(не)счастлив

      Мигает свет.       Лампа противно гудит, стрекочет где-то над ухом. На кране собирается очередная капля, гулко разбиваясь о раковину; истерика никуда не уходит. Терпение просачивается сквозь пальцы; по капелькам. Он пинает корзину с бельем.       Еще раз. И еще.       Пластик не держит пяти ударов, а Рен все равно продолжает; хороший замах, и корзина трещит — звук такой же, как если бы кому-нибудь сломали нос — и по новой. Пока не заболит нога, или пока он не начнет чувствовать хоть что-то кроме гнева, или пока не придет Хакс. Ебаная квартира на двоих.       Сигарета обжигает пальцы.       — Сука.       Мигает свет.       Напряжение в сети скачет; дрянная квартирка в дрянном райончике. Кайло делает последнюю затяжку, заходится приступом кашля и дрожащими руками тушит сигарету о белую керамику раковины; серого пепла там достаточно. Пальцы трясутся. Рен тянется к пачке, а там пусто.       В груди тоже пусто.       — Сука, — он садится на пол, прислоняясь спиной к стиралке и ударяясь головой об панель. Боль резкая, звонкая; слезы выступают сами собой.       — Сука, — чуть ли не в унисон вторит Хакс за дверью, замок вечно заедает.       Входная дверь далеко, но Кайло и отсюда слышит звон ключей — целой связки от не поймешь чего — скоро будет разнос. Хакс еще с минуту возится с замком, два раза пинает блядский кусок фанеры и, наконец, входит в квартиру. Рен смотрит на наручные часы, обтянувшие серебристым браслетом левое запястье, — одиннадцать сорок две. Хакс стягивает пальто, попутно накидывая его на вешалку и (обязательно!) сразу вешая в шкаф; порядок всегда и во всем — в этом весь Хакс, Кайло то знает.       — Блять, Рен, просил же не курить в квартире, — пиджак и галстук в шкафу на положенном месте, рубашка расстегнута до третьей-четвертой пуговицы, а пальцы берутся за следующую. — Или хотя бы проветривай, не настолько и сложно, не находишь?       Кайло молчит.       Хакс показывается в коридоре, одетый в ночную сорочку серую или синюю; тусклое, все слишком тусклое. Брюки на нем офисно-парадные с до невозможного идеальными стрелками.       — Боже, Рен, неужели опять? — Хакс дергает плечами, переступает с ноги на ногу и в три шага доходит до ванной. Брови взметаются вверх в нарочито сочувственном жесте. Волосы у него совсем не рыжие — серо-зеленые, мышиные. Все дело в свете или в том, что он устал. — В этот раз что? Мамочка звонила или дядюшка Люк? А может, с этой Крис расстались? Кошмар мирового масштаба, вы поглядите.       — Она мне изменила, — Рен шипит сквозь зубы. — Я застал ее с каким-то парнем прямо…       — Вы встречались месяц, а то и меньше и за это время ты успел привести в эту квартирку троих девиц, и не тебе попрекать кого-то в неверности, Рен, — Хакс на взводе, еще чуть-чуть и будет взрыв.       — Пошел ты.       — Знаешь, — он опускается перед ним на колени так, что глаза у них застывают на одном уровне. — Ты слишком любишь все драматизировать. Жизнь — дерьмо. Смирись с этим.       — Ты понятия не имеешь…       — Да уж куда мне, — Хакс выпрямляется, Кайло явно ошибся, он сегодня спокойней обычного.       Погода обещает быть солнечной (насколько это возможно в их условиях), грозы не предвидится.       Хакс перешагивает через корзину с бельем с брезгливой грацией какого-нибудь кота, рыжего и наглого (только из-за хуевой жизни шерсть у него выцвела, и от своей добычи он отличается одними необъятными амбициями). Кайло усмехается, сравнение уж слишком точное.       — Тебе подарить пепельницу? Хотя как я мог забыть, я уже это сделал, — он открывает кран на полную, как будто это может смыть серую копоть. — И почему ты ей не пользуешься, Рен?       Вода так и льется, а Хакс уходит, чтобы переодеться уже до конца и лечь спать до пяти двадцати пяти. Рен тянется к крану.       На часах уже полночь. ***       Рен застегивает бляшку на ремне, по штанам идеальными прямыми расходятся стрелки, а у Хакса все равно как-то по респектабельней (видимо, не такие уж они и идельные прямые твои, а, Рен?); за окном тысячи снежных хлопьев мешаются с грязью под сапогами прохожих.       — У Сноука сегодня встреча с Органой в, так сказать, неформальной обстановке, — голова у Кайло болит знатно, от громких слов лучше не становится. Зато желание съязвить растет с каждым мгновением.       — Ну так, какого хуя ты мне это говоришь? — на остроту как-то не похоже вышло, но да и так сойдет.       — Ну, а такого, — Хакс словно чует, что голова у Рена готова разорваться, поэтому взвизгивает это особенно звонко; между ними стена, а уши звук режет и так. — Что мы идем с ним.       Под конец Хакс уже должен расплыться в улыбке; а Рен прийти к нему и хорошенько врезать, но он оставляет это право за собой.       —Во сколько? — Кайло почти слышит, как Хакс затягивает удавкой галстук на своей шее. — Встреча во сколько?       Повседневный тон не выходит, легким вздрагиванием срывается голос.       — В шесть, — Хакс в эту секунду, наверное, окидывает отражение оценивающим взглядом, прямо как Кайло, а потом недовольно прищелкивает языком так тихо, как только может, лишь бы в соседней комнате слышно не было. — Поэтому, блять, приводи себя хоть в мало мальский порядок, Рен.       Хакс выходит в коридор, сводя лопатки до боли. Солнце бьет ему в лицо, а он по-детски щурится в ответ и прячется в контрасте тени. Волосы у него и в солнечных лучах далеко не рыжие, и Рен помечает в голове, что все-таки Хакс заебался не меньше его самого. ***       Рен терпеть не может обеденные перерывы — полчаса хватает на то, чтобы дойти до ближайшей кафешки, но не на то, чтобы дождаться заказа. И вот так обед становится перекуром на крыльце офиса. Серые стены за дымом кажутся еще более блеклыми; Рен затягивает изо всех сил, только бы не дать выцвести ноябрю еще сильнее. Но он проскальзывает сквозь пальцы, с выдохом уходит из легких — завтра наступает декабрь, а значит осень втаптывается в землю снежными хлопьями до следующего года.       Рен готов поспорить, что Хакс этого и не заметит. Обойдет вместо лужи сугроб, затянет потуже шарф и пойдет подгонять до идеала квартальный отчет.       В кармане взвизгивает телефон, от этого вздрагивает Кайло. Куртка черная, почти смоляная слишком тонкая для северного ветерка, подувшего с Арктики. На экране красуются буковки, буковки собираются мозаикой в сообщении от Хакса: «Живо в офис. Нас ждет Сноук.».       Кайло думает: стоило ли его из-за этого беспокоить?       Кайло запрокидывает голову к небу, снежинки тают на щеках и губах, путаются в ресницах и остужают кожу. Кайло почти тянется за сигаретой (второй или третьей) и прокручивает в голове, как будет лучше послать Хакса. Но если он сейчас не придет, сигареты покупать не на что будет. Рен смаргивает с глаз снежинки; молчание встает костью в глотке и жжется-жжется-жжется фильтром в руке. ***       Рен поправляет пиджак, руками проводит по брюкам; все также выглажено, все также по штанинам бегут стрелки, и все также не так идеально, как у Хакса. Кайло мысленно разбивает зеркало. Серые стены в туалете бесцветнее дыма, и его до упомрачения бесит табличка «не курить», не дающая закрасить действительность блеклой сизостью.       Хакс набирает ему восьмое сообщение с завидным упорством, телефон разрывается, расходится желанием быть замеченным. Кафель под ботинками пятнами света переливается в черных ромбиках; если кинуть на него телефон, они покроются сотней трещинок.       Рен глубоко вдыхает, отвечает на уже одиннадцатое «Ты где?» — «Иду» и громко хлопает дверью. ***       Кайло душно. Стул под ним неестественно резной и ярко-красным бархатом обитый напоминает скорее трон. Как король, на нем, правда, сидит только Сноук; Хакс сидит с по-обычному по стенке выровненной спиной, но с опущенной головой в жалком повиновении. И волосы у него до сих пор не рыжие, только чуть-чуть отливают золотом (для Рена это настоящий прогресс).       На остальных оглядываться не приходится, как будто может кто-то чувствовать себя хоть чуточку уверенно, когда поблизости такой, как Сноук. Может разве что Органа, а пока ее нет Рен про себя считает до десяти, сжимает ладони в кулаки и почти молится, лишь бы она не пришла.       — Рен, давай проведем этот вечер без твоих фокусов, — и Кайло кажется пиздец, каким странным, что Хакс с такой силой сжимает его запястье под столом, это само по себе странно — Хакс добровольно хватает его за руку. — Слышишь, Рен? — этот самый Рен дергает кистью, но хватка, как и голос, все равно что отлиты из стали. — Без фокусов, бога ради.       Шепот холодом заползает под кожу, блядский Хакс не разжимает пальцы, и Рен кивает; в волосах золотизны, может быть, и не было даже — всего лишь игра света. Заебавшийся Хакс — зрелище страшное.       Официант проходит мимо, бодро вышагивая по паркету, бросает взгляд на сцепленные руки и тут же мерзкую ухмылку, читай между строк я_все_знаю_про_вас. И Кайло невыносимо хочет врезать ему, а еще Хаксу, который, кажется, решил не разжимать пальцы.       — Хорошо. Я услышал.       Рен бурчит на грани слышимости, и Хакс его отпускает. А потом заходит она, и Рен не хочет видеть ничего, кроме нее. Но видит, как волосы у Хакса в одно мгновение загораются рыжим. Кайло, не зная почему, уверен, что смотреть на нее не должен никто (кроме него, разумеется), потому что она светит ярче любого солнца в этой галактике. И Рен следит за тем, как рот ее в изумлении приоткрывается и глаза у нее вспыхивает восторгом, словно ничего роскошней этого места она в жизни не видела.       Хакс встает слишком уж резко, Сноук смотрит на него с усмешкой, поднимаясь следом. Рен только после этого замечает стоящую рядом с ней Органу — «Маму» — поправляет сознание — «Нет, Органу» с возражает он сам себе (это уже, должно быть, не лечится), она ему больше не мать, не мать. И он уже больше не Бен (кто бы что ни говорил — в паспорте давно черным по белому выведено К А Й Л О Р Е Н).       Рен все же встает, любезно здоровается с уже-не-матерью, с премерзким По Демероном, не сводя при этом глаз с нее, и ждет, когда она назовет свое имя.       Рей.       Как лучик, но, видимо, пишется по-другому, раз она так старательно выделяет гласную.       — Оно вам подходит, — говорит с улыбкой Хакс, садясь на место, та в ответ улыбается, заливается краской. Хакс улыбается ей (блять, когда он в последний раз улыбался, Рен, а?) искренне. Хакс говорит то, что следовало бы сказать ему, Кайло. Хакс делает то, что следовало сделать ему, Кайло. Хакс хочет забрать то, что должно принадлежать ему, Кайло. ***       Вечер кончается непозволительно быстро. У Рена дрожат руки от холода или от злости неважно. Снег больше не падает, но белые островки лежат на каждой встречной клумбе. Рей вместе со своими коралловыми губами и доброй сотней созвездий-веснушек все никак не идет из головы. И Рену нестерпимо хочется остановиться, задрать голову к небу и что-нибудь громко крикнуть.       У блядского Хакса есть её номер, а у него Рену можно даже не спрашивать — Хакс в ответ лишь совершенно по кошачий ухмыльнется и спросит: «А не пошел бы ты на хер, Рен, а?» ***       Хакс приводит ее в квартиру через месяц — может два или три, Рен отчего-то путается в датах с того вечера. Кайло лишь кивает ей, отрываясь на секунду от экрана телефона, отпивает из чашки горький кофе и думает, какой же Хакс уёбок. Рей ему в ответ улыбается-улыбается-улыбается, солнце заливает кухню светом, а Хакс не отпускает ее ручку из своей.       И что самое страшное, думает Рен, таким ярко-ярко-рыжим он его никогда не видел. Этот рыжий ублюдок, сейчас, как никогда, похож на блядски довольного кота, растекающегоспод лаской любимой хозяйки. Рей это, кажется, полностью устраивает, и она улыбается-улыбается-улыбается еще более искренне — хотя, куда еще больше — уже не Рену, а Хаксу. ***       Рен стоит на балконе. Листья на деревьях желтеют-краснеют-сереют. Курить становится легче, после прохлады улицы горячий дым куда приятнее, нежели после духоты лета. Хакс приводит Рей все эти полгода минимум дважды в неделю, и Кайло кажется себе на удивление беспомощным. Рей день ото дня улыбается все счастливей, веснушки на её щеках под солнцем загораются ярче любых звезд.       Хакс стоит рядом, и от его блядски-рыжих волос все рябит в глазах. Волосы до того яркие — не гаснут ни на минуту — что огонек на конце сигареты кажется жалким подобием. Хакс почти не курит — это не нравится Рей, пахнет, как в приюте, в котором она выросла, и хороших воспоминаний не навевает от слова совсем — но почти это не никогда, тем более она сейчас в командировке.       — Я хочу сделать Рей предложение, — голос у Хакса тихий хриплый с непривычки от дыма, он того гляди и зайдется в приступе кашля.       Рен смотрит на небо, солнце уже садится. Руки почти трясутся, чуть-чуть не сдержишься и они выдадут его с головой.       — И ты съезжаешь?       Хакс все-таки кашляет, тушит сигарету о проржавевшие перила и выкидывает ее на улицу к листьям и потускневшей траве. Кайло думает: «Господи боже мой, скажи да и свали отсюда нахуй вместе со своей прелестницей Рей, которая должна быть совсем не твоей».       — Да, — Рен почти выдыхает от облегчения. — То есть, нет. Точнее, не раньше чем через год.       Хакс проводит рукой по волосам (по блядским рыжим-рыжим волосам) и улыбается, Кайло думает, что он слишком часто улыбается в последнее время, и ему хочется об эту самую руку (в блядских рыжих-рыжих) потушить окурок.       — Будешь шафером? Ну если она согласится? — хоть Хакс и говорит нарочито холодно — как обычно — в голосе сквозит слишком уж наивная по-детски надежда.       «Неужели ты и вправду ничего, сука, не понимаешь?» — думает Рен и, конечно, не спрашивает просто кивает.       Кайло чувствует себя жалко. ***       Рей, разумеется, ни секунды не сомневаясь, говорит Хаксу «да»:       — Да, да, да! Ох, Арми, ты не представляешь, как я счастлива.       Жаль, что Рен не счастлив, но кому какое дело. ***       Рей в белом платьице непозволительно красива. И Рен, улыбаясь, сгорает, задыхается в дыму, тлеет под лучами самого яркого солнца — читай между строк — Рей.        Нет, наверное, он все-таки счастлив.