Если мы растопим лёд

      Они пришли слишком поздно.       Ледяной ветер грызёт каждый мускул, обжигает нежную девичью кожу. Энайе всё равно. Она безвольно опускает щит к ногам и стоит, смежив веки.        — Это всё — морок, тлетворная магия иллюзии, — шепчет она себе. — Хельм, услышь мою молитву, прогони это мерзкое видение.       А в ответ лишь стон вьюги. Энайа открывает глаза, чувствуя, как отчаяние вызывает странный приступ гипоксии.       Они опоздали всего лишь на пару дней. Восточная Гавань пала быстро, бесславно; среди местных не было волшебников, которые смогли бы оказать сопротивление. Да даже если бы и были… Казалось, сама Аурил явилась сюда в приступе пьяного безумия. Ветхие деревянные домишки превратились в несуразные кучи изуродованных брёвен, похоронив под собой всё, что было нажито непосильным трудом. Улицы опустели. Холод поразил каждый дюйм исстрадавшейся от капризов погоды этих широт земли — он сковал серебристую гладь озера, погубил деревья.       Надо же, какая глупость! Энайа вздрагивает от нахлынувших воспоминаний. Долгих три дня они блуждали в нижних пещерах Дорна, сходя с ума от жара пылающих жаровень кузни, будто Коссут пригласил их на званый ужин. А Восточная Гавань в это время загибалась под гнётом другой стихии. Подсознание услужливо подкидывает жрице Хельма другую картинку — Холвир, задыхающийся от приступа паники. Огонь всегда заставлял его вспоминать о том диком пожаре в Уотердипе, унесшем сотни человеческих жизней, и Энайа преданно прижималась к плечу возлюбленного, напевая про себя слова молитвы, освобождающей от страха.        — Нам нужно найти Эверарда, — голос Холвира наяву так же дурманит, как и в её мыслях. Только вот прикосновения паладина вдруг стали невыносимо… чужими.       Святой символ под зачарованными латами обжигает яростной магической вибрацией. Хельм словно бьёт свою служительницу по лицу, заставляя прийти в себя, отринуть сомнения. Энайа жмурится от ледяных уколов снежной взвеси, что заходится вокруг них в диком танце, хотя от ужаса ей хочется распахнуть глаза как можно шире. Храм Темпуса — твердыня, оплот, опора. Храм Темпуса — символ надежды для жителей этого забытого остальными богами городка.       Храм Темпуса закован в ледяной кокон, от фасада до самой последней акротерии. Как плевок в лицо. Как насмешка.        — Сама природа умоляет о помощи, — причитает Нелла, молодая друида, сжимая посох ярости лесов.        — Определённо, об этой главе нашего… пути, хм, я бы балладу складывать не стал, — Северн нервозно поглаживает флейту, притороченную к поясу, как будто надеясь найти одобрение.        — Во имя Тиморы, Северн, — кривит личико Тери, пытаясь скрыться в тенях. Что поделать, воровские привычки — часть её души. — У тебя есть шанс сочинить песнь, от которой прольют реки слёз даже самые напыщенные леди Врат Бальдура. Хочешь, помогу со словами? Например, напишу куплет про то, как мы наказали главного плохиша!       Корин кутается в плащ и вздыхает; эльфы не любят пустую болтовню. Где-то в глубине души он наверняка злорадствует, что Восточную Гавань постигла судьба Отрубленной Руки, думает Энайа. Песнь предсмертных криков людей утонула в хриплых стенаниях духов эльфов, обезображенных проклятием. Именно это — музыка справедливости. Именно это — правда, о которой не споёт ни один бард.       А потом их атакует целый сонм врагов, будто сама земля разверзлась, бесцеремонно прервав разговор. Циклопы, йети, ледяные саламандры. Энайа читает молитву о святом ударе и разбивает булавой череп зазевавшегося ящера, точно переспелый арбуз, купаясь в искрах божьей благодати. Хельм всегда рядом. Всегда направит руку. Всегда поддержит своё дитя. Ведь в этом единстве есть смысл жизни священника.       Жизнь порой интересно плетёт свой узор. Жрица Хельма и паладин Тира. Служители богов-союзников, веками вершивших правосудие и защищавших обездоленных. Энайа была так безобразно счастлива первое время; она была уверена, их любовь — дар небес, плод чести и бесстрашия, свет, озаривший грешную землю. Она была так безобразно счастлива… До того разговора в осквернённом храме Ильматера. До того разговора, что рукой, облачённой в латную перчатку, выдрал из средостения её сердце.        — Ба, там таверна уцелела! — Северн просиял. — Может, зайдём на огонёк?        — Ага, заодно посмотрим, не осталось ли там чего выпить, — фыркает Нелла.        — Выпить — ладно, я бы не отказалась от риса и жареного яйца, — добавляет Тери.       Они не находят уцелевшей мебели; шумно громыхнув бронёй, Энайа садится прямо на липкий пол, который, казалось, не мыли ещё с тех времён, когда здесь шумела кутерьма веселья. Нелла, Северн, Корин и Тери отправляются в подвал, лелея надежду, что там могли спрятаться уцелевшие. Не уходит только Холвир. Не может. Он осторожно садится рядом, боясь случайно прикоснуться к жрице. Он знает, как она зла.        — Если я чем-то могу помочь, молю, не молчи, — паладин понуро опускает глаза.        — Почему ты не сказал? — Энайа чувствует, как её словно рукоятью меча по голове огрели. — Почему не сказал раньше?!        — Ты знаешь, что я могу предложить тебе. Немногое. Я не был уверен, что… Стоило вообще заводить этот разговор.        — А целовать — стоило? А клясться в любви — стоило?! — её кровь кипит, сдобренная целым коктейлем из гормонов. Руки предательски трясутся, глаза начинает жечь от соли гадких слёз.        — Я не знаю, на что я надеялся, — Холвир виновато прячет глаза. — Да проклянет меня Тир за слабость. Я не могу без тебя. Я не могу предать свою веру. Я прыгнул в бездну и тащу тебя за собой, — он всё же решается. Протягивает руку, осторожно гладит растрёпанные от ветра и битвы чёрные, как уголь, волосы. Ему так нравится, как они контрастируют с бледной кожей жрицы. — Возможно, через год или два я пойму, каким был идиотом, упаду пред тобой на колени. У нас будет настоящая семья, будет очаг и дом, куда мы будем возвращаться после наших путешествий. Может, боги даже пощадят нас, простят нам наш грех, и мы увидим, как растут наши дети, отпразднуем золотую свадьбу и будем жить долго и счастливо. Но буду ли я в здравом уме, если попрошу тебя подождать все эти годы? Я так не думаю, моя леди. Я не имею права на то.       Энайа поворачивается к паладину и видит, как его лицо кривится в мучительной гримасе. Ей становится смешно; подходящее же время они выбрали для выяснения отношений. Поквелин вот-вот избавит их от душевных терзаний, огонь чувств угаснет под натиском смертоносного холода. Угаснет вместе с жизнью на Фаэруне. И если жрица смогла прорубить себе путь через полчища скелетов, юань-ти, демонов, духов, саламандр, великанов, личей и колдунов, то неужели не справится с обетом целомудрия? В конце концов, Хельм сам грешен. А она так безумно любит своего паладина.       Святой символ ненавязчиво вибрирует, будто корит Энайю за крамольные мысли. Да и что с того?        — Не смей, — она шипит, — не смей, слышишь? Не смей лишать меня выбора. Не смей обесценивать мои обещания. Да будет Хельм свидетелем, я выйду на дорогу вместе с тобой, пусть хоть сам Бэйн посулит нам чуму.       Где-то снизу слышится гомон голосов их союзников.        — Виноват, моя леди, — Холвир вымученно улыбается.       Энайа чувствует, как концентрируется её ярость. Они растопят этот треклятый храм, они разорвут Поквелина на куски, они уничтожат тиски тьмы, зажавшие Кулдахар. А потом… Боги простят им их грех.       Святой символ успокаивается.       Боги должны простить.