Мы с тобой немного устали

      Концертный зал пустовал. Вот уже как несколько лет к ряду, он был никому не нужен. Здание забросили, даже и не собираясь пытаться сделать из него что-то дельное. Хайд и не знал, хорошо это или плохо. Просто сопоставлял себя с этим пустым и бесхозным местом, да пытался себя утешить, что возможно, всё не настолько плохо, как кажется.       Начиная карьеру актёра, Лоулесс был уверен в своих силах. Как физических, так и моральных. Свои силы, он к слову, никогда здраво расценивать не умел, отчего страдал ещё со времён театрального. Вечно брал кучу ролей на себя, доводя и без того не самое лучшее здоровье до крайности. Или края обрыва. Хочешь — сигай, никто не остановит.       Коллегам было плевать на него, начальству тоже. Поэтому, мешать идти по карьерной лестнице, с кучей пропастей, ни разу не мешали. К сожалению. Может быть сейчас, он не брал бы с собой бутылку крепкого алкоголя и не тащился бы в этот маленький городишко. В этом месте о нём мало кто знал, так как молодёжь предпочитала сваливать из гиблой местности как можно скорее. Это позволяло почувствовать себя обычным человеком, коим, он на секундочку, и является. Без всяких там идиотских привилегий и почестей.       Почти каждый свой короткий отпуск, актёр проводил здесь. Тихо, спокойно, никто не трогал и не пытался заговорить, с целью выпросить автограф. Временами, на свою собственную роспись смотреть было мерзко. Но ничего, с этим Хайд тоже справлялся. Благо не алкоголем, а самым обычным, периодическим, одиночеством. Он правда классно себя чувствует, не докапывайтесь.       Этот несчастный отпуск Лоулесс еле выпросил. После съёмок очередного фильма, который без сомнений порвал весь сезон («Скажите спасибо всей съёмочной группе, а не только мне!»), далее требовалось отсняться в разных тв-шоу, побывать в гостях много у каких людей, да вот только… Хайд устал. Не хотелось делать ничего из этого. Он пришёл в киноиндустрию не для того, чтобы проявлять актёрское мастерство перед какими-то идиотами, живущих на лишь на плову чужих стараний.       Поэтому, знатно повздорив с начальством, парень свалил куда подальше. И вот, теперь он здесь. Сидит в пыльном кресле (здесь всё пыльное, на самом деле), пил ликёр прямо с горла, не удосужив себя поисками стакана и размышляет, что делать дальше.       И ведь действительно. Что дальше?       Мотиваторов идти у него не было. Ни семьи, ни друзей, не имелось. Только книжки, выученные чуть ли не наизусть, да старенький граммофон. Пластинки он часто воровал у воспитателей детдома, за что получал подзатыльники, а иногда и больше. Откуда там был граммофон, Лоулесс кстати не ведал. Но любил его всей душой, точно как и музыку. Помогало забыться. Жаль, что сейчас никто не мог бы отобрать у него треклятую бутылку и сыграть что-нибудь. Было бы неплохо.       Но в такие чудеса, Хайд давно не верил. Ещё с того времени, когда только начал пробиваться «в люди». Его желание стать «кем-то», было довольно сильным. А сейчас, кем он стал-то? Правильно, потерянным ребёнком, не иначе.       Прикрыв глаза, актёр постарался выкинуть из головы удушающие воспоминания. Кучу предательств было в его жизни, неудач, всё тех же падений, благо не с обрыва и естественно, отсутствие искренности. Воспитатели заботились о нём, потому что надо. Учителя и преподы, следили за его успехами, потому что обязаны. Начальство волнуется о его здоровье, потому что нужно. Даже за такой списочек, полный бесчувственности, Хайд может сказать вполне чувственные «спасибо». Потому что, хотя бы что-то. У кого-то и того не было.       Шикнув на себя же, за размышления о, так называемом, грустном, Лоулесс потёр виски. Бутылка была отставлена, потому как помогать явно не собиралась, да и не очень-то и хотелось. Но от полнейшего погружения в очередную волну уныния, Хайда отвлёк какой-то звук. Или точнее, звуки.       Это однозначно было пианино. Расстроенное такое, наверняка старенькое, пианино. К его величайшему удивлению, звучало оно куда лучше, дурацких новеньких и отполированных инструментов, за которыми бережно следили. Сразу стало интересно, кто помимо него самого, мог сюда залезть? Лоулесс часто ходил сюда во время отпуска и до этого момента никогда никого не встречал в этом месте.       Настолько он знал, большая часть музыкальных инструментов валялись за кулисами. Это было проверено ещё при первом обходе всего здания, в поисках более-менее уютного уголка.       Поднявшись с пыльного кресла, актёр прошёл к сцене и быстро забрался на неё. До ступенек идти казалось лишь идиотским растягиванием времени. И в конце концов, делать ему что ли больше нечего, кроме как искать ступеньки. За время подъёма по карьерной лестнице, он успел их вполне искренне возненавидеть.       Мелодия, извлекаемая из старенького пианино, становилась всё печальнее и печальнее, пока совсем не исчезла. Послышался какой-то шорох и помещение опять пропиталось тишиной.       Дойдя до кулис, Лоулесс аккуратно заглянул за них. На полу сидел парень, уткнувшийся лицом в колени и обнимающий свои ноги.       Он без понятия, как смог подкрасться к нему бесшумно, но готов был возносить оды кому угодно за это. Спугнуть этого человека не хотелось. Хотя, если смотреть на последующие действия актёра, сказать тоже самое можно было бы с трудом.       На самом деле, Хайд просто сел на пол, облокотившись о чужую спину и тихо попросил: — Не паникуй, пожалуйста.       Что удивительно, его послушались. — И почему же я должен это делать? — насмешливо и несколько раздражённо спросил парень. — Может по той причине, что известным людям не особо комильфо становится маньяками. Знаешь, скрыть это хобби сложно, с таким-то повышенным вниманием, — вяло проговорил Хайд. Алкоголь сказывался на нём вот таким образом, заставляя чувствовать себя беспомощнее, чем он есть на самом деле. — И какой же известный человек мне попался? — с тихим смешком подал голос пианист, без всяких зазрений совести расслабляясь и откидывая голову назад, на плечо Лоулесса. Актёр сделал так же, чувствуя долгожданный уют. — Приятно познакомится, Хайд Лоулесс. — Для своей последней роли, ты недостаточно хорошо умеешь мечтать. Но опустим это. Лихт Джекилленд Тодороки. — А ты недостаточно воодушевлен, для своей музыки, дорогой Ангел. — Один-один, актёришка несчастный.       Оба друг друга узнали. Но обсуждать это не собирались.       Проблемы у них общие были. Без слов, парни прекрасно понимали друг друга, позволяя себе и другому отдохнуть.       В молчании, прошла почти вся эта внезапная встреча. На улице наверняка уже темнело. А старенькие лампочки, изредка переставая работать, освещали помещение и двух уставший молодых людей.       В какой-то момент, Лихт приподнялся, садясь прямо и зачем-то взял чужое запястье в руку, прося сделать тоже самое. Лоулесс послушался. Терять всё равно нечего. — Нащупай пульс, — требовательно и слегка по-детски, попросил Тодороки. Такому тону, пусть и посмеиваясь, Хайд не подчиниться не смел.       Держа в руках тонкое запястье и отсчитывая удары сердца, он чувствовал нечто странное. Ощущать своими пальцами чужую жизнь, было просто невероятно. — Бьётся? — тихо спросили, а после чихнув из-за пыли, потёрли нос. — Бьётся, — ответил актёр. — Вот значит и мы с тобой пробьёмься. Ты главное, не забывай ничего и продолжай мечтать. Я тоже постараюсь, — улыбнувшись, проговорил Лихт.       Хайд лишь устало уронил голову на чужие колени и прикрыв глаза, улыбнулся. Запястья он до сих пор не отпускал. — Встретимся завтра? — поинтересовался Лоулесс, устраиваясь поудобнее. — Мечтай. — Замётано, — и совершенно бесстыже притянул тонкое запястье к губам, чувствуя, как в ответ, по его лицу стали проходится аккуратными прикосновениями пальцы. Ради такого он готов уставать сколько угодно. Хотя бы где-то его неумение оценивать свои силы окажется полезным.