Говнорэп, сигареты и сопли (розовые и не очень)

Арс рассказывает о последнем просмотренном фильме — это нахуй никому не интересно, но все слушают, потому что не слушать невозможно. Он улыбается, каламбурит и шутит между «актерская работа говно» и «оператор молодец» и параллельно клеит блондина курсом младше. Эд мажет взглядом по комнате — все, естественно, пырятся на них, потому что Арс испускает эту свою шлюшью ауру. Даже если ты в другом конце комнаты и болтаешь с кем-то, всё равно будешь на него оглядываться, особенно когда он смеется. Всё прокурено, мутно, тут и кальян, и сигареты — а комната не настолько большая, чтобы проветриваться даже с открытыми окнами. В этом дыме Эд цепляется взглядом за парня в углу, который утопает в кресле и смотрит на них в упор, внаглую. Он, наверно, пытается казаться брутальным в своих кольцах и цепях, кожаной куртке, но лицо слишком красивое — как у куклы. Не такой куклы, как Арсений, не Барби, а скорее как у пупса, с которым дети играют: глаза из-за худобы выглядят слишком большими, нижняя губа несуразно пухлая. Если бы нос был мелкий и вздернутый — то совсем смазливо, а так нормально. Парень пялится на них, не отрываясь — очередная жертва чар Арсения, разве что слюни не пускает. Эд сбрасывает с себя перекинутые ноги Арса (развалился, блядь, как на шезлонге) и идет на кухню, чтобы воды попить — его уже мутит от пива, но опьянения нет. Что говорится, стекл, как трезвышко. Он проходит мимо сосущихся парочек и хохочущих ебланов по полу, залитому спрайтом, пивом, водкой и еще непонятно чем — аж кеды прилипают. На крошечной кухне никого, и Эд пытается найти на столе воду. Пиво, вино, водка, виски с нихуя кто-то притащил — а воды, сука, нет, алкаши проклятые. Даже Спрайта тут нет — ну да, он же весь на полу. — Привет, — раздается над ухом, но Эд не вздрагивает и не оборачивается. Голосов он не шугается, тоже, блин, напугали ежа голой жопой. — Че надо? — отвечает он, наклоняясь к лежащим на полу пакетам из Ашана: уж хоть кто-то должен был додуматься купить воду. — Познакомиться, — в этом слове столько наивняка, как будто им по семь лет и они на детской площадке. Эд ржет и всё-таки смотрит на парня снизу вверх. А на него по-другому и не получится. Оказывается, этот фанат Арса — каланча под два метра ростом, даром что худой, и в кожанке болтается, как глиста в скафандре. Брови нахмурены — он серьезно, ну ебаный рот. Стоит весь такой грозный, как баран колхозный, а по виду младше его. Первокурсник, скорее всего. — Сколько лет тебе? — бросает Эд, снова принявшись шариться по пакетам. Кто-то взял резиновые рукавицы для готовки, другой дебил не выложил замороженные пельмени, и они наверняка превратились в одного огромного пельменемонстра. Так, ну хоть где-то же должны быть сраные бутылки с водой! — Девятнадцать, — и приседает на корточки рядом. — Ты что ищешь? — Воду. Девятнадцать, значит. Точно первокурсник, должен ссаться из-за сессии и дома над конспектами дежурить, а не таскаться по впискам. Окольцованная рука — да этот парень амбассадор серебра, ебучий охотник на вампиров — шарится по пакетам рядом и внезапно выуживает литровую бутылку «Святого источника». Откуда, блядь?! Эд секунду назад смотрел в этом пакете. — И че, с кем тут? — Эд забирает бутылку и встает, свинчивает крышку и делает несколько глотков. Крышка красной кнопкой запуска пиздеца падает на пол и катится под холодильник. — С братом. Саша Петров. Эд бы поперхнулся водой, но они не в фильме, так что он просто закатывает глаза, пока пьет. Петров — головная боль Арса, они то сходятся, то расходятся, и ебут взаимно мозги чаще, чем друг друга. Арс вообще всем ебет мозги, особенно себе. Всем, кроме Эда, у него иммунитет. — Артем, да? — он ставит незакрытую бутылку воды на стол: кто-нибудь допьет. — Антон. Шастун. — А с хуя Шастун? — Отцы разные, поэтому… Не забивай голову, короче, — Антон подпирает стену и неловко скрещивает тощие руки на груди. Пытается придать себе взрослый вид, но его брови живут своей жизнью — вся гамма эмоций тут же отражается на лице. — Совет тебе, Шастун: не иди по стопам братца. Он тебе всё равно не даст, инфа сотка. — Брат? — брови взлетают ко лбу, явно намереваясь в скором времени покинуть орбиту и отправиться в бессрочное путешествие в космос. — Да не брат. Арс. — Кто? — Арс. — Кто? — глупо повторяет пацан. — Арсений. Чувак, на которого ты пялишься весь вечер, — у Эда ощущение, что он говорит на китайском. — Какой Арсений? В следующий раз, когда Арс назовет его тупым, Эд приведет в пример этого чувака. Так тупорылить — это надо уметь. Или это прирожденный талант? — Пацан, ты че? Ты кого взглядом сверлил пять минут назад? Антон мнется, губу свою пухлую покусывает, зачем-то вытирает ладони о джинсы. Пиздец, не ноги, а палки. Эд и сам такой, но у него татуировки служат камуфляжем, рассеивающим внимание. — Тебя, — наконец говорит пацан, и Эд с этого слегка хуеет. Он уже хочет спросить, что шкету от него понадобилось, но на кухню вваливается Арс. Пьяный и с засосом на шее, он опирается на плечо Эда и протягивает руку. — Эдик, дай презики. — Ты че, ебаться собрался с этим, как его, Булаткиным? — но всё равно сует руку в карман и достает ленту презервативов, отрывает один. Подумав, отрывает второй. Тоже, блин, святой хранитель резинок. — Егором. И нет, божечки, я же не шлюха. Это не для меня, а для Димки, он там с Катей, — Арс пихает в задний карман презики и обращает внимание на Антона. — Ой, котеночек, привет. Забыл, как там тебя зовут? Артем? — Антон, — представляется тот, недовольно бурча. — Теперь ясно, о каком Арсении речь. — Что, Антон… — Арс тянет руки к Эду, оплетает за пояс, языком пошло лижет по контуру уха. Он умеет за секунду заполнить собой всё пространство, одновременно быть везде. — Клеишься к моему сладкому Эдику? Эд закатывает глаза и пихает локтем этого артиста погорелого театра. Арс смеется и кусает его за мочку, прежде чем отстраниться. Антон растерянно и по-дурацки — кукольно — хлопает ресницами, глядя на них. — Он стебется, — оправдывается Эд, пинком под жопу отправляя Арса нахуй из кухни — тот всё еще ржет, но послушно уходит. — Мы просто друзья, и вообще я не по этой части. Эд почти не врет: он же не говорит, не по какой именно он части. На самом деле он не по части Арса, но пацану об этом знать необязательно. — Не по этой? — почему-то разочарованно спрашивает Антон, но тут же качает головой, смотрит снова уверенно, жжет взглядом. — Покажи татуировки. На Эде майка размера на три больше, и она болтается на худом теле белым флагом, ничего не скрывает. Он хмыкает и разводит руки в стороны, смотри, мол, любуйся. — А под майкой? — легко спрашивает малой. Эд пожимает плечами и, зацепившись пальцами за горловину сзади, в одно движение стягивает майку. Но это внешне он хлещет самоуверенностью, а внутри всё сжимается. Он привык, что его рассматривают — с любопытством, интересом и иногда отвращением, но Антон — иначе. Тот прилипает взглядом и шумно дышит, приоткрыв рот, словно никогда прежде такой красоты не видел. Он, блядь, восхищается. — Насмотрелся? — хрипит Эд. Антон сначала быстро-быстро кивает, а потом так же быстро мотает головой, словно не может определиться. Завороженно скользит взглядом по нарисованным рогам ниже ключиц, по коронованному пупку, делает шаг навстречу. Протягивает руку медленно — Эд успевает насчитать восемь колец суммарно — и касается подушечками пальцев верхнего зубца короны. Про такое говорят «воздух выбивает из легких», но у Эда как будто выкачали весь кислород из организма вообще, даже из крови. Перед ним всё темнеет и мелькает яркими пятнами, но он не зажмуривается — продолжает рассматривать лицо этого чокнутого. Под глазами морщинки наверняка от частых улыбок, сами глаза — зеленющие, а нижняя губа искусана до красных ямок. — А корона — это специально, — говорит Антон сипло и поглаживает контур татуировки увереннее, потому что не встречает сопротивления, — чтобы каждый, кто тебе… Был коронован? — у него на щеках яркий румянец, и он не проговаривает это «отсасывает», но оно и так понятно. Эд почти выплевывает «Че, хочешь коронации?», но на кухню опять вваливается бухущий Арс, и Антон отдергивает руку. — Эдик, а как ты думаешь… Ммм, а ты почему без майки? Не самое подходящее место для интима, — цокает этот алкаш, пытаясь хоть как-то пригладить растрепанные волосы. Губы у него распухшие, а за дверью мелькает Егор — ждет, как преданная собачка. — Арс, иди в жопу, — фыркает Эд, хотя внутренне он ему благодарен: из-за этого пацана он чуть не сделал какую-то грязь. — Чего хотел? Еще презиков? — Хотел спросить совета, — он пьяно облокачивается на холодильник, но соскальзывает локтем с гладкой поверхности и просто встает рядом. — Если я пересплю с Егором, я буду шлюхой? — Ты и есть шлюха, — Эд пожимает плечами. — Так что одним хуем в жопе больше, одним меньше. Есть ли разница? — Да ты философ, — Арс выпячивает губы словно обиженно, но на самом деле по-блядски. Всё, что он делает, выходит по-блядски, даже жопу наверняка подтирает так же. — Но твое мнение не считается, ты мистер святой, у тебя все шлюхи. — Тогда я тебе не советчик, Арс. — Я серьезно, Эдик. Стоит или нет? Он вроде милый. — Милый? Да он тупее моего правого полужопия. Если ты хочешь забыть про Петрова, то не стоит прыгать на первый попавшийся хер. И чтобы вызвать у него ревность, тоже не стоит. — Ладно, — вздыхает Арс, и вся его пьяная веселость куда-то пропадает. — Спасибо, зай, — он уходит с кухни, но на ходу бросает Антону: — Брат у тебя говно, кстати! — Не обращай внимания, семь пятниц на неделе у человека, — машет рукой Эд. — Завтра будет говорить, что «Сашенька самый лучший». Он натягивает майку обратно, оправляет ее неловко, а Антон всё не отрывает от него взгляда. — Ну че лупишь-то, а? — вздыхает Эд без агрессии. — Татух не видел никогда? — Таких — нет. — Эээ… ну ладно, бывай, — он оборачивается к двери, но Антон хватает его за запястье — кольца горячие, раскаленные жаром тела. — Че еще? — Не, ничего, — он отпускает его руку и улыбается неловко. Красивый пацан так-то. *** Эд выпивает еще две бутылки пива, вяло болтает о чем-то с Матвиенко — они друг друга бесят, — и откровенно скучает. Он постоянно ловит на себе взгляд губастого пацана (не ему думать о ком-то в таком ключе, конечно) и не понимает его причин. Некоторые хахали Арса пытаются через него выведать какую-нибудь инфу или подкатить, словно он строгий батя, защищающий свою дочурку. Но Антон, судя по всему, особо Арсом не интересуется. Не мог же залипнуть на Эда? Разве что он какой-нибудь пизданутый тату-фетишист. — Я домой, — говорит Эд Арсу, хлопая того по колену и, ловя грустный, но понимающий взгляд, встает с просевшего дивана. Уже в коридоре его догоняет Петров, который Саша. А, точно, тот же Шастун, тогда всё нормально. — Привет, — здоровается он и переходит сразу к делу: — Малой мой про тебя все уши прожужжал. Поаккуратнее с ним, ок? — Че? — Эд так и замер, потянувшись к куртке. Петров его не раздражает, даже вызывает уважение в каком-то смысле — надо иметь определенное мужество, чтобы оставаться настолько ебанутым и гордиться этим. — Ты про че? — Брат мой, — выдыхает Петров так, словно это всё объясняет. Смотрит на него снизу вверх — и как у братьев может быть такая разница в росте? — Говорю, фанаткой твоей стал. «Эд Выграновский то, Эд Выграновский сё». Он у меня одуванчик полевой, поаккуратнее с ним, договорились? Однако здравствуйте. — В каком смысле «фанатка»? — Услышал твой говнорэп в прошлую субботу в «Девяностых» и потек. Из его комнаты теперь постоянно твой голос орет, будто мне в жизни его мало. Эд закатывает глаза, но улыбка всё равно пробивается — ебать, реально есть люди, которым нравятся его треки. А Арс говорил, что на это только дрочить можно, не вслушиваясь в текст, тупо на голос. — Не трону я твоего пупса, — фыркает Эд. — Я не по этой части. Своими зеленющими, как и у брата, глазами Петров смотрит на него типа «Ага, а я борец сумо прямиком из Японии, щас бороться будем». — Как Арс? — вместо озвучивания своих явных мыслей спрашивает он. — Нормально? Они разосрались неделю назад вдрызг, из-за чего — непонятно. Скорее всего потому что оба сумасшедшие, а из общих тараканов можно организовать ферму. Или спортивные тараканьи бега — неизвестно, кто выиграет. — Чуть не переспал с Булаткиным, — честно признается Эд. — А так вроде да. Петров хмурится, но больше ничего не говорит — молча уходит обратно в комнату, а Эд накидывает куртку и съебывает с хаты. *** На улице холод собачий, но он прочищает мозги, и дышать свежим (насколько это возможно в пропахшей дерьмом столице) воздухом после задымленной квартиры приятно. В голову сразу льется поток слов, рифмуется в складные строчки. Эд хлопает себя по карманам в поисках пачки сигарет, но ее там нет — вытащил поганец Арс, который любит драматично выпускать дым из своего блядского рта и страдать. — Подожди! — раздается сзади голос младшего Петрова-Не-Петрова. Эд оборачивается — Антон бежит за ним, как крошка-жираф, только что научившийся ходить: спотыкается и чуть не пропалывает траву носом, перебирает нелепо своими копытцами. — Сигареты есть? — кричит ему Эд. — Полная пачка! И Эд ждет, а что поделать — курить хочется. Да и интересно ему, чего греха таить. Когда Антон наконец подходит и слитным движением зачесывает челку назад, это, сука, красиво. И как его склад серебра поблескивает в свете фонаря — красиво. И голые худые руки — тоже красиво. Проебал где-то кожанку, что ли? — Не замерзнешь? — вздыхает Эд, глядя на это безобразие. — Твой брат мне потом голову оторвет. — Не замерзну, — отвечает тот, в противовес словам зябко поведя плечами. Достает сигарету из-за уха — и смех, и грех — и протягивает ее Эду. А себе берет из пачки, быстро сует в рот, прикуривает и убирает зажигалку. Эд смотрит на него выразительно «Ниче не забыл?», и Антон тушуется, забирает его сигарету себе, а Эду пихает свою собственную — слюнявую, но тлеющую. — Потешный ты, — фыркает Эд, но не протестует, глубоко затягивается. Он не любитель Мальборо, но на безрыбье и рака через жопу покуришь. — Потешный? — Антон вдруг улыбается — не смущенно, как раньше, а искренне так, до лучиков у глаз. — Слово из лексикона Арса. Он же у нас графье, любит всякие дебильные слова. — Как насчет слов «куртуазный» и «эклектичный»? — смеется он, а потом выдыхает дым кольцами. — Ему скажи, он будет в восторге. Сходите с ним на бал, но решите заранее, кто платье напялит, а то подеретесь. — Договорились, — Антон снова солнечно смеется и опять дым кольцами выпускает — красуется. Эд не против: и правда красиво, хотя он сам так умеет. — Как вы вообще сошлись? На улице, когда рядом нет толпы незнакомых людей, он явно чувствует себя свободнее — не мнется больше, как девка на выданье. — С Арсом-то? Да я просто единственный, кто ему в рот не заглядывает и по тыкве может настучать, если что. — А вы не… — Фу, блядь, нет. — Прости, — бубнит тот, перекатывая языком сигарету из одного уголка рта в другой, и Эд лишь хмыкает. Они молча бредут какое-то время, тлеющие бычки выброшены, и Антон постоянно ежится — волосы на руках дыбом стоят, — но делает вид, что ему ни разу не холодно. На очередном таком поеживании Эд фыркает и стягивает куртку, протягивает пацану. — Не, не надо, мне нормально. Ты сам в майке. — Бери, блядь. Я тебя тут упрашивать еще буду? Антон смотрит виновато и берет куртку, быстро сует руки в рукава — попадает со второго раза, и ему коротковато, выглядит комично. — Спасибо, — опять поправляя дурацкую челку, говорит он. — Не за что, — Эд проводит ладонью по своей макушке — побриться надо, а то патлы отросли. Он пытается сдержаться и не спросить, но выдерживает ровно от бордюра до пешеходного перехода: — И че, треки мои слушал, да? — Саша тебе рассказал? — Антон улыбается поначалу растерянно, но тут же расцветает, будто ему дали добро говорить о чем-то приятном. И снова ржет, вот любит он ржать. Такому палец покажи — заржет же. — Но да, меня проперло. Не знаю, то ли сами треки, то ли как ты читаешь, атмосфера, голос… Очень круто. Ты крутой. На улице холодно, но, черт возьми, такие слова реально согревают. Значит, Эд делает это всё не зря. Когда без отдачи пишешь, ночи проводишь с микрофоном, а потом сводишь это всё неделями — иногда думаешь, а не послать ли всё нахуй? Не послать. — Я тебя в субботу не видел в клубе, — подумав, начинает Эд. — А с таким ростом тебя сложно не заметить, в «Девяностых» ты должен башкой потолок держать. — Не заметил, — Антон пожимает плечами. — Такой вот я ниндзя. Умею растворяться в пространстве. — Приходи в следующую субботу, новый трек зачитаю, ниндзя. Пацан ржет, запрокидывая голову, и у него пиздец какая длинная шея. По ней на небо можно влезть, как по волшебному бобу. — Приду обязательно. А про что трек? — Да хуй знает. С мозгами у меня так себе, что придет — то и пишу, смысла особо нет. А ты как, пишешь? — Не. Пытался, но выходила хуйня, я только «кровь-бровь» рифмовать умею, — и хохочет над своей же шуткой, а затем тормозит прям посреди дороги и оглядывается. — А куда мы идем вообще? Мне так-то в другую сторону… — Да блядь, — Эд разворачивается. — Пойдем, провожу тебя, горе луковое. — Пожалуйста, не относись ко мне, как к ребенку, — тут же бурчит Антон, кутаясь в куртку. — Мне девятнадцать, а не восемь. Ты всего на два года старше. — Как скажешь, пупсик. — Очень смешно. *** Арс, несмотря на свои высокородные корни, та еще свинота. Он никогда не оставляет грязную посуду и упаковки из-под еды, но зато вся квартира в его одежде. Если он собирается на вечеринку, то шмотье вскоре покрывает все горизонтальные поверхности. Раздевается он тоже как попало — может скинуть грязные вещи прямо на пол, а стул у его дивана напоминает вонючую гору смерти. Эд глубоко втягивает воздух, задерживая дыхание, и берет эту кучу в охапку, тащит в ванну к стиралке. Если ее не уберет он, то она разрастется, и Арс потом будет ныть, что ему нечего надеть. — Ты помнишь точную дату сдачи? — спрашивает этот свин из кухни, параллельно клацая по клавишам. — Вообще не ебу! — отвечает Эд, и для этого ему приходится вдохнуть — лучше бы он того не делал. Пытаясь дышать как можно реже, активно запихивает вещи в барабан. — Напиши с моего акка этой грымзе! Он запускает стиралку и с чувством выполненного долга заходит на кухню. Арс сидит на кухне с ноутом, не отрывает взгляда от экрана. На нем очки, и в сочетании с распухшим сопливым носом он выглядит так, что Эду становится его жалко, несмотря на его привычку помойничать. — В целом я закончил, тебе осталось только сдать нормально, — Арс поднимает голову от ноута и шмыгает носом, Эд трогает его лоб рукой — влажный и горячий. — Спасибо, Арс. Ты колеса какие-нибудь пил от температуры? — Всё закончилось, в аптечке один уголь, — он кладет ноут на стол, отодвигает от себя подальше. Снимает очки и трет покрасневшие веки — наверняка полночи писал курсач и себе, и Эду. — Там в сковородке картошка, но разогрей, скорее всего остыла. — О, класс, жрал последний раз не помню когда. Ты ж моя хозяюшка. Арс не то чтобы круто готовит, но из них двоих он в этом сильнее, так что повар у них он. Некоторые блюда удаются ему особенно хорошо, и жареная картошка с грибами — одно из них. У Эда желудок сводит при виде еды, так что он начинает есть ложкой прямо со сковородки. Разогревать еду — для лохов. — Мда, — осуждающе говорит Арс, а потом шумно сморкается в салфетку — ну и у кого из них нет манер? — Кстати, — гнусаво продолжает он, — твоя фанаточка вчера подходила ко мне в универе. Спрашивала про тебя. Удивительно, но даже с полным носом соплей и слезящимися глазами он умудряется сохранить тон полуфлирта. Такие и с переломанными руками-ногами будут игриво хлопать глазками. — Че? Ты про кого? — Про Артема-Антона, брата Саши. Если в их квартире произносится это запретное имя, значит, Арс снова помирился с Петровым — Эд уже устал следить за перипетиями их отношений. Антон — другое дело, Антон интереснее. В среду они попрощались как-то комкано: пацан вернул ему куртку, брякнул «пока» и долго на него пырился, словно ждал чего-то. Эд так и не понял, чего, а затем тот дернул в подъезд — вот и вся история. — А, да? И че спрашивал? — Эд замирает с ложкой у рта, кусок картошки с нее соскальзывает обратно в сковородку. — А тебе прям интересно? — Арс, блядь, ложкой жопу проткну. — Ммм, оригинально… Ладно-ладно. Всякие личные вещи спрашивал: есть ли у тебя кто-нибудь, парни тебе нравятся или девушки. Краснел-бледнел, такой милаш, я не могу. — И что ты ответил? — Что у тебя никого нет, — Арс невинно улыбается, как будто не понимает, о каком вопросе речь, но под гневным взглядом Эда улыбка меняется на хитрожопую. — Понравился он тебе, да? Эд в душе не ебет, понравился или нет. Он вообще не особо сечет, что это значит. Пацан интересный, это факт. Красивый, это тоже факт. Смеется… Ну, Эд бы хотел, чтобы такое с ним рядом смеялось. — Вижу глубокий мыслительный процесс на твоем лице, — вздыхает Арс. — Я тебе помогу: хочешь его или нет? — Нет. — Ты даже не подумал! — возмущенно. В вопросах секса Арсений Попов эксперт, а в самом сексе — мастер спорта. Периодически Эд через стенку слышит звуки этих самых соревнований, где они с Петровым подтверждают мастерство. — Так че ты ему ответил? — Что ты мечтаешь трахнуться с мужиком, но боишься, потому что только с виду весь такой брутал, а на самом деле сладкая булочка. — Так и сказал? — мрачно уточняет Эд. — Нет, конечно. Сказал, что ты самый натуральный натурал, и твоя натуральность такая железная, что ей можно забивать гвозди. — Класс, спс, — Эд кивает, не скрывая иронии. — Ладно, щас пожру и сгоняю тебе за колесами. Еще че надо? Леденцы от кашля? Сироп какой-нибудь? — Ой, аскорбинку возьми. Сто лет не ел их. Но детские, которые цветные, они вкуснее. Эд закатывает глаза и начинает работать ложкой быстрее, потому что Арс смачно закашливается — совсем разболеется, если не начнет лечиться. *** Эд вспоминает об аскорбинке, когда уже возвращается к подъезду, и сначала думает: пошло оно в пизду, обойдется. А потом разворачивается и топает обратно в аптеку, шурша пакетом с лекарствами. Он сдуру накупил столько, что хватит полк солдат вылечить — но для Арса с его графскими корнями и кучей бабла это не проблема. Он распахивает дверь аптеки, настроенный на второй спор с продавщицей (та пятнадцать минут убеждала его, что татуировки вызывают рак кожи), но видит Антона, который неловко перетаптывается у кассы. Говно — вот и оно! Хотя тут больше подходит «вспомнишь солнце — вот и лучик». — Привет, пацан, — бросает Эд, подходя ближе, и Антон быстро прячет в карман покупку — но тот успевает заметить цветастый коробок Дюрекса. — Привет, — смущенно брякает он, и пальцами — сегодня без колец — подталкивает купюру в сторону продавщицы. — Презервативы Дюрекс сверхтонкие, двести рублей, — ехидно чеканит женщина. — Пакет нужен? — Не нужен, — сдавленно отвечает Антон, отводя взгляд, и его красное от стыда лицо — это очень смешно, но Эд сдерживается и не ржет. И затем он вспоминает, что пришел сюда за ебучей аскорбинкой, и ему тоже становится стыдно. Казалось бы, чего такого, но Антон ведь считает его крутым, а крутые не покупают детские конфетки. — А вам что опять? — недовольно спрашивает продавщица. — Аскорбиновую кислоту, детскую, с цветными таблетками, — равнодушно говорит Эд и слышит хихиканье Антона. — Это для друга, — зачем-то оправдывается он, и это еще тупее, чем сама ситуация. Он получает свою аскорбинку за тридцать пять рублей и выходит из аптеки вместе с Антоном — тот его ждал. — Че, трахаться собрался? — резко нападает Эд, потому что лучшая защита — это нападение. — Ну… — Антон начинает покусывать губу, и Эд задумывается всерьез над вопросом Арса: хочет или нет? Сам того не зная, пацан отвечает: — Не знаю. От многих факторов зависит. — С сексом всегда так, — Эд пожимает плечами и перекладывает пакет в другую руку. — Ну, хорошего вечера тогда? — А, да это не для сегодня. Это для субботы, — Антон щелчком достает из пачки сигарету, жестом предлагает Эду — тот качает головой. Ему достаточно и рака кожи, так что сегодня без рака легких, пожалуй. — Субботы? В «Девяностых» планируешь склеить кого-то? — хмыкает Эд, хотя это и вызывает у него какие-то смутные, непонятные ощущения. Ему, кажется, невесело от мысли, что это чудо-юдо в перьях будет кто-то трахать. — Возможно, — загадочно говорит Антон и затягивается сигаретой, смотрит на него выразительно, глаза хитро прищурены. Эд не совсем дебил и умеет считывать намеки. — Че, меня штоль? — беззастенчиво спрашивает он, и Антон давится дымом, закашливается, роняет сигарету на асфальт. Он сипло кашляет, согнувшись пополам и уперев руки в колени, а потом внезапно хохочет — искренне так, от души, и кашель перемежается со смехом. «Совсем пизданулся башкой, — думает Эд. — Это семейное». — Ты еще хуже меня во флирте, — все еще посмеиваясь, Антон выпрямляется, вытирает пальцем выступившие слезы у глаз, носком кеда топчет тлеющую сигарету. — Это ж надо так в лоб спросить. — Ну, а че такого… — Эд топчется на месте, опять перекладывает пакет в другую руку. — Так да? — всё-таки уточняет он. — Да. Но это просто на всякий случай, мало ли, — краснеет моментально, буквально неоновой лампочкой красного цвета вспыхивает, но взгляд всё равно не отводит. — Пиздец, тебе ж Арс сказал, что я по бабам, — Эд пытается казаться суровее, но не получается, потому что Антон смотрит чисто и искренне, улыбается и весь светится. — Так я тоже, — легко говорит он и оборачивается на остановку — за поворотом уже видно подъезжающий автобус. — Ладно, мне пора валить, так что до субботы. И, это, — добавляет вдруг он, — ориентация — не константа. И срывается с места, бежит к остановке, не дождавшись хотя бы «пока». Эд остается охуевающе смотреть на плывущий по дороге автобус. Автобус поплыл — и Эд поплыл. *** — Я умираю, — гнусаво хрипит Арс, драматично прикладывая ладонь ко лбу. Он лежит на диване, и всё его существо выражает готовность к скорой смерти. — Ты не умираешь, — раздраженно ворчит Эд, накрывая его уже третьим пледом и сует руку ему подмышку — вытаскивает градусник. — Тридцать восемь и семь, жить будешь. — Я вижу свет… — Тогда не иди к нему. Эд убирает челку с его лба — волосы грязные, в таком состоянии сил мыться нет. Но даже с грязными волосами и отекшим еблом, с красными глазами и шелушащимся от платков носом Арс выглядит вполне сносно. — Хочу пить, — его голос срывается на скрипы. Эд вздыхает и идет на их крошечную кухню. Там процесс варки бульона приобрел немыслимые масштабы: запах вареной курицы стоит удушающий, вокруг везде нарезанный кольцами лук — запах еще хуже, тут же валяется зеленый лук и укроп пучками, а морковь кружочками башней возвышается на тарелке. Петров в фартуке мечется по комнате, и Эд в ахуе от такого нерационального использования пространства. — Пиздец воняет, — морщится он, протискиваясь мимо него к фильтру с водой. — Не сильнее, чем твои кроссовки, Эдик. Эд пожимает плечами: что правда, то правда. — Вы типа опять вместе? Миритесь и ссоритесь чаще, чем я сру. — Знаю хорошие таблетки от запоров, — беззлобно отвечает Петров, строя услужливую морду. — Вам не мешало бы просраться, сударь. Эд снова пожимает плечами: что правда, то всё еще правда. Хотя ему бы просраться не в прямом смысле, а в фигуральном, но это мелочи. Просраться, да только бы не обосраться. Он наливает стакан воды и, стараясь не задеть какую-нибудь деталь будущего кулинарного шедевра, пробирается обратно к двери. — Ты температуру Арсению мерил? — стопорит его Петров. — Ага, — Эд достает из кармана градусник и протягивает ему. — Тридцать восемь и семь. — Хуево, — Петров лупит на градусник, уверяясь в правдивости его слов — не то чтобы Эд когда-нибудь ему врал. — Дай ему еще парацетамола. Эд кивает и идет обратно в комнату — дает сонному Арсу таблетку и следит, чтобы тот ее выпил. Вновь укрывает его пледами и уже собирается идти в свою комнату, как разворачивается и возвращается на кухню. — Слушай, Петров, — начинает он, нахмурившись. Он точно пожалеет, что спрашивает это именно у него, но Петров максимум застебет, Арс же закидает кучей вопросов и без ответов не отстанет. — Как понять «ориентация — не константа»? Эд не совсем конченный и прогуглил вчера, что константа — это постоянная величина, но общий смысл фразы от него ускользает. Он не тешит себя надеждами и знает, что тупой и, если бы не Арс, вылетел бы из универа еще на первом курсе. — Что, не знаешь таких умных слов? — насмешливо спрашивает Петров, оборачивается, подняв бровь. — Значит, что ориентация не всю жизнь одна и та же, она может меняться. — То есть? — не врубается Эд. — Сегодня гей, завтра натурал? Так же только би могут. — Не совсем, — Петров вздыхает и поворачивается к нему всем корпусом. — Вот смотри, Эдик, на пальцах объясняю для особо гениальных. Мне всю жизнь нравились девушки, а на парней было ровно, — эффектно размахивает ножом — тем же, каким нарезает вареную курицу мелкими кубиками. — Девушек у меня было пруд пруди, и все они одинаковые. Я думал, что просто любить не умею, а потом встретил Арсения. Понимаешь? — Нет. — Бывает, что ты встречаешь человека, который полностью меняет твое представление о мире. И неважно, какого он пола — тебе нравится он сам, всё в нем. К нему тянет, и ты ничего с этим сделать не можешь. Поэтому и ориентация — не константа, ведь я же был натуралом, а теперь какой из меня натурал? — Хуевый, — кивает Эд, наконец-то поняв. — Хотя по большому счету это условность. Парни, девушки — не всё ли равно? — и снова принимается нарезать курицу. Эд задумчиво наблюдает за этим пару мгновений, а потом уходит с кухни. *** Эд не силен в самоанализе и никогда не пытался копаться в себе. То есть, да, он давно хочет попробовать с парнем в качестве эксперимента, и хуй знает, когда эта мысль родилась в его голове. Может, после знакомства с Арсом и Петровым, или когда он впервые услышал, как эти двое стонут за стенкой — ну нереально же так стонать, если секс плохой. Или, может, это желание родилось во время случайно (правда, случайно) просмотренной порнухи с двумя мужиками. Словом, Эд хочет попробовать с каким-нибудь парнем, и отрицать это тупо. Но Антон выбивается из определения «какой-нибудь парень». Чем — Эд понять не способен, и какие чувства он по этому поводу испытывает — понять не способен тоже. Ему одновременно вроде и хочется пофантазировать о нем во время дрочки, и хочется сводить его в парк, чтоб сладкой ваты купить и на каруселях покатать. В таких мыслях Эд дотягивает до субботы, и выбор трека беспокоит его куда больше, чем сдача курсовой в понедельник (хотя Арс написал ее целиком и полностью, и даже сноски оформил). Изначально ему хотелось представить всем новенький «Рукалицо», но этот трек откровенно идиотский, поэтому он решает читать «Оттуда, где я», который, хоть и не блещет глубоким смыслом, но всё-таки более правдивый. Он бы вообще выбрал «Индиго», но Дана послала его в пень, потому что эта песня слишком жесткая и личная, чтобы представлять ее перед обдолбанными алкашами, и они берегут ее для июльского фестиваля. В клубе и правда все обдолбанные и пьяные, и никакого закулисья тут нет, поэтому Эд ждет своей очереди внизу, в толпе. Он ищет взглядом Антона, но нигде не замечает его макушку — и от этого становится как-то тоскливо, тот ведь обещал прийти. В конце концов, Эд придумал остроумный подкол на тему презиков — лучше поздно, чем никогда. Его всегда трясет перед выступлениями, и перед сценой он стоит весь потный. Когда Слейм, он же Славка, дочитывает свой трек, Эд едва не теряет сознание от нервов — он следующий. Хотя это далеко не первое, не второе и даже не третье его выступление, но каждый раз как первый (это пиздеж, в первый раз он чуть не сдох). Слава кидает ему микрофон и соскакивает со сцены на пол, а Эд, оперевшись руками, залазит наверх — местами поменялись. Он поправляет сползающую на одно плечо лямку майки, вытирает пот со лба и кричит в микрофон: — Ну че, готовы, бандиты?! Он боялся, что проорет в тишину — но народ радостно гудит, салютует ему пластиковым стаканами с дешевым пивом. Какая-то девка у барной стойки визжит: «Давай, Скруджи!», и ее возглас подхватывает пара парней рядом. И они реально все начинают скандировать: «Давай, Скруджи!», пусть половина собравшихся вообще не в курсе, кто он такой. Кто-то наконец включает бит, и на первых басах Эд видит Антона. Он не у сцены — а у дальней стены, стоит в огромной черной худи, капюшон накинут. Эд бы его не узнал — но тот улыбается так ярко, пиздец как ярко, ярче софита, что бьет светом в глаза. Язык будто сводит, и во рту моментально пересыхает — Эд пропускает место, где должен был вступить. Каким-то чудом он умудряется сориентироваться и, глядя прямо на Антона, начинает читать — попадает ровно по музыке, и до конца трека всё идет гладко. Лучше, чем гладко, идеально — Эд никогда так круто не читал: так дерзко, рвано, никогда не рычал так агрессивно. Он спрыгивает со сцены на пол на таком адреналине, что даже не помнит, как только что выступил. Возможно, он половину строк перепутал или вместо нужных слов белиберду нахуевертил — насрать. Он прорезает толпу, двигаясь к Антону, и его постоянно цепляют за майку, за руки — соскальзывают с потной кожи, микрофон сам исчезает из рук. — Это было круто! — с восторгом орет ему Антон, стараясь перекричать вновь долбящую музыку — начинает выступать кто-то другой. — Понравилось? — зачем-то так же громко спрашивает Эд, хотя пацан едва не прыгает от восторга: энергия бьет из него ключом. У Эда энергии тоже полно, и он вдруг понимает, что хочет выплеснуть ее не на сцене, он хочет выплеснуть ее в Антона в прямом и переносном смысле. Зажать где-нибудь в углу и засосать так, чтобы у него ноги подкосились, чтобы он скулил в поцелуй и терся о него. Антон что-то ему рассказывает, смеется, размахивает руками, а Эд думает лишь о том, как хочет поцеловать эти искусанные губы — пиздец, его собственные губы горят, кончики пальцев покалывает. В клубе нет гримерок, подсобок тоже нет, нихуя нет, одни сортиры — но там такой срач, что он Антона туда никогда не потащит. Антон заслуживает большего, чем обоссаный пол и обосранный унитаз, закиданный бычками. Эд торопливо толкает его к выходу. — Это жизнь! В ней ни черта не по фэншую! Ты как будто играешь в чужую! Пересекаем двойную сплошную! — цитирует его трек Антон, вываливаясь из клуба. Он захлебывается восторгом, размахивает руками так, что чуть не врезает Эду по лбу. А Эд чувствует, что сам пересекает двойную сплошную — вот прям щас. Он бы прижал его к обшарпанной кирпичной стене и засосал прям здесь, но вокруг слишко много людей — стоят, курят, хули им в клубе не курится? — и поэтому нельзя. — Бля, мне жарко, — говорит Антон и в одно движение стягивает худи, всё еще скачет. — Это было так охуенно, так охуенно! — его глаза искрятся, как новогодняя елка. — Я такой энергетики со сцены никогда не чувствовал! — дурак, ты сам ею фонтанируешь. — Ты даже не представляешь, какое у тебя будущее! — он прыгает вокруг него, носится кругами, как ребенок, Эда колотит — Антон везде. — Что здесь — это всё хуйня, я тебе отвечаю, ты точно будешь на большой сцене, и клипы снимать, и альбомы выпускать, и в топе Айтюнса твои треки выстрелят! Эд рычит, ловит Антона за плечи и прижимает к стене, слишком сильно, тот айкает — спиной приложился, — но не вырывается. Эд привстает на цыпочки, Антон склоняет голову — на людей похуй, почти-почти-почти, — но со стороны двери вдруг орут: — Скруджи! Там у Даны хуйня с минусом, помоги срочно! — Блядь, — рявкает он, отстраняясь. Кто это был — хуй его знает, человек уже скрылся за дверью. — Антон, это срочно, подождешь меня пять минут? Антон ярко улыбается и кивает, молча подталкивая его, торопит. Эд молнией возвращается в клуб, бежит к компам через толпу, на автомате что-то там нажимает — сам не соображает толком, — но Дана в итоге довольная. И на обратном пути, чувствуя пихания локтями со всех сторон, он вдруг тормозит. Что он делает? Собирается трахнуть пацана, который просто от его треков тащится, как удав по стекловате? Тупо трахнет и свалит, отправляя мальца в свободное плаванье? А дальше что? Эд, блядь, не хочет отношений — он вообще не готов, а Антона нельзя просто потрахивать время от времени. Он солнечный, светлый мальчик, нельзя согнуть его раком и выебать, а после шлепнуть по жопе и сказать спасибо. Эд так не может. Нельзя. Из клуба он не выходит. Идет к бару, пропускает один стакан пива, второй — пить это ссанье невозможно, но Эд залпом хлебает, чтобы хоть немного дало. Дает — только это нихуя не расслабляет, и ему всё так же погано. Антон возвращается в клуб, и они несколько раз сталкиваются взглядами — Эд ловит его растерянный и непонимающий. Пацан хмурится, но всё равно упрямо шатается вокруг, лишь иногда поглядывая на сцену. Зря, кстати, потому что сейчас самый разгар программы — читает Терновой, а его стоит и послушать, и посмотреть. Они так и не подходят друг к другу, и Эд в итоге выползает ссыкливо через черный ход, по пути домой в каком-то ларьке покупает бутыль паленого коньяка. Дома тихо, стараясь не разбудить всё еще болеющего Арса, выпивает половину прямо из горла — и долго блюет в туалете: сочетание дешевой алкашки и паленой алкашки еще хуже, чем селедка под шубой из университетской столовки и парное молочко. Сил идти до своей кровати тупо нет — и он, так и не почистив зубы и не раздевшись, падает на диван рядом с Арсом, утыкается носом ему в плечо. Тот то ли во сне, то ли проснувшись, успокаивающе гладит его по голове. Эд засыпает под его тяжелое сопение. *** Антон ходит на все его выступления. Даже на те, что Эд дает в клубах на другом конце города, которые дерьмовее «Девяностых» — просто сараи и подвалы, в которых микрофоны со шнуром, а из-за дерьмовой акустики не разобрать текстов песен. К сцене никогда не подходит — лишь стоит у стены или колонны и слушает, открыв хлеборезку, а после сразу сваливает. Сессию Эд сдает чудом — и это чудо называется «волшебные деньги Арса и беспринципные преподаватели». Он должен ему, наверно, целое состояние, но тому вообще всё равно, потому что родители своего любимого сынульку балуют, окутывают купюрами, как самым теплым одеялком, и разве что в жопу не целуют. Эд ему отдает долги потихоньку — выступления что-то да приносят. Арс, кстати, всё понимает, но с вопросами не пристает. В отличие от Эда, он хорошо разбирается в чувствах — по крайней мере, чужих — и не торопит, не расспрашивает. Хотя Эд бы с ним с удовольствием обсудил свои чувства, если б сам осознавал, с чего его так хуевит. Антон из головы не выходит — он в ней прочно поселился, и, несмотря на все «Стой!», устроил там дестрой, и сидит весь такой лыбится. Эд уже привык заходить на его страницу ВКонтакте и подолгу гипнотизировать взглядом кнопку «написать сообщение», а потом закрывать окно, и всё по новой. Всё меняется ближе к концу июня, когда до фестиваля остается две недели, и Эд наконец-то перестает думать об Антоне как минимум раз в час. Все мысли занимает самый важный концерт в его жизни, а всё время — репетиции. Они с Даной срутся целыми днями из-за волнения: на фестивале будут продюсеры, и хорошо выступить означает получить реальный шанс пробиться в шоубиз. После очередной репетиции, вымотанный и охрипший (казалось бы, куда сильнее хрипеть), он возвращается домой и еще в прихожей слышит голоса. Сначала думает: ебана-коребана, Арс опять помирился с Петровым, и они всю ночь будут трахаться. И сразу понимает: второй голос точно принадлежит не Петрову. Слишком громкий и счастливый для него, слишком много смеха. Антон. Ладно, побегал — и хватит. Эд проходит в комнату, встает в пороге, упираясь руками в косяк. Две головы тут же поворачиваются в его сторону: Арс — лыбится, Антон — смотрит виновато, но упрямо. Губы искусаны в лохмотья, в кровь, они выделяются на фоне бледной кожи, насыщеннее только глаза — летом на улице менее зелено, чем в них. — А у нас го-о-ости, — с нарочитым весельем тянет Арс, стараясь разрядить обстановку. — Тот-кого-нельзя-называть забыл у меня свое дерьмо, а Антон зашел его забрать. Мило, не правда ли? — Ага, — бросает Эд. Антон больше не строит уверенность — он и правда уверен. Эд жопу может поставить на то, что тот не уйдет, пока они не поговорят, так что молча кивает ему на дверь своей комнаты. И Антон послушно поднимается, чертовски высокий: в клубах со сцены кажется куда ниже. — А я, пожалуй, пойду прогуляюсь, — как ни в чем не бывало бормочет Арс и аккуратненько, по стеночке выползает из комнаты. — Кстати, — кричит он уже из коридора, — твой брат — говно! Стоит Антону зайти в комнату, как он теряет всю напускную серьезность и открывает хлебальник от удивления — с восторгом осматривает акустические панели (денег хватило лишь на несколько штук), микрофон, звуковую станцию, синтезатор, на котором Эд так и не научился нормально играть. Бряцая кольцами, тут же всё ощупывает: осторожно, едва касаясь подушечками пальцев под пристальным взглядом Эда. И Эд, собственно, не против. — Охуе-е-еть, — тянет Антон, проводя ладонью по череде рычажков спецклавы. — А я думал, ты тупо в микрофон начитываешь, и всё. — Сначала так и было. На самом деле тут я больше не работаю, разве что какие-то демки записываю, а так — в студии, — Эд говорит спокойно, но нотки гордости всё равно проклевываются. Он прошел большой путь, хоть ему еще идти и идти. — Класс, — удовлетворенно кивает Антон и замолкает. Плавает взглядом по комнате, рассматривает каждую вещь, пусть и смотреть тут особо нечего. Задерживается на незаправленной кровати, а потом на нее же и садится, хотя к его услугам великолепное компьютерное кресло с ортопедической спинкой. В итоге на него садится сам Эд. — Расскажешь, что тогда случилось? — легко спрашивает Антон и даже не краснеет, только то, как он незаметно вытирает о джинсы вспотевшие ладони, выдает волнение. Эд хочет как-нибудь скаламбурить, пошутить в духе Арса, но ничего гениального в голову не приходит, и он рычит недовольно: — Да хуй его знает. Ты чего пришел-то? — Давай будем друзьями. — Че? — Друзьями. Я серьезно, просто хочу с тобой общаться. Без всяких гейских выкрутасов, клянусь. Эд не хочет «просто общаться», это хуево, но на что-то большее у него не хватает смелости, а не общаться вообще — хуевее хуевого, так что он кивает. — Ну давай. Антон расцветает, по-детски подпрыгивает жопой на кровати, а Эд не может прогнать из головы фантазию, как он его на эту самую кровать заваливает. *** Все на студии ржут, что у Эда вырос хвост, даже охранник не удерживается от шутки: Антон и правда ходит за ним хвостиком. Сидит на репетициях и чуть не трясется от экстаза, слушая один и тот же трек по десять раз, и никогда не мешает. Про такое говорят «не отсвечивает», да только Антон светит постоянно, и одним своим присутствием вырабатывает столько энергии, что хватило бы на обеспечение небольшого города. Эда с этого ебошит — он как будто за день получает десяток высоковольтных разрядов. Антон строит из себя дурачка и постоянно касается его — то по плечу похлопает (совершенно по-дружески, разумеется!), то за запястье зацепит, тормозя, то попросит рассмотреть татуировки на тыльной стороне ладони и долго наглаживает его руки, словно специально проводя по пальцам чересчур интимно — типа так увлечен, что не замечает. Он его провоцирует: смотрит из-под ресниц снизу вверх, сидя на стуле, и губы покусывает. Надевает такую огромную футболку, что она открывает ключицы, и взгляд Эда к ним как приваривает. А еще у него сформировалась новая привычка: он слушает его, приоткрыв рот, и при этом медленно снимает и надевает кольца. Стягивает — и обратно, снова стягивает — и обратно, сначала не спеша, а затем увеличивает темп так, что Эд запинается и теряет мысль. Это выглядит почти блядством, но, в отличие от того же блядского Арса, Антон сохранил в себе какую-то детскость, что ли, невинность. И это пиздец как возбуждает, потому что на шлюх у Эда не встает, а вот на такое — стоит так, что чуть по лбу не бьет. Вечерами Антон тоже просиживает у него в комнате — они смотрят мультики, сидя на кровати. «Южный парк» пересматривают с первого сезона — и уже до третьего дошли. С Антоном классно: он ржет так заразительно, что Эду тоже смешно, даже если шутка в молоко. А Антону всё весело, и он после каждой шутки поворачивается к Эду, считывает его реакцию. И к концу вечера всегда прижимается к нему вплотную, хотя начинают смотреть они с разных концов кровати. Может, Эд и сам немного двигается. Он привыкает к Антону, Арс привыкает готовить на троих. С Антоном и просто болтать клево. Он много чем интересуется, много чего знает — поверхностно, нахватал из разных отраслей, но рассказывает всегда живо и смешно, у него какой-то прирожденный талант делать смешным всё вокруг. Иногда Эд так ржет, что боится охрипнуть вконец и потерять голос прямо перед фестивалем. День фестиваля выдается отстойно холодным и дождливым — и Эд боится, что праздник отменят, но в парке всё равно собирается толпа людей. Все веселые, с зонтиками и в дождевиках, и он готов расцеловать лично каждого за то, что не остались дома с сухими жопами. Ну, расцеловать — хуй там, конечно, но пожать руку и правда готов. У них с Даной даже гримерка есть (палатка на самом деле), и Эд нервно качается на стуле, барабаня пальцами по колену, Дана нарезает круги, ходит из угла в угол. А Антон сидит в дебильной непромокаемой кепке абсолютно спокойный, всем своим видом излучает уверенность. У Эда «Иду к Олимпу», в котором он пиздец как сомневается, и общая с Даной «Индиго», где от него почти ничего не требуется, но облажаться и утянуть подругу на дно он тоже не может. — Всё будет четко, — весело говорит Антон, накрывая его руку своей, будто бы останавливая отбивку пальцев, а на самом деле поглаживая. На улице холодно, но рука у него горячая. — Верь в себя, Скруджи. Он всегда его так звал на репетициях — подчеркивал, что Эд — не какой-то там обычный Эдик Выграновский, чучело из-под залупы, он артист. Ну, или как минимум тот, кто им станет. — Достаточно, что ты в меня веришь, — хмыкает Эд и чувствует, как Антон слегка сжимает его руку. — Рифма к слову «четко»? Они начали играть в эту игру недавно. Антон хочет писать рэп, но не умеет рифмовать от слова «рифма-хуифма», и Эд то и дело вот так подбрасывает ему слова, заставляя тренироваться. Антон думает очень долго — уснуть можно, — а потом обреченно вздыхает: — Чечетка? — и кривит мордень. Эд ржет, и всё волнение как ветром сдувает — таким же сильным, как разыгрался сегодня. Но, несмотря на чуть не срывающий тенты ветер и ливень, больше напоминающий непроницаемую стену воды, всё проходит отлично. Может, и дерьмово, конечно — Эд не понимает. Но два продюсера берут у него контакты, а несколько человек из зрителей уточняют, где можно послушать его треки, и это лучше, чем он ожидал. Он уверен: это из-за Антона. Впервые тот болтался не где-то в заднике, а стоял прямо у сцены, и Эду даже не надо было на него смотреть, чтобы чувствовать поддержку. Чтобы чувствовать его присутствие. Антон — его талисман и успокоительное в одном флаконе. — Рифма к слову «победитель»? — весело кричит его талисман, когда Эд вваливается в палатку после разговоров с продюсерами. — Ты как мой ангел-хранитель, давно зажжен между нами фитиль, ты принес хаос в мою обитель, — чеканит Эд первое, что приходит в голову, и под удивленным взглядом зеленых глаз крепко обнимает его, утыкаясь лбом в плечо из-за разницы в росте. Антон смеется, а Эд думает, что это пиздеж: нет никакого хаоса, и дестроя больше нет. Всё заебись. *** К концу лета они становятся такими заебатыми друзьями, что Эд начинает сомневаться, интересен ли он Антону как парень. То есть не просто как парень, а как его парень. Эд вообще сомневается, что тот тогда именно этого хотел, мало ли что в голову взбрело. — Я. Хуй. Знает, — чеканит Эд, каждое слово сопровождая мощным толчком швабры под диван. Для этого ему приходится скрючиться креветкой и оттопырить жопу. Арс, лежа на диване, не упускает шанса пихнуть его под зад ногой, за что чуть не получает вывих стопы. — Ублюдок, — обиженно говорит он и закидывает ногу обратно на спинку дивана, — больно как бы. А по поводу малыша твоего… Готов поклясться, что он все ручки уже стер, фантазируя о тебе. Он мне практически сам это сказал. Они с Арсом неплохо ладят, но у Антона порой глаза в череп закатываются от его закидонов вроде коллекции цветных очков или занятий танцами. А Арс дразнит его соплюном и наваливает еды в тарелку раза в три больше, чем себе и Эду, хотя они не особо отличаются по комплекции. — Блядь, Арс, — раздраженно рявкает Эд и мокрой шваброй проходится по его ступням — тот ржет от щекотки и пихает ноги под плед. — Уверен? Я не хочу трахнуть его и просрать то, что между нами сейчас. — Тогда благословляю вас на отношения. — Вот уж спасибо, сука. Еще б я что-то в этом сек. У меня и с бабами-то не складывалось, а с мужиками так вообще пропиздон. — Всё как у нас с тобой, но плюс секс. Если тебе надо пояснить, как сосать писю, то я скину несколько обучающих видео. Могу и сам записать парочку, спешл фор ю. Эд смотрит на него мрачно, и Арс вздыхает: — Ты не просрешь. А если просрешь, придет чудесный Арсений и засунет всё говно обратно. Кивнув, Эд продолжает убираться. И он почти домывает полы в комнате, как вдруг хмурится: — Слушай, а когда он в тот первый раз приходил… Он в натуре забирал какую-то вещь Петрова? — Не произноси эту фамилию в нашем святом доме, — Арс морщится. — Ну, я написал Антону, что хочу передать через него наушники Тому-кого-нельзя называть, но этот гондон меня не просил. Скорее всего он и забыл о них. — То есть ты специально его притащил, да? — Да-а-а, — Арс хитрожопо улыбается. — Устал смотреть на твои мучения, а у меня доброе сердце и прирожденный талант свахи, не пропадать же, — и картинно прикладывает руку к груди. — Пиздец, я тебя обожаю. — Ты вон там кусок пола пропустила, Золушка, будь внимательнее. Эд снимает со швабры тряпку и запускает прямо ему в лицо. *** Эд всё для себя решил — не прошло и, блядь, полугода. Теперь он выжидает нужный момент, чтобы перевести их с Антоном отношения в другое русло. Оказывается, это не так легко: нельзя засосать друга посреди просмотра «Южного парка», и дело даже не в романтике, это просто поебота какая-то. А сейчас «Южный парк» на паузе, потому что Антону вдруг приспичило рассказать историю про то, как они с одногруппником ходили недавно на вечеринку. Антон всегда так делает: идея пришла — и он тормозит видео, и болтает без умолку, перескакивая с темы на тему, пока экран не гаснет, уходя в спящий режим. А затем ойкает и опять запускает мультик, а через пять минут всё повторяется. — И вот, короче, она мне говорит: а нарисуй мне на груди — благо там много места! — смеется Антон, Эд ржет тоже и сам не знает, над чем, потому что история так себе в плане юмора. — А у нее такие огромные сиськи, пиздец, ими можно убить… А я до этого из сисек только мелочь всякую трогал, типа Ирки… — Ирки? — Ну да, бывшей моей. Так вот… — И че, долго вы встречались? — чересчур резко спрашивает Эд и пытается себя убедить, что это ни разу не ревность. Но всё равно со злостью представляет какую-то шлюху, скачущую на его мальчике. — Ну, года два точно, — Антон слегка приподнимает брови, улыбается — и кое-как зажившая кожа на губах трескается. Он морщится и слизывает выступившую капельку крови. — Так вот, эта девушка… — А че расстались? Антон поворачивается к нему всем корпусом, и они слегка соприкасаются коленями. Малой сидит в компьютерном кресле, Эд — на притащенном из кухни стуле, и у него уже жопа онемела от жесткой сидушки. Встать бы, размяться, но тогда этот их мини-контакт пропадет. — Да как-то само собой получилось. Мы с десятого класса были вместе, надоели друг другу, у нее появились другие интересы, а я… Да мне похуй было. Ну, есть девушка — класс, нет — и ладно. Жарко что-то, — внезапно выдает он, расстегивает молнию толстовки и скидывает шмотку прямо на пол. На нем опять сучья футболка на несколько размеров больше — и рукав сползает, оголяя плечо. Эд пялится на голую кожу, Антон замечает это и негромко говорит: — Татуировку тут хочу. — Че? — не врубается Эд, мажет взглядом по его лицу, а Антон снова кусает губы в кровь. — Татуху на плече. Не решил пока, что именно. Может, посоветуешь что-нибудь, как эксперт? — Как эксперт, советую не делать. Нахуя такое портить? — Эд протягивает руку и ладонью проводит по ключице, плечу — Антон пиздец горячий, во всех смыслах слова. Тот откидывает голову на спинку кресла, смотрит из-под ресниц. — Такое? — глухо переспрашивает он, опять ведет языком по губам. — Такое что? — Тело, — нехотя бросает Эд и понимает, что спалился — Антон счастливо улыбается. И тот прав — в комнате реально жарко, в жар бросает, вся поясница мокрая. — Тебе нравится мое тело? — Знаешь же, что да. И это тот самый момент. Плевать, что в комнате духота, а на экране Картман показывает сральник, плевать, что за стенкой орет шоу «Топ-модель по-американски», от которого фанатеет Арс. Антон придвигается к нему, сердце Эда с обычного стука переходит на какой-то бешеный бит. Он смотрит на искусанные губы, наклоняется. Чувствует уже чужое дыхание — еще горячее, чем воздух в комнате, раскаленное… Как дверь резко распахивается, хлопая о стену, и Арс гордо объявляет с порога: — Господа, садитесь жрать, пожалуйста! Эд не отпрыгивает на другой конец комнаты, как хочется в следующую секунду, но медленно отстраняется, и Антон выглядит печально, выпячивает нижнюю губу от разочарования. — Ой, — Арс оглядывает всю эту сцену виновато, — я вам всё испортил? — Нет, — тут же говорит Эд. — Да! — упрямо отвечает Антон. Он поворачивается к двери и буравит Арса взглядом так, словно хочет расчленить, обоссать и сжечь, и мордаха того приобретает еще более виноватый вид. — Давайте я уйду, и мы притворимся, что этого не было? — предлагает он и тут же закрывает дверь, но в щель кричит: — Но когда закончите сосаться, то идите на кухню, потому что гречка стынет быстрее, чем ваши чувства! Антон вздыхает и снова поворачивается к Эду, неловко смеется, приглаживая рукой челку. — По правилам мы должны сейчас сделать вид, что не хотели поцеловаться, и продолжить смотреть мультик в неловком молчании. У Эда в груди по-прежнему техновечеринка, и он впервые узнает, что такое потеющие ладони. Но Антон смотрит так выжидающе, перескакивает взглядом глаза-губы, губы-глаза, что пошло оно всё нахуй. — Ага, щас, — бросает Эд и сам наклоняется к нему, сминает губы в поцелуе. Они больно стукаются зубами, но Эд всё равно продолжает — кусает его за губы, язык в рот пихает, крепко держит за плечи — не чтобы Антон не вырвался, а чтобы самому не упасть. А Антон — он как будто этого ждал (и ждал ведь) — цепляется пальцами за его бедро, постанывает в поцелуй, дышит загнанно и прерывисто. Эд отстраняется, только когда губы немеют, но Антон резким движением двигает его стул к себе и начинает целовать шею, кадык вылизывает, пальцами оттягивает ворот футболки и кусает плечи, ключицы, какой-то невозможный пацан. Он широкой ладонью накрывает его ширинку и начинает мять, это почти больно, но всё равно хорошо, и Эд раздвигает ноги. Вся шея мокрая, и от сквозняка открытого окна покрывается мурашками (окно весь вечер было открыто? С хуя тогда так жарко?), но Антон снова и снова согревает ее горячим языком и губами. — Блядь, блядь, блядь, — шепчет он между поцелуями, и, звеня кольцами о ширинку, всё-таки расстегивает его джинсы — Эд выгибается на скрипучем стуле. Как там Петров сказал — одуванчик полевой? Это что за ебаное радиационное поле с такими одуванчиками? Эд наблюдает, как Антон сползает на пол, как вытаскивает его член — кольца давят, царапают, но похуй — и уже высовывает широкий язык, но потом смотрит снизу вверх вопросительно, и в глазах сомнение. — Не хочешь? — спрашивает Эд, а голоса нет — вообще нет, одни хрипы какие-то. Он прочищает горло и уточняет емко: — Нет? — А ты хочешь? — и прикусывает эту свою блядскую губу. Эд дергает бедрами вверх, как бы говоря «Что за тупой вопрос, посмотри, блядь, что ты со мной делаешь», и Антон кивает. — Только я не умею. — Делай со мной всё, что хочешь, — сдается Эд. — Коронации хочу, — по-идиотски шутит Антон и сам, дурак, ухахатывается. — Рифма к слову «король»? — Тролль, — с ходу отвечает он, глядя ему в глаза. — Это я тролль? Мда, у тебя с рифмами проблема, но ты всё равно королева. И Антон ржет, а затем лижет, берет в рот, трется щекой, носом — и непонятно, кого из них сильнее ебошит. Он даже не прикасается к себе, но стонет с членом во рту, втягивает щеки, веки прикрывает, и весь подбородок в слюне, всё течет. Как-то сложилось, что Эду раньше никто не отсасывал, но если это каждый раз выглядит и ощущается вот так, то теперь ясно, откуда столько разговоров — за это душу продать можно. Он не успевает предупредить — и кончает ему в рот, и Антон от неожиданности давится спермой, кашляет, пока она вытекает изо рта. Эд вытирает ее пальцами и притягивает к себе Антона, целует обкусанные, залитые спермой губы — и чувствует, как тот в поцелуй улыбается. Эд запоздало вспоминает, что эгоистом быть плохо, и тянется рукой к чужой ширинке, но Антон берет его за запястье, останавливает. — Не, не надо. Я уже всё. И реально — в свете монитора на джинсах едва заметное влажное пятно. Эд вопросительно поднимает бровь, мол, что за хуйня. — Да просто сжал рукой, и этого хватило, — Антон смущенно отворачивается, пытается встать, но Эд только усаживает его к себе на колени — не особо приятно с такой костлявой жопой, конечно, но так обнимать удобнее. Неловкости нет никакой. Наоборот, Антон мягко целует его в висок, откидывается головой на плечо, едва не сваливаясь на пол. — Че, — вздыхает Эд после паузы, — на кухню пойдем, или ты типа поел? — Да уж, — Антон хохочет, широко открывая рот, и Эд думает о том, как ему повезло с таким размером хлебальника. — Нет уж, ужин должен быть полноценным: белки, жиры и углеводы. Последних двух не хватает, так что дай мне, во что переодеться. Гречку они едят холодную. *** Антон впервые остается у них на ночь, и Арс по-джентльменски уступает им диван, а сам идет спать на одноместную кровать Эда. То, что случилось в комнате, они не обсуждают, но Антон больше не маскирует свои прикосновения под дружескими и фильмец про зомбей смотрит, по-хозяйски положив ладонь Эду на колено. Вздрагивает на каждом страшном (ни разу не страшном) моменте, и Эд думает, что если зомби-апокалипсис случится, то он нахуй всех за своего пацана порешает. Стрелять он умеет — батя в детстве научил. А потом он долго не может заснуть, просто пялится на спину Антона: на острые лопатки, на выступающие позвонки, обтянутые кожей, и испытывает такую сумасшедше щемящую нежность, что сон не идет. Эд не живет в лесу, не молится пню и не подтирается лопухом, он что такое нежность — знает. Видел в фильмах, сериалах, читал в книжках, и в жизни встречал: как Петров целует Арса в нос, когда они не в ссоре, и в этом столько ласки. Но он сам никогда раньше такого не испытывал, никогда внутри не было так тепло от простого осознания, что у него кто-то есть. Пиздец, совсем соплей стал. Эд придвигается ближе, перекидывает руку через его бок, кончиками пальцев гладит по животу — пресс там даже и не намечается, — и осторожно целует: один позвонок, второй, третий, самый явный, на границе спины и шеи. Антон довольно мычит, а затем прижимается спиной к нему, и по голосу слышно, что улыбается: — Я с самого начала знал, что ты такой, — полушепотом. — Думал, ты спишь. Какой? — Такой. Нежный, заботливый. Я в тебе сразу это почувствовал. Со сцены орешь, что хочешь трахнуть, а на самом деле разве что зацелуешь до смерти. Няшка. Эд щиплет его за живот, Антон дергается и ржет — слишком громко, потому что тихо он не умеет. А, может, и умеет: это только предстоит выяснить. — Трахайтесь, а не анекдоты там друг другу рассказывайте! — орет из другой комнаты Арс, которому обязательно надо вставить свои пять копеек. — Рифма к слову «няшка»? — фыркает Эд тихо, почти Антону в ухо, чтобы любопытный сосед уж точно не услышал. — Говняшка, — уверенно отвечает Антон, и Эд опять его целует, но теперь уже в плечо. — Сам ты говняшка. И он разворачивает его на спину, отпихивает одеяло в сторону. Антон раскидывает длинные конечности по дивану, улыбается, не пытаясь быть сексуальным, но вот эта искренность без притворства и ебошит. — А я презервативы не взял, — говорит вдруг Антон, хлопая глазами. — Не думал, что ты сегодня решишься. — Ну… — Эд хмурится, вспоминая, что все презервативы лежат в его комнате, где сейчас сладко спит (хотя это вряд ли) Арс. — Можно и без этого. Что, без ебли в жопу никак? — Никак! — слышится со стороны двери, затем та резко открывается, и Антону в лоб прилетает лента презервативов — штук десять, не меньше. — Совет да любовь! Смазка в тумбе у дивана с правой стороны! И, кстати, твой брат — говно! — и дверь захлопывается. Антон хохочет в голос, Эд ржет тоже — и думает, что будет скучать по Арсу и его придури, когда съедет. А он съедет, потому что рано или поздно они с Антоном решат жить вместе, как ебаная сладкая парочка. Но это будет не завтра, не на неделе и скорее всего даже не в этом году. И впереди их много чего ожидает: контракт с продюсером у Эда, три курса универа у Антона, много работы и выступлений. Но будущего Эд не боится: а с хуя ли, если у него есть его личный талисман?