Я так соскучился

      Рина захлестнула всепоглощающая ярость, а глаза застлала белесая пелена гнева. Всего четыре слова смогли выбить эксваера из колеи: — Я встречаюсь с Шиеми…       Так вот что это был за важный разговор. Теперь все понятно. Понятно, почему последние две с половиной недели младший брат ходит счастливым. Понятно, почему Юкио так остро реагирует, когда Рин упоминает Шиеми в одном предложении с местоимением «я». Всё встало на свои места: витающая в облаках Морияма и постоянно лыбящийся брат. —… ты загорелся… — Юкио немного опешил, абсолютно не ожидая такой реакции. — Я… Я просто очень удивлён. Поздравляю! — Рин натянуто улыбнулся, взяв под контроль чёртово пламя. «У младшего братика появилась девушка. Рин, нужно уничтожить эти богомерзкие чувства к Юкио» — пронеслось у сына Сатаны в голове, пока он, схватив олимпийку, направлялся к выходу. — Я пойду… воздухом подышу, — через плечо кинул старший близнец. Юкио, хотевший остановить брата, так и застыл среди комнаты с вытянутой рукой.       Сумерки уже опустились на землю, а закат только-только закончил светиться ярким красным заревом. Рин сидел на крыше, свесив одну ногу, другую согнув и положив на нее руку. Пальцами была зажата тлеющая сигарета. Ментоловая. Похожий аромат у Юкио… Вот же ж! Даже чёртовы сигареты поднимают образ младшего брата перед глазами. Рин выдохнул дым, опустошая лёгкие и завороженно смотря на причудливые завитки никотина в воздухе. Хотелось, подобно дыму сигарет, раствориться, чтобы не ощущать эту щемящую сердце боль; не чувствовать пустоту, которую после себя оставляет разбившаяся душа. Но он не исчезает, не растворяется в воздухе, живет и всё чувствует. Как он только посмел возжелать родного брата? Отвратительно! Ужасно! Рин понимает, что он омерзителен, но ничего не может поделать со своей больной страстью, ничего… Тихо хлопнул люк. Старший из близнецов спиной ощутил чужое присутствие. — Если пришёл упрекать меня за курение, то оставь свои нотации при себе, — хрипло произнес Рин, даже не обернувшись в сторону брата. — Тебе нравится Шиёми? Из-за этого ты так отреагировал на мое признание? — Юкио проигнорировал выпад брата, сел рядом с подветренной стороны. Дышать никотином не очень-то и приятно. — А что если дело не в Шиёми?! Далеко не в ней… Хочешь правды? — и не дожидаясь ответа от Юкио, Рин продолжил. — Я так отреагировал на ваши отношения из-за тебя. Чувствую себя мерзко, потому что испытываю чувства, какие не должен испытывать брат к брату.       Юкио ошалело уставился на Рина. Старший поднялся: «Что, не понял?» сорвалось с его губ. «Я возжелал тебя!» с такими словами он оставил Юкио на крыше общежития. И последние слова набатом гремели в голове драгуна.       Той ночью эксваер так и не вернулся в комнату. И на следующий день он не пришел в академию. Юкио места себе не находил, переживая за брата, но и при встрече с ним не знал, как себя вести: притвориться, что ничего не было тем вечером, или быть с ним холоднее.       Рин объявился на третий день. На первый взгляд старший из братьев был нормальным; как и раньше улыбался своим одноклассникам, затевал шуточные споры, но Юкио уловил призрачные изменения в брате — взгляд стал холоднее, а улыбка — не такой искренней. — Рин, задержись после урока, — укладывая учебные пособия, проговорил драгун. У мечника нервно дернулась губа, но противиться брату не стал.       Класс опустел. Рин, опираясь руками об учительский стол, зажал Юкио. «Не боишься оставаться со мной один на один?» — с болью и холодом глядя в глаза, Рин обратился к младшему. Сердце Юкио пустилось в пляс; драгун не знал, что ожидать от брата. Не знал и опасался. — А ты не боишься, что я расскажу кому-нибудь о твоих неподобающих чувствах к близкому родственнику? — Юкио оттолкнул Рина, отходя в сторону. — Нет. Ты так не поступишь; знаю, ты слишком правильный, слишком печёшься о своей репутации, — старший близнец повернулся к брату, опёрся бёдрами о стол и сложил руки на груди, всё еще пристально смотря на Юкио. — Я не знаю, как себя вести. Не знаю, как реагировать на тебя, твои чувства! — тихий вздох и практически ровный тон голоса. — Скажи мне на милость, что мне делать? Что? — Тебе? Тебе — ничего, — решая, что разговор окончен, Рин направился к выходу из класса. — Я сам разберусь. А ты просто будь счастлив с Шиёми.       Эксваеру было тяжело находиться рядом с братом; сердце трепетало сумасшедшей птицей, желая видеть юношу в качестве спутника жизни, а разум понимал, что для Рина счастливого конца не будет; он никогда не сможет просыпаться в объятиях любимого человека, даря тепло и нежность.       Юкио беспокоится о брате; тревогу вызывают боль в глазах Рина, его дерганность, грубость в общении. А Рин часто пропадает, что-то пишет в тонкой тетради и даже стал больше погружен в учебу (последнее радовало юного учителя). Улучив момент, когда старший брат отсутствовал в комнате, Юкио решил прочесть записи Рина, опустив тот момент, что нарушает личные границы.       Это выглядит очень нелепо, но может такое жалкое подобие дневника поможет упорядочить мои мысли и как-то разобраться со всем этим дерьмом, что творится в моей душе — первая запись была выведена аккуратным подчерком. Очень трудно говорить об этом. В последнее время я стал за собой замечать, что дольше положенного смотрю на брата. Боги, он такой красивый… — Юкио зарделся; …в нем прекрасно всё: его руки, губы, великолепные бирюзовые глаза, в которых я тону, стоит только ему поймать мой взгляд. — экзорцисту трудно читать эти записи. В глубине души Юкио до сих пор считает Рина причиной смерти их приемного отца, но тут ещё и эти чувства брата, которые Юкио не принимает и не понимает. Я люблю его! Люблю, хочу его тело и душу! Очень больно от того, что его сердце принадлежит не мне. Не мне, черт возьми! А Шиёми. Тихая, милая девочка; я не удивлен, что у брата с ней отношения. Но как же порой хочется свернуть ей шею… — здесь у Юкио дрогнули руки и на лице заходили желваки. Как Рин может желать смерти Шиёми? Она же так невинна, так чиста… Мне так больно… Сердце разрывается на куски от тоски по тебе, дорогой мой, любимый Юкио — рядом со столбиком этих слов виднелись засохшие следы от слёз. Драгун, окрыленный светлым и нежным чувством к Морияме, не понимал, что любовь может быть такой пыткой. На этой же страничке неровным подчерком другими чернилами приписка: Дай же мне белые крылья, я утопаю в омуте. Через тернии, провода, в небо, только б не мучиться… — Боже, я не понимаю тебя, но мне так жаль, — в пустоту прошептал Юкио. Я хочу отпустить тебя. Ведь говорят: «Если любишь — отпусти»… А я не могу, мне не хватает сил… хочу видеть тебя в своих объятиях, целовать твои губы. Но все твои объятия, поцелуи, нежность и преданность принадлежат Морияме… хочу вопить о несправедливости, но понимаю, что неудачником был с самого начала: влюбился не в того человека Дальше чистый лист со следами слёз. Видимо Рина захватила истерика, и сил писать что-либо уже не было. Долго думал о будущем… Закрадываются крамольные мысли, но ради Юкио я оставлю и его и Морияму в покое; доучусь в академии и пойду на вольные хлеба, последние года обучения будут очень трудными — любовь моей жизни, моя душа всё время будет передо мной. Я боюсь сорваться, боюсь причинить вред Юкио. Больно, когда любимый человек ненавидит тебя. Хватит и того, что ты винишь меня в смерти отца, если я наброшусь на тебя со своей больной любовью, ты застрелишь меня на месте… Я устал украдкой любоваться тобой, воровать твои поцелуи по ночам… Будет лучше, если я просто уйду — запись вышла корявой, сопровождаемая засохшими слезами на листе. Но теперь на бумаге добавились новые мокрые следы, это уже прослезился Юкио.       Теперь в голове учителя академии все детали пазла встали на свое место: ощущение чьих-то касаний во время сна, проникновенные взгляды и очень нежное отношение брата. Но вечностью черной разлука обрушится вновь… Полагаю, что это будет последняя запись в этом импровизированном дневнике. Юкио, я тебя очень сильно люблю, готов положить свою душу на алтарь этой любви. Мой дорогой, я желаю тебе только счастья, и поэтому отступаю в тень, не в силах мешать тебе и Морияме…       Тихий звук открывшейся двери был подобен громовому раскату, столь неожиданен он был. Два брата, два любящих сердца и только одна искалеченная душа, застыли, глядя друг на друга.