Мы забирались, прятались по самым укромным уголкам леса, хотя оба понимали, что тебе было совершенно похуй — смотрят ли на наши разгорячённые обнажённые тела мертвецы или живые, ещё пока мыслящие горы мяса.
Отчётливо перед сном мелькают в моей памяти твои перекатывающиеся и блестящие от пота бицепсы, откровенно пошлые фаланги пальцев, залезающие под разорванную, грязную одежду, и этот взгляд, совершенно уверенно-заботливый и совершенно отличающийся от уверенно-садистских, аки дьявольских, глаз твоего старшего братца Мерла.
Красно-бордовыми оттенками в моём сознании отражаются эти глаза; взгляд до безумия полон коварством ко всему, но только не к тебе. А ты видишь, но не понимаешь - слышишь, но не слушаешь.
Помнишь свое падение,
Когда тебя заставили выбрать чью-то сторону?
Но ведь поэтому ты выбрал неизвестность вместе с ним, в последний раз, как для подтверждения, взглянув в моё изуродованное лицо?
Может, его изуродовал вовсе и не Мерл, думаешь? хорошо, скажи мне это прямо в глаза, если не чувствуешь его вины.
Я прячу свою гордость под козырьком окровавленной кепки, прячу там всю обиду и прячу уверенность в своих словах и неосторожных действиях
Ведь точно, я уверен и так же глуп, когда решил открыть твою душу, ведь сердце ты давно отдал детям
Либо же я просто такой же ребёнок, которого ты просто решил приручить
И всё по-простому легко
Твое ядовитое очарование
И твоя вымученная улыбка
Неожиданно взволновали меня.
Как забавно мне становится, когда я понимаю и осознаю, что с приходом Рика я начал следовать не столько за ним, не столько за тобой, сколько за твоей улыбкой
И никогда не переставал думать, что окутан либо пеленой, скрывающей её, либо неподдельной отталкивающей от себя аурой, раз не смогу добиться ничего, кроме лёгких вздохов о том, что тебе надоело возиться
Либо же снова я стал неудачником
Ведь, видимо, нет никаких блуждающих тайн, и я действительно сраный неудачник
Но мы отчаянно уцепились друг за друга, — и я вновь не помню, когда именно всё поменялось, — пока когти не стали впиваться в кожу плеч, рвя всю оставшуюся ткань одежды, как будто
она только мешает в этом суматошном мраке найти тебя, и тебе не хочется, чтобы я терялся, поэтому мне так больно
А тебе уже и не больно, когда в порывах чего-то безумно непонятного и необузданного я царапаю твою спину и с головой ухожу в экстаз, закатываю глаза и понимаю, что подцепил что-то хуже наркотической зависимости,
пока ты вновь не кусаешь меня до крови, чтобы вернуть в чувства, и я до сих пор не могу понять, хищник ты или просто придурок
но ты же мне врежешь, если я скажу второе?
В сверху-донизу прокуренной машине я ощущал себя так комфортно и не в своей тарелке одновременно, меня ковали теплота и холод, пока Андреа давала мне мою первую сигарету, и я неотчётливо, но понимал, что это слишком хуёвая затея, пока в глаза били тёплых тонов картинки, а в голову ударило помутнение, и тогда я впервые ощутил, что не могу, как привык, спешить куда-то; впервые я почувствовал себя свободным от обязанностей, пока ты не вытащил меня из этой ебучей машины чуть ли не пинками.
и даже никому не сказал
, но я, знаешь ли, был благодарен настолько же сильно, насколько ненавидел тебя всего и целиком
можешь ли ты рассказать мне, что ты ей сделал, когда нашёл меня?
и почему она не подходила ко мне ещё две вечности наперёд, пока не настал крайний случай?
Я иду, иду, спешу и спотыкаюсь всю эту чёртову жизнь, иду, спешу и спотыкаюсь прямо сейчас, напрочь угнетённый и избитый то ли своими же мыслями и рассудком, то ли всей этой гонящейся за нами гнилой плотью, но благодарю небеса за то, что живой и не укушенный, пусть они, кажется, прогнили ещё больше, чем тела ходячих — я даже не раздумываю, уверен, ведь ты, Дэрил, наверное, научил меня верить этому
Мои ноги косятся, стоит нам завидеть старый полуразрушенный сарай, — домом называть я это от чего-то боюсь, — полностью он пропитан этим омерзительным трупным запахом, но, знаешь, я его даже не чувствую, а узнаю о нём лично с твоих превосходных уст
Ты открываешь, нет, силой выбиваешь эту теперь уже выгибающуюся под неестественным углом мокрую дверь, и я падаю на первый попавшийся полуразвалившийся стул, не рассчитав, что он
полуразвалившийся, и доламываю его окончательно, падая на пол не столько задницей, сколько головой, и я впервые слышу твой приглушённый сдавленный смех и сначала не понимаю, насколько должен радоваться — а ты всё шутишь про то, что я вместо со стулом на дрова для костра теперь иду.
шутишь, но с опаской подымаешь меня и садишь на кровать, проверяя, не отключился ли
разбитый
разбитый
полностью разбитый
…я смотрю в твои хронически пропитанные недоверием глаза и думаю. Какого они цвета? Голубого?
расплываюсь в улыбке, ведь ты так близко склонился, ругаясь на то, что
мы я прошёл так много и сдохну от сраной табуретки; проверяешь мою реакцию, пока я слежу
и случайно целую щёку, ведь ты так смешно застыл на целых 7 секунд
«упс?»
Может, ты и зол, может, ты сказал, что я просто ебанулся головой о пол, но ты же так не думаешь, я прав?
ты не хочешь думать
Я приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше рассмотреть твоё никогда-не-краснеющее-лицо и смятение и злость в глазах, как будто ты видел перед собой нечто ужасное и непреодолимое
И все твои оскорбления прямо сейчас — это «китаёза», «китаёза», «китаёза», «несчастный китаёза», и я разочарован, ведь ты же мог сказать куда больше, а я снова прав
Так давно,
Так давно ты уехал и теперь вернулся.
Пора бы тебе ненадолго остаться.
И я снова поджидаю исподлобья, пока ты не обопрёшься о покрытую паутиной стену, в своём величественном спокойствии скрещивая руки на сильной груди, и начинаю внушать, если не уговаривать, что больше у нас шанса не будет
А ты смотришь мне в глаза, словно я вовсе спятил — но, возможно, так и есть;
ведь если ты доктор, то я не против стать умалишённым из-за тебя пациентом
Но мы ебёмся уже через час, и пока закат солнца романтично впивается нам в глаза ослепительной вспышкой, ты очень романтично вдалбливаешь меня в эту омерзительно скрипящую кровать, наверняка прогнившую изнутри
Я тихо пытаюсь не застонать лишний раз, думая, что это звучит мерзко, пока ты, словно играя со мной в файтинг, пытаешься с новой силой вырывать те стоны из меня, и это осознание чертовски возбуждает, заставляет исцарапать твою бедную спину и закатывать глаза, крепче вжимаясь коленями в твои бёдра и обнимая ногами всё крепче и крепче,
пока ты грубо и сдавленно шепчешь в шею самые пошлые вещи в мире, и мне кажется, что ты уже рычишь
и ты, наверное, действительно хищник
а придурок, наверное, только я, раз подумал, что смогу быть твоим.
.Тебе же тоже говорили эту байку, что всё, чем можно опознать твою «настоящую» половинку — на пару мгновений посиневшая шея? Я так отчаянно любил находить всему объяснения, что навсегда запомнил сказанную кем-то в далёком детстве фразу:
«У всех влюблённых настаёт момент, когда они настолько погрязли в друг друге, что вся кровь переливается в сердце, забывая про мозг — поэтому шея темнеет»
и я сижу целую вечность, ведь столько длится эта ночь, выискиваю каждую частицу своей шеи, так отчаянно и так мятежно, что хочется закричать от злости на себя: ведь я, должно быть, пропустил момент.
и я держу обиду лишь на себя, хоть понимаю, что у нас впереди куча попыток
я прав?
Так много времени потрачено впустую.
Итак,
Пришла пора признаться себе в этом.
К утру всё рассеивалось, рассеянными были и наши нелепые взгляды, блуждающие по полу, по облезлым стенам, по треснувшим зеркалам и под самой кожей, но не соприкасающиеся друг с другом
И мы брали свои рюкзаки и мчались к разволновавшейся группе друзей, забывая и вновь прокручивая всё, что было
И на следующий день впивались друг в друга поцелуями, как будто это опьяняло не хуже губернаторского алкоголя
А к вечеру я выискивал хоть что-то, что похоже на синеву.
Находил лишь неудовлетворённое любопытство
Хотелось бы поставить на кон свою жизнь, лишь бы спросить Всезнающих, что не так со мной
и я уверен бы был, что болен, если был не был настолько невезуч
Мы забирались, прятались в самых тёмных углах, ведь оба понимали, что тебе было совершенно похуй — нужен ли мне свет, чтобы получше разглядеть метки, или наблюдать, как ты ставишь на мне свои собственные.
