Ты умрёшь, как настанет рассвет

      Слёзы всё лились и лились. Вадим пробовал взять себя в руки и перестать плакать, но чувства оказались сильнее его.       Он стоял и смотрел, как лодка Корнева выплывает из зарослей подводной травы и Виктор Николаевич, выйдя на большую воду, заводит мотор. Раз оборот, два, и вот лодка уже встаёт на дыбы и, немного заваливаясь набок от груза, устремляется вниз по течению. На речной глади остался пенный след, расходящийся всё дальше и с приближением к берегу сходящий на нет.       Когда лодка исчезла вдали, Вадим глубоко выдохнул. Лия уплыла, у него всё получилось. Он показал себя во всей красе, чем закономерно заслужил её презрение. То, чего он так старательно добивался, случилось: Вадим Ильинский остался один.       «Я всё сделал правильно. ― Он машинально опустил руку в карман, нащупав смятую пачку сигарет. ― Теперь Лия свободна от меня».       Как только он подумал об этом, то почувствовал, как затрещало, разошлось по швам его сердце. Словно он был Железным Дровосеком, чьё тряпичное сердце порвалось, и опилки высыпались наружу. Но ни волшебник-обманщик Гудвин, ни искусные мастера Фиолетовой страны не придут ему на помощь, а Элли не вернётся снова.       Воспоминания о мире Волшебной Страны, о Фее Убивающего Домика напомнили Вадиму о Лие. Ведь она была для него, как Элли для своих друзей ― спасительницей. Она появилась в его жизни в тот самый момент, когда Вадим уже почти окончательно смирился с тем, что так и останется один: всеми уважаемый, но никому не нужный. Он знал, что вёл себя порой не лучшим образом, обижал тех, кто этого не заслужил, но попросить прощения или извиниться было выше его сил.       Элли возвращалась в Волшебную Страну три раза. И Лия была в «Тайге» трижды.       Не в «Тайге», поправил себя Вадим. В Стране Снов. Лия знала об этом месте из жутких и прекрасных миров Говарда Лавкрафта всё, он же не понимал ничего.       И не только в этом.       Вадим глубоко вздохнул и, вытащив сигарету, закурил. На берегу, кроме него, никого не было. С реки его не увидеть: ивняк хорошо скрывал Вадима от посторонних глаз. Поэтому он, не замеченный никем, наблюдал с крутого обрыва, как уплывает Лия. Она не смотрела вверх. Только вперёд. Точнее, назад. Вадим чувствовал, как она дышит, как бьётся её сердце ― почти у него в ладонях. Сожми его, и оно треснет, истечёт кровью, рассыплется на тысячу осколков.       И Вадим сделал это. Разбил сердце маленькой храброй девочки, которая была смелее легиона студентов, ни один из которых не увидел в нём человека, тем более ― любимого.       ― Она любит тебя, Борисыч, ― выпив очередную стопку спирта, сказал Горский. ― Не решай за неё.       Вадим тогда молча кивнул и всё решил за Лию.       Дурак.       Сигарета почти прогорела, но он этого не заметил, погружённый в раздумья о воспоминаниях и том, что он сделал. Вернее, не сделал.       ― Вадим Борисович. ― Звук мальчишеского голоса вырвал его из табачного дыма, заполнившего не только лёгкие. ― Геологи приехали. И эхиноцистис¹ заполонил всё. Я борюсь с ним по мере сил, но по-хорошему его надо выжигать.       Андрей Борисов ― рыжий и лохматый, в резиновых сапогах, завёрнутых штанах и тёплом свитере стоял и выжидающе смотрел на него. Заходящее солнце бросало блики на стёкла его очков, и глаз студента не было видно, но Вадим и так знал, что увидит в них ― осуждение.       «Кто он такой, чтобы судить меня, ― раздражённо подумал он, яростно стряхивая пепел на мокрую траву. ― Не дорос ещё».       Ты тоже так и не вырос. Едкий, полный яда внутренний голос резал без ножа.       ― Сейчас подойду, ― Вадим старался говорить спокойно, но голос всё равно дрожал. ― А эхиноцистис надо вытаптывать. Просто вы ни черта не умеете. Лиза уже вернулась с обхода? ― Он вспомнил, что отправил Бакланову за птицами уже довольно давно.       Она вообще справлялась довольно средне, да и из себя мало что представляла. Милая девочка ― вот и всё, что мог сказать о ней Вадим. Пресная. Совершенно не интересная, не вызывающая ни капли эмоций, не говоря уже о желании. Вадим и в домик к Дружинину пошёл для того, чтобы узнать, сможет ли женская ласка и прочие прелести затмить в его сознании Лию.       Не смогли.       ― Не знаю, ― пожал плечами Андрей и, развернувшись, пошёл в сторону домиков.       Когда Вадим вернулся с берега, геологи уже успели разгрузить УАЗик и начать готовить вечерний ужин: стоило отметить приезд. Маргарита Громова ― маленькая и свежая, с неизменной улыбкой и копной ярко-рыжих кудрей ― стояла, прислонившись к стене бани, и что-то говорила Андрею, который растапливал печку.       ― …мне вообще нравятся почвы, содержащие медь: от неё местные цветы приобретают такой интересный синий оттенок. Был у меня товарищ, который всё порывался подарить мне синие розы. ― Маргарита повернулась к Вадиму. В её карих глазах плясали лучи солнца. У Лии тоже карие глаза, вдруг подумал Вадим. Но всё равно не такие. ― Здравствуй, Вадим Борисович, мы тебе сигарет привезли. Можешь забрать их у Лёши. И почему у тебя весь берег зарос эхиноцистисом, а? Совсем не следишь за этой ползучей гадостью.       Она говорила ещё что-то, но Вадим кивал, не слыша и половины того, что на самом деле сказала ему Громова. Сунув руки в карманы, он развернулся и пошёл в лабораторию орнитологии, где его ждала Лиза с кучей пеночек и соловьёв.       ― Эхиноцистис оплетает сети, ― пожаловалась Бакланова, записывая за Вадимом название птицы. ― Почему уехала Лия, Вадим Борисович? ― Лиза, задрав голову, посмотрела на него сквозь стёкла очков-стрекоз. ― Последние дни она была чем-то расстроенная.       Даже простушка Лиза и та поняла, что с Лией что-то не так. Горский всё знал, а уж что думали парни ― Эдик и Андрей ― и вовсе представить страшно. Наверняка перемывали ему кости за спиной, говоря, какой он негодяй. И были правы.       ― Уехала, и всё, ― Вадим мотнул головой, отгоняя образ Лии, воскресший перед внутренним взором. Обязательно надо было Лизе произносить её имя вслух?       Сегодня все, абсолютно все напоминали ему Лию. Казалось, что она оставила в «Тайге» часть своей души, которая, распавшись, оказалась в каждом присутствующем здесь человеке.       Распалась вместе с разбитым сердцем.       Геологическая водка наполняла желудок, но не могла заполнить сердце. Все свои проблемы Вадим обычно решал алкоголем, но сегодня не мог утопить в этаноле ни грамма боли. Как будто доза, которая помогла бы ему, могла быть только летальной.       Он пытался слушать Маргариту, которая пела красивые песни, но каждое слово, абсолютно каждое, превращалось для него в одно только имя ― Лия.       Громова, вдруг понял он, очень разнообразила свой репертуар с их первой встречи: классика мешалась с новыми веяниями. В какой-то момент, когда Вадим отвлёкся на глоток огненной воды, она заиграла ту самую классическую песню: тягучую словно смола, заманивающую Вадима глубоко в бездну, откуда он не видел выхода. Как будто знала, как именно сделать ему больней прямо сейчас. Даже строчки, казалось, насмехались над ним:       ― Цвет глаз у моей любви ― как камни в холодной воде.       ― Спой что-нибудь другое! ― нервно воскликнул Вадим, неуклюже поднимаясь с места и наклоняясь к Маргарите, которая, оборвав песню, настороженно смотрела на него.       ― Вадим Борисович, ― она говорила чётко и медленно. В её рыжих волосах плясало пламя костра. ― А не пойти ли тебе спать? ― если бы она послала его ко всем чертям, это и то звучало бы не так хлёстко.       ― Не командуй! ― ярость напополам с отчаянием захлёстывали его. ― Это вы у меня в гостях. Это мой стационар! Я провёл здесь почти сорок лет, остался без работы, семьи и здоровья. Не тебе указывать, что мне делать! ― Вадим не знал, зачем говорит это всё Маргарите, которая не сделала ему ничего плохого, только спела не ту песню не в то время.       ― Все мы в гостях у «Тайги». ― Маргарита отложила гитару и поднялась ему навстречу. Она едва доставала ему до плеча, но смотрела так, как будто он стоял где-то на дне пропасти. ― Ты ― не Бог, мир вокруг тебя не крутится. Ты перепил, Вадим Борисович. ― Её маленькая мозолистая рука легла на его плечо. Вадиму показалось, что она из камня. ― Иди спать.       Вадим ничего не ответил, только сунул руки в карманы и, окинув недовольным взглядом геологов, казавшихся безликими в тенях костра, ссутулившись, отправился в домик. Оказавшись в своей комнате, он, как был в одежде, повалился на кровать. Голова кружилась от выпитой водки, а слова Маргариты крутились в мыслях. У «Тайги» был только один бог, и сейчас его здесь не было.       Тёзка ― Вадим Ильин ― уволился лет семь назад и сгинул, сменив даже номер телефона. Так говорила Громова, которая так и не смогла до него дозвониться. Сам Вадим не пробовал. Ушёл да ушёл, с кем не бывает. К тому же он всегда немного завидовал весёлому и общительному этологу-поведенщику, который выдавал на-гора ― и не только вечерами с водкой ― десятки историй о жизни в разных уголках необъятной страны, для всех находил доброе слово, мог подбодрить и помочь любому студенту.       Пару раз к нему приезжал лучший друг ― чрезвычайно обаятельный блондин по имени Альфред, который был экстрасенсом или вроде того, по крайней мере, они с тёзкой постоянно шушукались о чём-то непонятном и неприлично громко смеялись. Студентки этого Альфреда просто обожали, особенно когда он, собрав группу склонных к мистике мечтательниц, водил их по стационару и рассыпал какие-то субстанции на ростки эхиноцистиса.       «Выжигать скверну» ― так Альфред называл свои манипуляции. Вадим раздражался, студентки млели, а тёзка смеялся до слёз. Этот Альфред наверняка бы понравился Лие. Хорошо, что тёзка сгинул задолго до появления Лазаревой в «Тайге».       И статьи тёзка писал плодотворно, а у женщин имел просто колоссальный успех: даже Маргарита не устояла. Вадим даже вздохнул с облегчением, когда другой Вадим ушёл, ему казалось, что он его заслоняет, не давая раскрыться.       Но тёзка растворился в тайге и туманах, а Вадим всё так же оставался в тени. Уважаемый, но не любимый. И так было до тех пор, пока не пришла Лия.       «И теперь всё будет по-старому, ― с обидой подумал Вадим, проваливаясь в сон. ― Я отдал стационару здоровье. Все мы в гостях у «Тайги». Были бы у «Тайги» глаза, с удовольствием посмотрел бы в них…»       Что-то как будто мягко толкнуло его в спину, и Вадим открыл глаза. Он лежал на кровати, но за окном стояла чёрная ночь, только свет крупных таёжных звёзд едва-едва рассеивал темноту вокруг. С берега не доносилось ни звука: наверное, уже перевалило за полночь, и геологи, которым надо было вставать в пять утра, пошли спать.       Наверное, он провалялся в хмельном забытьи всего пару часов, но сейчас совершенно не чувствовал опьянения, как будто алкоголь мгновенно вывелся из его крови. Да и во всём теле Вадим чувствовал удивительную лёгкость, как будто проспал часов десять, освежился под душем и хорошо поел. Вот только голова слегка кружилась, а в остальном всё было замечательно. Он даже почувствовал себя моложе, а в мыслях появилось непреодолимое желание сходить на другой берег речушки Тайгинки. Что-то давненько он не покидал пределов стационара.       Легко поднявшись с постели, Вадим прошёл по коридору и, распахнув дверь, вышел на скрипучее крыльцо. Свет не горел ни в одном из домиков, даже Горский спал, что было для него необычно: всё же чемпионат мира по футболу, а сегодня наконец играла его любимая команда из Аргентины.       Вадим задрал голову и посмотрел на небо. Звёзды сегодня казались непривычно яркими и близкими, особенно выделялась одна ― Полярная звезда. Неяркая, она мерцала в кучке Малого Ковша и как будто звала его куда-то.       Повинуясь неясным, тянущим душу импульсам ― почти на грани передачи электрического сигнала в нейронах нервной системы ― Вадим последовал туда, куда указывала Полярная звезда, ― на север.       Он перешёл речушку по узкому бревенчатому мостику, углубился в заросли колючей малины и дышавшего росой разнотравья. От пряной тягучей пыльцы, буквально висевшей в воздухе, Вадим почти задыхался, поэтому обрадовался, когда вынырнул из этого дурманящего марева на пойменном лугу. До темнеющего впереди леса было рукой подать, и Вадим ускорил шаг.       Он шёл по лугу, сминая подошвами резиновых сапог траву. Штанины и рукава камуфляжного костюма пропитались ночной влагой, ткань липла к телу и холодила, но Вадиму не было неприятно. Он всё шёл и шёл, а луг казался совершенно бесконечным.       Утерев пот со лба, Вадим обернулся, чтобы посмотреть, сколько он уже прошёл и не лучше ли повернуть назад, но ничего не увидел. Всё, что было сзади, заволокло густым и белым, как молоко, туманом, который просто не мог наползти с далёких хребтов. Казалось, будто этот туман зародился в пойме большой реки, откуда, словно осьминог, раскинул свои щупальца.       Лёгкий нехороший холодок пробежал по спине Вадима. Ему вдруг остро захотелось вернуться, но едва он взглянул на туман, как ему остро не захотелось в него заходить. К тому же в тумане как будто кто-то мелькал. Кто-то ещё более белый и несомненно более плотный, чем туман.       Кто-то материальный. Вадиму совершенно не хотелось встречаться с этим некто, поэтому он снова посмотрел вперёд. На этот раз лес оказался на удивление близко, поэтому он, глубоко вздохнув, рысцой побежал вперёд. Небольшая пробежка, и Вадим уже стоял под сомкнутыми кронами смешанного леса.       Тяжело дыша, он наклонился, опершись ладонями о согнутые ноги. Отросшие седые волосы с остатками природной рыжины упали на лоб, и Вадим, тряхнув головой, отбросил неровные пряди с лица.       И тут он увидел огонёк. В просветах между стволами деревьев мелькнул яркий ласковый отсвет костра, который находился, как примерно прикинул Вадим, не так уж и далеко. Звезда в небе, невидимая сейчас из-за плотно сомкнутых крон, продолжала звать, указывая на огонёк, и Вадим последовал за ней. Лес, полный ночных шорохов и звуков, он пересёк довольно быстро и оказался на большой поляне, над центром которой висела Полярная звезда.       А на другом краю, у леса, стоял дом. Очень странный дом. Казалось, он вплетался в стену деревьев, вырастая из неё. Стены его были сплетены из толстых пихтовых стволов, а крышу составляли осиновые ветки, соединявшиеся с колючими хвойными лапами стен. Тонкие берёзовые веточки обрамляли окна, стёкла которых поблёскивали в свете десятков, нет, сотен свечей, горевших внутри. Во дворе дома, подальше от крыльца, горел костёр, а на границе света и тени, почти у самого леса, стоял человек.       ― Добрый вечер. ― Вадим чувствовал себя ужасно неловко. Голос хрипел после бега, и ему нестерпимо хотелось кашлять. Тянущее чувство в груди не пропало, а как бы затаилось. Звезда больше не манила. Вадим дошёл до пункта назначения. ― Я, кажется, немного заблудился.       ― Нет. ― Глуховатый голос с лёгким оттенком заикания пробрал Вадима до костей. Только один человек мог говорить так. ― Ты пришёл туда, куда вела тебя Полярная звезда. ― Человек вышел из тени и встал так, чтобы огонь хорошо его освещал. Сомнений не осталось. Это был он. ― Здравствуй, тёзка, ― усмехнулся Вадим Ильин, ― рад снова тебя видеть.       ― Ты что здесь делаешь? ― Вадим не верил своим глазам. Тот, кто стоял сейчас перед ним, несомненно, был этологом-тёзкой, но то, как он выглядел, заставляло зубы Вадима выбивать неровную нервную дробь.       Ильин так и остался высоким, плотно сбитым, широким в плечах. Но его лицо и руки как будто покрывала древесная кора. Волосы и борода ― прежде рыжие ― превратились в переплетение тонких стебельков и похожих на звёздочки цветов. Одет он был в свободные рубаху и штаны с красным узором на манжетах и внизу штанин. Босые ноги, тоже покрытые корой, утопали в траве росистой опушки.       ― Что-что, ― усмехнулся Ильин, насмешливо глядя на Вадима, которого потряхивало, ― живу я здесь, вот что. Я же теперь Леший, поэтому называй меня лучше так.       ― Значит, ты не уехал, ― пробормотал Вадим. Он чувствовал себя ужасно глупо. Происходящее напоминало дурной сон. А может, это розыгрыш? ― Громова так до тебя и не дозвонилась, ― зачем-то произнёс он и вспомнил, что у Ильина, нет, Лешего, был с Маргаритой роман.       ― Я видел, что Сирин прилетела. ― Леший смотрел на него, а Вадим с ужасом узнавал зелёно-голубые глаза своего тёзки. ― Моя Маргаритка такая же словоохотливая?       ― Маргаритка не твоя. ― Хрипловатый женский голос заставил Вадима вздрогнуть и повернуться. Леший же не шелохнулся, только продолжал задумчиво расчёсывать пальцами травянистую бороду, в которой цвели крохотные белые цветы. ― Сирин танцует с Гамаюном, а следом прилетает Алконост.       Из древесного дома вышла высокая женщина средних лет. Её медового цвета волосы поглощали отблески пламени, а ярко-зелёные глаза сияли теми же золотистыми искрами, что он видел в глазах Лешего. Женщина была одета в просторное льняное платье светлого цвета, рукава и ворот которого украшали красные узоры ― такие же, как у Лешего. То тут, то там из складок ткани выглядывали перья, застрявшие и в густых волосах незнакомки.       ― Доброй ночи, ― Вадим нашёл в себе силы поздороваться. ― Я…       ― Вадим Борисович Ильинский, ― женщина усмехнулась, и Вадим почувствовал, как позвоночник дерёт холодом страха. Её зубы были выпачканы в золе. Женщина заметила его реакцию и, кивнув каким-то своим мыслям, продолжила: ― Пятидесяти восьми лет, родился в день весеннего равноденствия. Нелюбимый матерью второй сын, разжалованный преподаватель и просто дурак! ― она залилась смехом, а стая козодоев в тишине ночи вторила ей жутким стрекотанием. ― Не по твою пока они душу, не бойся. За тобой на рассвете прилетят соловьи.       ― Кто вы? ― Вадим окончательно растерялся. Промокшая от пота рубашка прилипла к спине, в горле пересохло. ― Что вам нужно?       ― На первый вопрос ответ прост ― ты его и сам знаешь. ― Женщина подошла ближе. От неё пахло травами и росой, а ещё звериным мехом. ― А вот второй вопрос неверный. Подумай ещё.       ― Я вас впервые вижу. ― Страх и злость раздирали Вадима. Он стоит ночью посреди леса, с ним говорит бывший коллега, превратившийся в дерево, и безумная тётка! ― Не знаю я ничего!       ― Твоя любимая отговорка нынче ночью не имеет силы, ― женщина меланхолично пожала плечами. ― А знаешь ты меня хорошо. Вернее, думаешь, что знаешь. Сорок лет уже. С самого начала меня видел. Дал мне сил, можно сказать. Почти был повенчан, да ты всего лишь человек.       Тихий ужас захлестнул Вадима, пока женщина, фраза за фразой говорила слова: словно читала заупокойную молитву. Для него. Он отдал ей здоровье, сорок лет жизни и много раз говорил, что женился бы, будь она человеком.       Она не успела договорить, а Вадим всё понял.       ― Ты ― Тайга, ― выдохнул он. Сердце бешено билось в груди, перед глазами плясали тени. ― Тайга.       ― Умница, ― Тайга вновь улыбнулась своими страшными зубами. ― И благодари Сирин и Лешего: за твои проступки тебя, по-хорошему, должна была бы укусить бешеная лиса.       ― Нет никакой лисы, ― по привычке пробормотал Вадим. Лия часто говорила ему о лисе, но он не хотел верить, что на стационаре кому-то может грозить опасность. Только не с ним. Только не тем, кого он любит.       ― Ну конечно, ― широкая улыбка Тайги доводила до дрожи и притягивала взгляд. ― Ядовитых змей нет, медведей нет, призраков нет, Белой Женщины, то бишь меня, тоже нет, ― Вадим готов был зажать уши, но она продолжала с неумолимостью смерти: ― Перспектив нет, смысла нет, любви нет, ― Тайга немного помолчала, а затем тихо добавила, глядя ему прямо в глаза: ― И Лии теперь тоже нет.       ― Замолчи! ― Вадим в испуге отшатнулся. ― Прошу, не говори про неё! Я специально её прогнал, потому что…       ― …не хотел ломать ей жизнь? ― Тайга сочувственно покачала головой. Перья в её волосах едва слышно шуршали. ― А в итоге обрёк себя на смерть.       ― На какую ещё смерть? ― Вадим во все глаза смотрел на Тайгу. ― Я же даже не сплю.       ― Ты так ничего и не понял, ― Тайга сокрушённо пожала плечами. ― Видишь, Леший, ― произнесла она, обращаясь к Ильину, который безмятежно смотрел в огонь и ночь, ― ты оказался прав. А я ошибалась, ― она с сожалением вздохнула, как бы говоря, что ничего уже не попишешь. ― Пока ты здесь стоишь, сотни побегов эхиноцистиса утаскивают тебя под землю, чтобы выпить из тебя весь сок.       ― Так я что, сплю? ― Вадим не понимал ничего. ― Но если я сплю, значит, я лежу в домике. Не на тёмной земле.       ― Считай, что уже в ней. ― Неподвижное, словно маска, лицо Тайги сейчас не выражало ничего. ― Ты запустил стационар так, что эхиноцистиса стало слишком много. Его яд уже в твоих венах. Альфред боролся с ним, отводил беду, выжигал скверну, но ты свёл на нет все старания хорошего колдуна и доброго человека. Что же ты наделал, Вадим? ― Тайга смотрела на него. В её ярко-зелёных радужках разливалось золото огня. Тёмные полосы от золы пересекали её лицо ото лба до подбородка, проходили точно по глазам.       ― Что я вообще здесь делаю? ― Вадим едва не плакал. ― Я хочу домой. ― Ему снова показалось, что он, маленький и потерянный, зовёт маму, которой нет до него дела.       ― Ты не слушал Лию, когда она рассказывала тебе о Стране Снов, ― строго произнесла Тайга. Она не спрашивала, а утверждала. ― Наверняка ты не помнишь, что если зайти слишком глубоко в грёзы, то можно умереть телом и остаться жить разумом во сне. При определённой сноровке, конечно. Которой у тебя нет, ― полосы на лице Тайги казались черней ночи. ― Куранес так и остался в Селефаисе, ― она вздохнула, как бы говоря, что Куранес был опытным сновидцем, не то что Вадим, который снов никогда не запоминал и почти не видел. ― Я могла бы тебя вытащить из грёз, но, увы, волшебные сны не моя вотчина. Да и боги там, где ты в итоге окажешься, другие, ― Тайга посмотрела на него. Её зрачки на миг расширились, поймав тусклый свет Полярной звезды. Как будто она получила какой-то сигнал или ответ оттуда. С той стороны сна. ― Эта девочка была послана тебе богами. А ты всё потерял. Ты даже не сможешь построить себе свой город грёз, а будешь вечно скитаться в поисках прекрасного закатного города, пока не сгинешь на плато Лэнг².       ― Лия говорила, что оттуда всё же есть выход, ― пробормотал Вадим, лихорадочно роясь в памяти. Всё, о чём рассказывала Лия, все грёзы и мечты вдруг стали удивительно реальными. ― Рэндольф Картер³ как-то выбрался. ― Он с трудом вспомнил странное имя из отрывка, который как-то вечером в прошлом году прочитала ему Лия. Кажется, это была история Серебряного Ключа, откуда он и взял идею для подарка.       ― Сирин могла бы тебя вытащить, позови ты её по имени, ― губы Тайги чуть дрогнули, и Вадим отвёл взгляд от её чёрных от золы зубов. ― Но ведь мы оба знаем, что звать ты будешь не Сирин: ни по её настоящему имени, ни по тому, какое она носит сейчас. ― Тайга взмахнула рукой, отчего перья в её рукавах всколыхнулись. Одно из них упало в огонь и вспыхнуло. ― Ты будешь звать хозяйку Серебряного Ключа.       ― Но ведь это всё сказки, ― Вадим мотнул головой. Он не верил. Не хотел верить. ― Дурные сказки.       ― Сказки ― ложь. Так, кажется, у вас говорят. Но кто сказал, что ложь не может быть всего лишь неприятной правдой? ― Тайга смотрела на него, и Вадим не мог противиться взгляду её широко распахнутых колдовских глаз.       ― Я подарил Лие копию, ― упрямо произнёс Вадим. ― Сделал заказ.       ― Это ты так думаешь, ― Тайга обнажила в ухмылке чёрные зубы. Она казалась до мудрости безумной. ― Аннушка делает удивительно красивые поделки. А на самом деле берёт то, что уже существует.       ― А причём здесь Анна Дрелих?.. ― Едва Вадим задал вопрос, как тут же всё понял. Дрелих ― так звали обаятельного приятеля Лешего.       Он сам подарил Лие этот ключ. Купил копию у красивой спокойной светловолосой женщины в длинном платье, занимавшейся всякими полумистическими древностями и практиками. По крайней мере, так Анна ему сказала.       ― Ну вот ты и ответил на свой вопрос. ― Тайга словно читала его мысли.       ― Откуда вообще взялся этот эхиноцистис? ― Вадим запустил пальцы в волосы. Кровь шумела в висках, воздуха не хватало.       ― Ты ведь помнишь, что на месте стационара раньше была деревня? Что вы все ходите по костям? ― Отрешённость пропала из глаз Тайги. Сейчас она смотрела настороженно, и вся подобралась, как будто прислушиваясь к чему-то в лесной темноте. ― Здесь давно никто не умирал. Земля хочет получить новую кровь.       Вадим тут же вспомнил, как что-то плотное и белое мелькало в молочном тумане. Кости. Сейчас он не хотел думать, в каком именно качестве они шли за ним по росистому ночному лугу.       ― И что теперь? ― Он не отрывал взгляда от Тайги, перебиравшей в пальцах длинные рябые совиные перья. ― Что мне делать?       ― Ждать. Молиться. ― Несколько перьев соскользнули в огонь и вспыхнули. Едкий дым, перемешанный с искрами и пеплом, взвился над костром. ― И помни: если хозяйка Серебряного Ключа не придёт за тобой до рассвета, то ты умрёшь. Подумай, Вадим. Ты умрёшь, как настанет рассвет.       Вадим судорожно вздохнул и отшатнулся. Горячий, пропитанный запахом палёных перьев воздух встал в горле, скрутился тугим комом, не давая дышать.       ― Проснись! ― Тайга неожиданно схватила его за горло горячей рукой, пахнувшей диким мёдом и землёй. Её острые ногти впились в кожу, оставляя царапины. ― Проснись, а то будет поздно! ― По её венам тёк огонь, заставляя кожу светиться ярко-жёлтым светом.       Как Солнце. Как лучи рассвета в волосах Лии.       Лия.       Тайга резко отпустила его, и Вадим повалился на землю, задыхаясь. Звёзды в небе отплясывали жуткий танец, будто кружились в древнем ритуале, а лес и дом смазывались перед глазами. На короткое мгновение перед ним возникла Тайга, кажется, она проверяла, дышит ли он. Обжигающая ладонь легла на мгновение ему на голову, а потом Леший оттащил Тайгу в сторону, да так резко, что её пальцы прошлись по лицу Вадима.       Только бы Лия успела. Только бы не стало слишком поздно.       Хотя… он же прогнал её. Никто не придёт. Ни-кто.       Ты умрёшь, как настанет рассвет.       Нос лодки ткнулся в глинистый берег. Лодку сильно качало на воде, но Лия, крепко ухватившись за железную обшивку, перемахнула через борт и, поскальзываясь на мокрой от росы траве, устремилась наверх.       Успеть, только бы успеть, пока цепкие стебли с фигурными листьями не оплели безвольное тело Ильинского до конца, не утащили туда, откуда нет возврата.       Часть ступенек сгнила, деревянные доски подламывались под подошвами резиновых сапог, но Лия взбиралась по склону, хватаясь руками за скользкую траву, рассекавшую ладони. Кровь оставалась на стеблях, чернея в ночи, но она не обращала на это внимания, карабкаясь выше. Словно взбиралась по ступеням в Храм Глубокого Сна.       Туман плотной серой завесой лежал вокруг, мешал видеть. Липкий густой воздух не давал дышать, словно забивался в лёгкие. Окровавленными пальцами Лия включила фонарик, и её руки, и тёмную траву под ногами осветил бледный электрический свет. Подняв фонарик над головой, словно факел, она устремилась по тропинке к домикам. Ей не нужно было видеть: она ходила здесь сотни раз.       Если Тайга хочет, чтобы она дошла, она дойдёт. А если нет, то не пойти бы ей ― матушке-хозяйке ― к чёрту?       Серебряный Ключ на груди налился тяжестью и дёрнулся в сторону. Он вёл её, словно компас, к тому, что ей желанно больше всего на свете. Рэндольф Картер с этим ключом прошёл Врата Сна и тысячи ступеней. Теперь она была уверена, что это тот самый ключ.       Сказки ― всего лишь неудобная правда.       Домик Ильинского буквально выпал из тумана, липкие белёсые щупальца которого обвивали крышу и стены. Дверь оказалась приоткрытой, и Лия, распахнув её.       Вадим Борисович лежал на том месте, где раньше находилась кровать. Жёсткие тёмно-зелёные стебли, казавшиеся в резком свете почти чёрными, крепко оплетали почти бездыханное тело Ильинского, образуя кокон из листьев и побегов. Растение пустило усы, пропоровшие кожу на руках, груди и спине Вадима Борисовича, пустившие в плоть крохотные белые корешки. Лия с ужасом поняла, что эхиноцистис питался им! Высасывал жизнь, оставляя глубокие резаные раны и ожоги от капавшего на кожу ядовитого дурманящего сока. Тонкие заострённые кончики усов сейчас ползли к носу и приоткрытому рту Ильинского, откуда со свистом вырывалось тяжёлое дыхание. Он задыхался!       ― Прочь, прочь, ― лихорадочно бормотала Лия, разрывая израненными руками жёсткие побеги. Растение поддавалось плохо, листья как будто липли к коже, поглощая её кровь, но тут же отступали. Не им было тягаться с Серебряным Ключом. ― Прочь! Он мой, слышите, мой! Я ошиблась, хозяйка-Тайга! О боги Кадата, как же я ошиблась! ― Серебряный Ключ жёг грудь, как будто пылающее сердце давало ему ещё больше сил.       Когда Лия сорвала с тела Вадима Борисовича все побеги, оборвала душистые ядовитые белые цветки, то принялась с силой бить Ильинского по щекам. Она вкладывала в удары всё своё отчаяние, все горечь и боль, что накопились в ней за четыре дня. Лазарь воскрес по велению Господа, у Лии же другие боги.       ― Проснитесь!       ― Проснитесь! ― Тайга вновь кричала ему, но сейчас из её голоса исчезла хрипота. Тон скаканул выше, и Вадиму показалось, что он узнаёт этот голос.       Голос Лии из прекрасного далёка.       ― Вадим Борисович, пожалуйста! ― Лия наклонилась к самому его лицу, слушая рваное дыхание. ― Не умирай, дурак! Я всё прощу!⁴       ― Я всё прощу! ― Это говорила уже не Тайга. Его звала Лия.       Вадим пошёл на зов Серебряного Ключа.       Ильинский резко дёрнулся, вдохнул с силой воздух и распахнул глаза. Залитые слезами, с полопавшимися кое-где капиллярами, но такие родные серо-голубые глаза. Лия сухо всхлипнула и, стоя перед ним на коленях, уронила голову ему на грудь, чувствуя, как бешено бьётся под клетчатой тёплой рубашкой сердце. Лицо и руки Вадима Борисовича покрывали ожоги от едкого сока эхиноцистиса, а ранки сочились каплями крови, но он был с ней.       Живой!       ― Лия… ― Вадим не мог поверить, что она здесь. Лия уплывала с таким выражением лица, как будто «Тайга» за её спиной горела огнём. ― Лиенька. Ты вернулась… ― Он осторожно провёл пальцами по её спутанным каштановым волосам. ― Как?       ― Меня позвала Полярная звезда. А Серебряный Ключ указал дорогу. ― Лия отняла раскрасневшееся остроскулое лицо от его груди. ― Всё, во что я верила, оказалось правдой.       Вадим привлёк к себе Лию, заглянул в её тёмные глаза, откуда на него смотрела бездна, а затем увидел её губы ― алые и такие манящие. С гулко бьющимся сердцем, он поцеловал Лию, чувствуя, как её руки ложатся ему на плечи, а нежные пальцы перебирают волосы.       ― Что сказала тебе Тайга? ― прошептала Лия, прислоняясь горячим лбом ко лбу Вадима и выдыхая слова ему в губы.       ― Что я умру, как настанет рассвет. ― Он содрогнулся, вспоминая об этом. В конце июля светало рано. Не так, как в июне, но всё же. ― Я боюсь, что так и остался в грёзах в том лесу. Что, как только взойдёт солнце, я умру. ― Сейчас Вадим говорил правду. Молчать больше не было сил.       ― Ты не умрёшь. Не умрёшь. ― Лия взяла его лицо в ладони, проводя большими пальцами по скулам и бороде. ― Ведь я тебя люблю. Да, я люблю тебя, Вадим Борисович. И всегда буду любить. Ты никогда не должен оставлять меня.       «Если это до сих пор сон, ― подумал Вадим, целуя Лию, ― то я убью любого, кто попробует меня разбудить».       За окном занимался рассвет.