старшая на два года. В Америке тот же набор, только женский коллектив был больше, и девушка была на короткий срок. Потому что «я уеду и разобью тебе сердце, ты хочешь?» и «я знаю» в ответ. В Японии даже почти друзьями обзавелся, только все номера на тех телефонах остаются, ведь если новая страна, новый город – новое все. Все, кроме одних чувств, все еще таившихся и никуда не собирающихся уходить. О Минки он не рассказывает никому. Еще немного, и он забудет цвет его глаз.
Телефон снова звонит через четыре часа, когда парень уже всю надежду оставляет в мусорке вместе с чужой банкой пива. Он успевает погладить за это время шесть уличных котов, посмотреть на трамвайные пути издалека, зажимая уши и прибавляя звук в наушниках. Он пытается бороться.
— Разрядился, прости, — у Минки голос не напряженный вообще, и Ёсану кажется, что тому без него прекрасно. Зря он решил дать знать, что живой.
— Ничего не хочешь больше узнать? — оправу очков без стекол пальцами трет, пытаясь сосредоточиться и гул из ушей прогнать, пока не ломает эти самые очки.
Минки не хочет. Правда, не хочет. Он привык жить без него, не видеть его и его мягкой улыбки после работы, желая обнять и никогда не отпускать, но каждый день ищет хоть какие-то его следы. Он даже не понимает, в какой момент ему стало почти плевать.
— Как твоя бессоница? Курить не начал?
Как мать, думает Ёсан.
— Если бы я спал столько, сколько думал о тебе, то наверняка бы выспался, — в итоге ляпает вслух.
Так красиво ляпает, что не знает, что сказать дальше. Оба молчат, потому что у обоих взаимно. Минки понимает, что бесконечно скучает по нему, когда спустя пару минут дыхание в телефоне уже не слышно. Ёсан немного надеется, что между ними ни в чью сторону нет и мыслей о ненависти.
Следующие полтора месяца оба сидят в тишине. Минки больше не кроет апатия, теперь ему кошмары снятся. Теперь становится больно, раздирает изнутри. Накатывает та упущенная за столько времени тоска, пустота, то одиночество. Осознание, что он один, бьет так запоздало, но так сильно. Говорил, не хотел втыкать ножи, думая, что спонтанное решение перенесется легко. Глупое беспочвенное опасение, что с
его Ёсаном что-то может случиться. Его не тронут там, потому что он в безопасности, если не здесь. Но он может убить себя сам.
На работе все как никогда стабильно и скучно. Рисующий мальчик во дворе не появляется с тех пор, как объявился пропавший парень. Как и с последнего их разговора ни один больше даже не написал другому. Но на работе его спрашивают, что случилось тогда. Спустя восемь месяцев его спрашивают о том случае, произошедшем гораздо ранее. Минки приходится менять планы.
***
— Какого цвета у тебя сейчас волосы?
Минки сердце унять пытается, чтобы то не вылетало из груди, не било изнутри так сильно. Кому-то приспичило позвонить черт знает откуда посреди ночи.
— Ложился вроде с натуральным оттенком.
— Точно не темно-синие?
— Нет, это было три года назад. Ёсан?
— Я видел тебя сегодня.
Ёсан не понимает, как это может быть возможным. В трамвае на третьем с конца сиденье точно сидел Минки с темно-синим цветом волос. Это точно был он, только из прошлого. Ёсан не может спутать. Но ничего не объясняет настоящему, выключает телефон и кидает куда-то в угол комнаты.
Увидеть человека из прошлого, зная, что в настоящем он выглядит иначе, что находится в другом месте – не то, чего бы хотелось ему. Этот образ прочно заседает в голове, потому что Ёсан впервые за долгое время добрался до общественного транспорта.
Минки раскрывает нараспашку окна, чтобы слышать скрежет звезд и попытаться разобрать среди него один голос. Он скучает. И не он один ловит чужое присутствие в каждом мгновении.
***
— Хочу целоваться.
— Вы ошиблись номером, — сбросить хочет уже, но слушает дальше. Седьмой номер по счету.
— Я набираю твой номер во сне с первого раза. Да, я спал. И да, я курю.
Минки сглатывает, потому что он не хочет поддаваться и бросать все ради него снова. И целоваться с курящими тоже не пробовал и вряд ли хочет.
— Если тебе интересно, у меня были девушки. Но не парни. Одну из них звали, кажется, Хара или типо того. Тогда странно, что я никого больше не видел и не вижу ни в метро, нигде. А ты, Минки?
— Что я?
— Ты скучаешь?
— Не знаю, — не задумывается над ответом, как и Ёсан не задумывался предупредить его об уходе. Зажимает мобильник между плечом и ухом, потому что работа и бумаги не ждут.
— А заберешь меня?
Минки роняет телефон на пол, а тот прямо от ножки стула на колесиках отлетает. Лишь бы разбился, пожалуйста, лишь бы больше никогда не возвращаться на полтора года назад. Ёсан слишком затерялся в поисках себя. Сам ушел, сам оборвал все, а теперь пытается сделать вид, что ничего не изменилось.
— Где ты? — все же подбирает телефон, где его ответа еще ждут.
— Пожалуйста, забери меня.
За полтора года они говорили от силы раз семь. Любимое число Ёсана, как символично. И нормально ему, бросающемуся такими громкими красивыми словами, делать вид, что все как обычно? Что это не он звонит каждый раз с нового номера и из разных точек мира, даже не здороваясь. Сразу говорит якобы по делу, будто только что виделись и что-то досказать забыл. Минки, на самом деле, все отдаст, чтобы найти его.
Потому что Кан Ёсан – самый обычный человек, заслуживающий всего. Потому что однажды не он убил человека. Минки примерно сразу после его ухода перешел с адвоката на прокурора, пройдя через миллионы разборок с начальством. Без разницы, ведь Ёсана уже оправдали.
Несколько лет назад, когда им было легко манипулировать, Минки не был его парнем, а вместо этого был тем еще трусом, под угрозой их убийства его заставили скинуть живого человека на железнодорожные пути. Нет, его заставили перевернуть эту ситуацию так, будто это сделал действительно он. Полиция глубоко копать не хотела. Никто не хотел. Минки буквально украл Ёсана из дома после первого суда, не зная, что заставлял влюбляться в себя. Месяц Ёсана трясло сутками, а на номер и почту ему все еще приходили угрозы, только уже по поводу того, что если он даст показания как свидетель, а не как убийца. Вероятно, Минки неплохо спас его из того ужаса, который ему приходилось переживать каждый день. Потом переезд в Сеул, где Ёсан начал приходить в себя. Дальше – все это.
Он пытался найти себя в шумных городах, где каждый занят сам собой, где стабильная неинтересная жизнь во многоэтажках от погоды не зависит, где люди словно роботы для фона ходят. Зато бросил место, где он мог дышать, где находится его вдохновение и его сердце, которое он в себе не видит. Он бросил даже не место, он бросил человека.
Ёсан там, где Минки. В конце концов, он приходит к этому выводу. И если это время затянувшегося серого цвета в душе было не зря, у них все будет хорошо.
— Откуда мне тебя забрать? — Минки уже бежит, бросая рабочее место посреди дня. Не знает, куда, но бежит.
Ёсан открывает глаза. Оглядывается вокруг, пытаясь вспомнить названия ближайших остановок, не спутав с другими.
а хотел бы вернуться назад?
к самому началу.
хотел бы?
— Ёсан, я, черт возьми, не телепат, не могу даже отследить тебя через мысли. Просто скажи, где ты.
Минки слышит отчетливый грохот поездов, который Ёсан терпеть не может. Метро.
— Вторая и, — задыхается, не в силах снова зажмуриться, будто пропустит что-то важное, упустит кого-то нужного, — шестая. Шестая? У них два пересечения, но...
Ёсан телефон (единственную связь с Минки, которую стал ненавидеть) медленно опускает возле себя. Он ведь сможет преодолеть себя, не маленький же. Поезда с интервалом в три с половиной минуты ходят, в которые парень выпадает из реальности. Он не готов сейчас видеть его, он не готов распрощаться с призраками прошлого, о котором знать не хочет больше.
Вот Минки протягивает ему руку, чтобы тот дал пять; тогда они узнают, насколько рука Ёсана меньше. В другом воспоминании он смеется с ужастика, когда Минки мастерски почти спит за его спиной; второй тогда влюбился в его смех. Ёсан много смеялся, пусть часто звучало тихо. В третьем Минки во время мафии в антикафе почти ненароком, сидя сзади, протягивает руку перед Ёсаном и ставит перед ним же, отгораживая от назойливых соигроков, а тот своими хватается. И все так тепло, так ярко. Он даже пропускает несколько поездов, потонув в этих отрывках памяти.
Возвращается, когда слышит очередной приближающийся. Сколько их уже проехало, а он просто стоял на платформе и думал ни о чем?
Больше времени раздумывать нет, он и так потратил слишком много. Высчитывает последние секунды, решаясь открыть глаза, потому что теперь бояться не придется. Его уже никто не толкнет в собственных снах, максимально похожих на реальность, под этот самый поезд. Никакая вина не будет хвостом всю жизнь тащиться. И хуже, чем было, уже не будет.
Ёсан делает шаг навстречу своему страху.
И приходит ровно в прилетающую в его голову куртку; его резко разворачивают и к себе прижимают, закрывая, наконец-то, от этого ужаса и поезда, проносящегося за спиной.
— Может, хоть посмотришь на меня? — спустя минут пять Минки начинает говорить. Ему самому кажется, что не Ёсан в его руках сейчас. Тот в разы худее и слабее был, а у этого явно мышечная масса не маленькая.
— Я не мог додумать тебя до конца, — наконец стягивает капюшон прилетевшей в него куртки с головы, — но теперь я, кажется, уверен.
У Ёсана все такая же мягкая улыбка, только синяки под глазами больше стали. И руки такие же мягкие, и сам он очень мягкий, что Минки непременно не будет отпускать его ближайшую вечность, как только они выйдут из этого подземелья.
в самое начало?
в то, в котором мы еще не знакомы?
или в то, откуда мы начнем сейчас?
