Your body's poetry

Чейз отступает от него по краю небоскреба, сохраняя удивительный баланс для человека, каждый шаг которого, если он оступится, может стать последним. Он отступает назад не глядя, будто идет по канату в обратной перемотке; он балансирует с обнаженной катаной; и, когда он взмахивает рукой, по лезвию пробегает сияющий блик — прямо как отражение маниакальных огней в его глазах. — Теряешь сноровку, — хмыкает он. — Я помню тебя с тех времен, когда ты бы кинулся на меня, не раздумывая, даже если бы это стоило нам обоим жизни. Ты привязываешься ко мне? — Мечтай, — огрызается Оливер, подгоняя его к самому краю; стрела натянута в ожидании, и ему достаточно лишь вскинуть руку, чтобы выстрелить, но он ждет, что Чейз сделает первый шаг. С высоты двадцати этажей или в атаку — еще неизвестно. Чейз выпрямляется; Оливер настороженно замирает, как животное, которое вот-вот угодит в ловушку. Внизу, под ними, шумит ночной город — и замолкает, будто театральная пауза; все погружается в тишину, светофоры горят красным, машины останавливаются; все замирает в ожидании; и это молчание давит на Оливера. Он смотрит, как Чейз раскидывает руки и улыбается; он снимает свою маску, когда они остаются вдвоем, будто насмехаясь над скрытностью Оливера. Из-за него Оливер чувствует себя так, будто его собственная маска — это лента на его глазах, мешающая ему видеть, закрывающая ему обзор; в тени капюшона и спрятавшийся за маской, он чувствует себя запертым в ящик. — В какой-нибудь другой раз я порадую тебя театральным представлением своей смерти, — говорит он с ухмылкой, — но не сегодня. Неподходящая ночь, чтобы умирать. — Мало зрителей? — Оливер сжимает зубы. Чейз склоняет голову набок. — Как грубо. Все представления только для тебя. Он замахивается катаной, и Оливер вздергивает лук, но стрела уходит в сторону, когда Чейз отбрасывает оружие и кидается на него, сбивая его с ног. * * * — Кто, блядь, такой Прометей? — спрашивает Квентин, листая сводки газет и выводя заголовки на огромный экран в кабинете Оливера, а потом поворачивается к Оливеру и смотрит на него. Средь бела дня, в разгар рабочих часов и при свидетелях, он не может задавать вопросы, которые крутятся у него в голове, но этот взгляд выражает все достаточно и без слов; сидя в своем кресле, Оливер спокойно перехватывает его, прежде чем разворачивается назад и смотрит на Тею, Пайка и Чейза. Чейз не улыбается ему, но у него на лице выражение мрачной радости, взгляд человека, который затеял игру и знает, что она идет по его правилам; и, когда он смотрит на Оливера, его губы сжаты, потому что он сдерживает улыбку. — Хотел бы я знать, — отвечает Оливер. Чейз сцепляет руки на коленях; Чейз опускает взгляд. * * * — Когда-нибудь я выдрессирую из тебя что-то похожее на человека, но пока ты был и остаешься животным, — говорит Чейз, оборачиваясь и делая глоток из своего стакана. Оливер стоит за его спиной, скрестив руки на груди; и рукава футболки обтягивают его мускулы так сильно, что кажется, будто ткань сейчас разойдется по шву. Оливер притворно хмурится. — Как может одно животное дрессировать другое? Чейз выплескивает ему в лицо водку ровным, резким, четким жестом, даже не моргнув глазом; а потом не глядя ставит стакан на столешницу, к которой прислоняется поясницей. Оливер выдыхает сквозь приоткрытые губы; его выдох наполнен едва сдерживаемой яростью. Он делает шаг вперед и расцепляет руки, опираясь на столешницу и запирая Чейза в ловушке. Чейз оглядывает его лицо. Чейз медленно подается вперед и слизывает водку с его шеи. Оливер не двигается. Рука Чейза ложится на его затылок; он сжимает волосы Оливера, давя на его голову, и притягивает его ближе, оставляя засос на его коже. — Сними ее, — шепотом говорит он, чуть оттягивая воротник футболки Оливера, впитавшей водку. — И прими душ. — Одолжишь мне что-то из своего? — издевательски спрашивает Оливер сквозь зубы. Чейз смотрит в его глаза. — Никакой одежды в моем доме, — он хмыкает. — До утра она тебе все равно не понадобится. * * * — В постели ты двигаешься лучше, — говорит Чейз, замахиваясь на него луком. Оливер блокирует удар своим луком; Чейзу удалось опрокинуть его на спину, и, даже несмотря на то, что это была тренировка, не настоящая схватка, он не жалел сил, пусть даже Оливер насчитал уже четыре момента, когда Чейз мог бы серьезно ранить его. — В постели я не в костюме и не пытаюсь тебя убить, — отвечает Оливер и отталкивает его руку, а потом группируется и сбивает его с ног. Он не знает, застал он Чейза врасплох или тот поддался, но он прыгает на него, прижимая его к матам, и выбивает лук из его пальцев, прежде чем прижимает его запястья крест-накрест к его груди, чтобы дать им обоим минуту отдышаться. — У меня есть такая фантазия, — говорит Чейз и смеется; капельки пота блестят на его лбу. — Что может быть лучше дикого секса в пустом спортзале после боевой тренировки? — Если ты заткнешься. — Тебе придется меня заставить. Оливер сильнее сжимает его запястья, всматриваясь в его лицо; он ждет, когда оно исказится от боли — и тогда, несомненно, он получит садистское удовольствие, раз уж честь — или что там — не позволяет ему растерзать его на части. Пальцы Чейза чуть подрагивают, он распрямляет их как кошка выпускает когти, и кусает губу, сдерживая улыбку: он уже точно знает, к чему все идет, даже если Оливер тянет время; он знает, что боль всегда была неотъемлемой частью их отношений; и что именно последует за ней, когда Оливер разожмет ладони. Боль была тем, что создало их; боль притянула их друг к другу, прикормила и не отпускала. — Ты же понимаешь, что это приятно? — спрашивает Чейз. И Оливер понимает. * * * Прометей уводит его от команды; он строит свои представления так, чтобы Оливер всегда мог бросить их выполнять другие задачи и последовать за Чейзом к очередной уединенной схватке, которая ни во что не выльется — потому что Чейз обвивает его паутиной, которую Оливер не может разорвать; и даже не пытается. Прометей скидывает маску; Чейз тяжело дышит, улыбается, сияет — Оливер с рычанием сдергивает свою собственную маску; и секунда удивления на лице Чейза доставляет ему практически оргазмическое удовольствие; такое, что он уверен, что через несколько часов, когда он приползет на рассвете к квартире Чейза, они едва ли дойдут до спальни. — Я все-таки дрессирую тебя, — усмехается Чейз. — Хорошо. Когда я буду править адом, я хочу своего пса у моих ног. — Если я не перегрызу тебе глотку раньше, — рычит Оливер. Чейз опускает голову, не сводя с него взгляд. — Ты же знаешь, мне понравится. К тому же, — он прищуривается, — моя кровь будет тебе к лицу. * * * Он целует Чейза, припирая его к стене; он целует, и кусает, и сжимает его плечи; и сдавленно охает, когда руки Чейза надавливают на его ребра; там, куда он ударил его луком, выбивая воздух из его легких — и разбивая его сопротивление тоже. Чейз улыбается в поцелуй. Оливер кусает его; яростно, больно, со всей своей ненавистью; как будто пытается прокусить его кожу. Чейз издает тихий стон на выдохе. — Мы не управимся до работы со всем этим, — говорит он, перемещая руку на бедро Оливера. — Значит возьмем выходной, — отрезает Оливер и, схватив его за грудки, толкает в сторону спальни. Чейз вскидывает руки, но его игривый взгляд не дает Оливеру обмануться. — Если опасность и боль так тебя заводят, в следующий раз я ударю тебя ножом, — произносит он. — Буду иметь в виду, — отвечает Оливер, захлопывая за собой дверь комнаты. * * * — Сукин сын, — качает головой Квентин, глядя сводки новостей. Чейз и Оливер, замершие по бокам от него за его спиной, не переглядываются; Чейз смотрит в экран телевизора и чуть склоняет голову; и Оливер замечает это боковым зрением, но не реагирует; потому что он должен сохранять лицо точно так же, как Чейз, который пятнадцать минут назад зажал его в кабинке в туалете, чтобы раздразнить, завести и оставить его голодным до ночи. * * * Он целится по коленям; Оливер блокирует. Он всегда выбирает для удара те места, которые Оливер оставляет незащищенными, пытаясь предугадать его дальнейшее действие. Он использует уловки, тянет за ниточки и манипулирует Оливером даже в бою с особой, ядовитой и притягательной искусностью; и когда он бьет Оливера в спину, он улыбается такой счастливой и дразнящей улыбкой, что ее невозможно описать словами, но она ощутима — животным импульсом вспыхивает внутри. Оливер отстраняет разум; Оливер доверяет своему телу. Они тренируются в пустом зале до изнеможения; и есть особая магия в том, чтобы несерьезно сражаться с человеком, который однажды может вонзить в тебя нож. * * * Кевлар смягчает удары; Чейз бьет ожесточеннее, чем на тренировках, и Оливер даже не может атаковать его, только блокировать удары. — Слабеешь, — выплевывает Чейз с мрачным восторгом, тяжело дыша. — Ты такой жалкий, когда привязываешься ко мне и потом ничего не можешь с этим сделать. Оливер сбивает его с ног и ловко перекатывается, оказываясь на нем и замирая; они смотрят друг на друга, не говоря ни слова; а потом Чейз расплывается в улыбке. Оливер знает, что Чейз позволил ему это; они в точности повторили то, что было в том зале, с той лишь разницей, что сейчас руки Чейза были свободны, а в его горло упиралось острие ножа. Рука Оливера твердая; он держит нож уверенно. Чейз смотрит на него; и его глаза сияют. — Это самое горячее, что ты делал, — говорит он. — Заверши начатое. Не дай мне доломать тебя, я буду польщен, но все же разочарован. — Не думаю, что у меня много выбора, — сдержанно отвечает Оливер. — У тебя его нет, — смеется Чейз. — Я уже выиграл. Оливер смотрит на него; против воли он улыбается — это нервное, это все нервное; это его нервы горят, плавятся и не выдерживают. — В этом я никогда не сомневался, — говорит он. Чейз слышит что-то в его голосе; у него на лице тот взгляд, который обычно предвещает им горячее продолжение; Оливер удивляется тому, как его тело реагирует на это — вспыхивает, будто обожженное фейерверками; он чувствует себя прирученным. И голодным. — Уберешь этот нож — и я никогда не оставлю тебя в покое, — произносит Чейз серьезно и тихо. — Это твой последний шанс покончить со мной. Нож складывается со щелчком; Оливер ловко прячет его в рукав. — Обожаю последние шансы, — говорит он так, будто это шутка. И Чейз усмехается.