Барбадос

***

Тихий вечер полнится глубокой тишиной — той самой тишиной, которая витает в воздухе перед опасным штормом, собирающимся стереть с лица земли целую прибрежную деревню. Но в их случае ставка значительно выше, чем десяток покосившихся домиков. Их ставка — целое человечество, и, хотя Азирафаэль до сих пор надеется на лучшее, они стремительно его проигрывают силам, которые выше и непостижимее их. — Как думаешь, в чем заключается Ее план? — спрашивает Азирафаэль, любовно проводя ладонью по неровному ряду книг и останавливаясь пальцами на самой первой печатной Библии в истории человечества. Но вместо тепла в его сердце колется крошечной, почти незначительной точкой тоска, и он никак не может избавиться от этого ощущения. Приближающийся Апокалипсис многое меняет, но Азирафаэль до сих пор отказывается признавать, что происходящее меняет и его душу. Кроули недовольно дергает плечом, едва заметно поморщившись в спину Азирафаэлю, и поднимает голову. Шейные позвонки неприятно хрустят, но Кроули только сползает по дивану еще сильнее и вытягивает перед собой длинные ноги. — В том, чтобы показать свое превосходство над нами, — Кроули коротко и жестко усмехается. — Не будь таким наивным, ангел. — Я не наивный, я просто… — Азирафаэль стирает кончиками пальцев пыль с корешка книги и задумчиво перетирает комья так, словно они виновны во всех человеческих грехах. Он почти сразу смахивает пыль с рук на пол и оборачивается к Кроули, задумчиво смотрящему в потолок магазинчика, красиво разукрашенному оконными бликами яркого вечернего солнца. В воздухе пахнет дождем и тревогой, растущей в легких. Азирафаэль закрывает окно, чтобы избавиться от этого ощущения, и аляпистые полоски пропадают с потолка. Кроули недовольно опускает подбородок. — Ты же понимаешь, что дело не в этом, — наконец говорит он, с трудом подбирая слова, не зная, как выразить свои мысли. — Она создала нас, конечно, Она нас превосходит, но не в таком смысле, в котором ты трактуешь, — Азирафаэль делает медленные шаги в сторону дивана, на котором полулежит Кроули, и аккуратно присаживается с краю, опираясь локтем о мягкий бежевый подлокотник. — Просто Она мудрее, и… — Во имя всего, ангел, прошу, — отмахивается от него демон, закрывая глаза и даже отворачиваясь. — Я слышу только «бла бла бла», когда ты говоришь об этом. — Ты не хочешь признавать, что Она знает, что делает, и понимает мир лучше, чем мы когда-либо могли, — мягко замечает Азирафаэль, задумчиво, почти ласково проводя ладонью по гладкой обивке. Он наблюдает, как от прикосновений переливаются в тусклом свете сплетение нитей, и думает, что они, они все, от людей до ангелов и демонов, похожи на эту ткань — связанные воедино, хрупкие и ненадежные, вместе они создают удивительную картину. — А ты не хочешь признавать, что Она бросила нас всех на произвол судьбы и ей нет никакого дела до наших страданий. До твоих страданий тоже, между прочим. — Ты не можешь этого знать, — качает головой Азирафаэль, даже не воспринимая всерьез их спор. Воспринимать его всерьез значит беспокоиться о том, что они по разные стороны баррикад, а это не так уже многие сотни лет. Азирафаэля просто успокаивают их разговоры — бархатный голос Кроули, надежность его плеча, шутливые споры. Они делят вместе шесть тысяч лет, и Азирафаэль больше не воспринимает свою жизнь как свою — она часть их общего существования точно так же, как и жизнь Кроули. Они проживали на двоих года, века, тысячелетия. И вопреки всему, что говорит Кроули, Азирафаэль знает, что разные взгляды не мешают им быть самыми близкими существами друг другу. — Никто не знает, что бы с нами было, если бы Она действительно нас бросила, — добавляет он спустя несколько минут задумчивой тишины. Кроули, бросив на него быстрый взгляд, перекладывается и кладет ему на колени голову, не касаясь его ног плечами. — Тебя Она не бросила, а меня — да, — отвечает он тихо и на удивление спокойно, когда Азирафаэль по привычке запускает пальцы в его волосы, осторожно перебирая пряди. — И не думай, что от того, что ты меня гладишь, что-то изменится. — А что может измениться? Я и правда не могу это исправить, — Азирафаэля не отпугивают язвительные слова, он продолжает гладить Кроули по волосам, пропуская пряди между пальцами, потому что точно знает, что ему это доставляет удовольствие. Он просто не может не знать после стольких сотен лет. — Ты никогда не думал, что это могло быть заслуженно? То, как Она с вами поступила. — О чем ты, — Кроули недовольно кривится, но головы с ног Азирафаэля не поднимает. — Она скинула нас с Небес за небольшие разногласия. Ей не нужно искать повод, чтобы избавиться от неугодных. — Небольшие разногласия? — от удивления голос Азирафаэля даже стал выше. — Мой милый, но ведь вы перебили добрую половину ангелов! — Только не говори, что боишься меня, — насмешливо произносит Кроули, чуть сдвигая вверх голову и встречая удивленный взгляд Азирафаэля с замершими в его волосах пальцами. — Нет, не боюсь, — Азирафаэль чуть склоняется, заглядывая Кроули в глаза и закрывая ему любую возможность для обзора. — Хм, это звучит даже оскорбительно, — тянет Кроули, еще немного приподнимаясь и быстро касаясь губами его подбородка, но тут же отстраняется, как ни в чем не бывало. — Мог бы соврать ради приличия. — Это спор длиною в вечность, дорогой, — против воли улыбается Азирафаэль, моментально теряя все остатки боевого настроя и возвращаясь к спутыванию ярко-огненных волос Кроули. Его нежные, осторожные движения приносят Кроули удовольствие, Азирафаэль, даже если бы не знал априори, увидел бы по тому, как Кроули щурится и наклоняет чуть в бок голову, подобно коту. — Иногда мне кажется, что говорить тебе что-либо бесполезно, — добавляет он, убирая руки, и Кроули мгновенно хмурится, открывая глаза. — Ну наконец-то ты это понял, — бормочет он недовольно, смещаясь на коленях Азирафаэля так, чтобы были видны многочисленные шкафы и полки с пестревшими изобилием книгами, все также не касаясь плечами его коленей и, очевидно, пытаясь найти позицию, при которой они бы были максимально расслаблены. — Но это не означает, что я с тобой все же не согласен… — фыркает поднявший от его ерзаний руки Азирафаэль и разочарованно провожает взглядом приподнявшегося Кроули. — Начинается! — его вскрик, кажется, слышен даже на окраине Лондона. Кроули эмоционально закатывает глаза и падает лицом в подушку, игнорируя возмущенный до предела вид Азирафаэля. — Никаких нравоучений, — лепечет он в ткань, приглушающую его речь, но все же не делающую ее от этого менее понятной — под градусом Кроули и то менее ясно выражался. — Я тебя не слышу. — Еще как слышишь, просто не хочешь слушать, — с улыбкой говорит Азирафаэль и склоняется, чтобы провести ладонью по макушке Кроули. Он осторожно проводит рукой по его предплечью, почти обнимая, и прикрывает на короткое мгновение глаза, с горечью замечая, как напрягается Кроули. — Может быть, ты и прав, — Азирафаэль выпрямляется, но вновь запускает руку в его волосы. — Я думал об этом, о многом… О нехороших вещах. Мы не должны об этом рассуждать, это не наша забота, но мы все равно делаем это постоянно. Кроули резко переворачивается на бок, когда локоть Азирафаэля в очередной раз касается его лопаток, и, заметив его недоуменный взгляд, снова опускает голову рядом с его коленями. Азирафаэлю даже на мгновение кажется, что он не дышит, укладываясь на живот и вытягивая через его ноги руки, но эта мысль быстро ускользает, стоит только щеке Кроули снова коснуться его колена. — Ну давай поговорим о чем-нибудь другом, — предлагает демон мгновение спустя и задумчиво щурит левый глаз на одну из книг Азирафаэля. — Поспорим, у кого какая знаменитость? — Тебя все равно невозможно переспорить, — Азирафаэль по-доброму усмехается и тоже чуть сползает по дивану ниже, проводя ладонью по вытянутым рукам Кроули и рассеянно сцепляя пальцы на его правом запястье. — Мы постоянно обрываем такие разговоры на середине. Иногда мне кажется, что ты не желаешь признать Ее мудрость, потому что тогда бы тебе пришлось признать и все хорошее, что в тебе есть. — Какая гадость, — бормочет Кроули, при этом едва заметно потянувшись за рукой Азирафаэля, которая все еще перебирала его волосы. Осознав это свое движение, он неловко опускает обратно подбородок и поджимает губы, пытаясь придать своему голосу серьезность, мгновенно испарившуюся с новым движением теплых ангельских пальцев. — Я же не человек. И ты тоже. В нас либо определенно хорошее, либо определенно плохое. Я бы не был настоящим демоном, будь это не так. — Не потому ли ты не делаешь добрые дела, потому что по демонской натуре тебе это не положено? — Азирафаэль не может прогнать с лица теплую улыбку, когда наблюдает за тем, как млеет от его прикосновений Кроули. Азирафаэль соскальзывает рукой с волос Кроули и нежно касается чуть согнутыми пальцами его щеки, с нескрываемым удовольствием проводя по бархатной коже. Азирафаэль куда больший гедонист, чем Кроули когда-либо может стать, поэтому даже такое простое тактильное ощущение воспринимается им очень ярко. — Во-первых, я делаю добрые дела, — Кроули осекается, бросая на Азирафаэля почти раздраженный взгляд. — То есть не делаю… но это неважно, ты же не перестаешь делать плохие дела от того, что ты ангел. — Ну, дорогой, ты сам себе противоречишь, — произносит с нежностью Азирафаэль, ловя короткие взгляды Кроули и продолжая делать вид, что не замечает их. — Не хочешь же ты сказать, что можешь любить и чувствовать прощение? — подначивает он, еле сдерживаясь от желания щелкнуть Кроули по носу, и тот, словно почувствовав, поднимает с напускным раздражением голову. — Сейчас я почувствую всепрощение, если ты прекратишь говорить на такие отвратительно смазливые темы, — шипит он с примесью недовольства и доброй усмешки и опускает голову обратно, отворачиваясь и подталкивая затылком руку Азирафаэля, чтобы тот продолжал делать свои «отвратительно смазливые» движения. — Может, мне еще и гладить тебя перестать? — Азирафаэль, довольный, покорно продолжает перебирать шелковые пряди волос. От очередного близкого прикосновения его окутывает запах Кроули, приятный и знакомый. Он — его якорь, связывающий с Землей, как книги, хорошие фильмы и вкусная еда, и он в очередной раз остро ощущает, как сильно не хочет это терять. — Ты не настолько жесток, ангел, — млеющим голосом бормочет ему в ноги Кроули, и Азирафаэль, покорный своей нежестокости, проводит ладонью от его макушки до лопаток, но не успевает даже мысленно продолжить, как Кроули в очередной раз реагирует на прикосновение странным образом — дергается и отклоняется в сторону. — В чем дело, мой дорогой? — встревоженно спрашивает Азирафаэль, тотчас убирая руку. Не нужно быть гением, чтобы понять, что что-то не так, особенно, когда это «что-то» случается систематически. — Мне не стоит тебя касаться? — он на всякий случай убирает и ту руку, которой до сих пор гладил запястье Кроули, и упирается ладонями в сиденье. — Нет, нет, — Кроули успевает схватить его за руку так, словно Азирафаэль собирался уйти, и тут же отпускает ее, потому что ему кажется, что выглядит это весьма странно. Он чуть приподнимается, снова садясь рядом и не решаясь опускать головы. — Ничего серьезного, правда, тебе не о чем беспокоиться. Азирафаэль с сожалением провожает Кроули взглядом и тоже садится прямо, с нескрываемой тревогой глядя на демона и пытаясь найти в его позе и выражении лица что-то, что намекнуло бы ему на возникшую проблему. Самое неприятное в том, что Азирафаэль почти уверен — он уже раньше замечал что-то похожее в поведении Кроули, но никогда прежде не обращал на это внимания. — Если тебе больно, я могу помочь, — растерянно говорит Азирафаэль, накрывая ладонью бедро Кроули и чуть сжимая. — Я хочу тебе помочь. — Ой, брось, мне не больно, — Кроули поднимается на ноги, скидывая тем самым его руку, игнорируя участливый и несчастный взгляд Азирафаэля и начиная рыться в нижних полках его древнего деревянного прилавка со стопками пыльных книг. — Так что давай лучше выпьем… — он наугад достает одну из бутылок и несколько секунд вертит ее в руке, рассматривая этикетку, — вот это. Что бы это ни было, потому что я ни черта не понимаю в этих расплывшихся французских буквах. — Слушай, Кроули, — Азирафаэль провожает каждое его движение настороженно и внимательно, как если бы Кроули был бомбой замедленного действия. — Я ангел, если ты не забыл, и я вроде как должен постоянно помогать всем живым существам — людям, ангелам, демонам. По-твоему, я могу просто проигнорировать то… что бы тебя так ни беспокоило? — Отличная речь, — Кроули смотрит на него поверх бутылки и чудесит прямо из воздуха бокалы, опасливо покачивающиеся между его пальцами. Кроули никогда не был сторонником жалоб и уж тем более не собирался менять эту традицию спустя шесть тысяч лет. — Помоги мне выпить коньяк, и мы будем в расчете, — Кроули молча разливает напиток по стаканам и подает один Азирафаэлю. Когда тот не предпринимает никаких попыток его взять, Кроули поднимает голову и недовольно на него смотрит. — Ну Кроули… — жалобно тянет Азирафаэль, продолжая в упор не замечать протянутый ему бокал, и тогда Кроули с чистой совестью выпивает его одним глотком сам. — И когда ты уже перестанешь обижаться на меня за то, что я демон? — риторически спрашивает он, пытаясь сунуть Азирафаэлю бокал с коньяком еще раз, и тот, очевидно, решив, что лучше пить в компании, чем в одиночку, все еще обеспокоенно его принимает. — Когда ты вспомнишь, что я ангел, начнешь хоть чуть-чуть меня щадить и перестанешь вести себя как демон, — Азирафаэль делает глоток и тяжело вздыхает, потому что даже хороший алкоголь в это мгновение не приносит ему радость. — Слишком много условий, чтобы ты выполнил хоть одно. — Брось, ангел, ты же знаешь, что я выполняю все три, — улыбается Кроули, откидываясь на спинку кресла и проводя холодной даже через ткань светлой рубашки рукой по плечу Азирафаэля. — Вдобавок еще и люблю тебя, что вообще непростительно. Ты не можешь требовать от меня еще больше недемонического. — Не могу, — соглашается Азирафаэль и удерживает руку Кроули на своем плече, когда тот пытается ее убрать. — Что я точно могу сказать, так это то, что ты не похож на остальных демонов. — Вот видишь, тебе очень повезло, что я такой исключительный и классный, — самодовольно заключает Кроули, не предпринимая попыток вырваться. Несмотря на демонстрируемую браваду, он кажется очень уязвимым в этот момент, очень непривычно серьезным и уставшим. — Пообещай, что это не опасно и я могу не беспокоиться, — Азирафаэль чуть сжимает пальцы демона и наклоняется к нему. — У меня нет никого ближе тебя, и я не хочу тебя терять. — Могу пообещать, что это не смертельно и ты преувеличиваешь, — фыркает Кроули, одним движением сокращая между ними расстояние и оставляя неловкий короткий поцелуй на лбу Азирафаэля, тут же отодвигаясь. — Так что, прошу, прекрати бубнить и давай просто выпьем. Азирафаэль вздыхает, все еще чувствуя остаточную тревогу, и согласно кивает. Он больше ничего не может сделать, если Кроули не желает его помощи, а причинять добро без спроса он не привык. К тому же, Азирафаэль верит ему — верит больше, чем даже Ей, — и знает, что Кроули может позаботиться о себе, даже если отвергает его помощь. Он отворачивается, устремляя взгляд на мокрые блики за окном — с приходом ночи начался дождь — и позволяет себе отключиться от тревожных мыслей, витающих вокруг странного поведения Кроули и близящегося Конца всего мира. Стоит наслаждаться последними возможностями для спокойного счастья, ведь совсем скоро оно окажется недосягаемым.

***

Азирафаэль не без интереса выглядывает через окно на улицу, встречающую прохожих серыми тучами и резким проливным дождем, отдающим холодом. Ветер качает ветки деревьев, мимо окна книжного магазинчика проносятся оторванные порывом пестрые листья, в стекло уныло и громко бьются капли — в общем, погода никоим образом не располагала к прогулкам, а зная Кроули, Азирафаэль мог предположить, что тот сейчас кутается в огромные махровые одеяла в своей квартире и радостно спит. В магазинчике Азирафаэля пахнет свежестью и небесами, что навевает исключительно хорошее настроение, поэтому он приоткрывает форточку, чтобы проветрить помещение, и медленно отходит к уставленным рукописями и ветхими страницами полкам. Этот день невероятно хорош для чтения, так что Азирафаэлю остается только выбрать, в чьей компании он его проведет — Джона Кальвина «Институты христианской религии», которые, к слову, достались ему с большим трудом, или Уильяма Шекспира «Первое фолио», находящееся у него только потому, что Азирафаэль, по счастливой случайности, был лично знаком с автором. Азирафаэль уже начинает предаваться веселым воспоминаниям, которые они с Кроули и Уильямом в те года разделили (Кроули напоил их обоих самым высокоградусным спиртным и после громких рассуждений о том, что любовь несправедлива, пошел вместе с Уильямом переписывать завещание, в котором значилось, что Шекспир оставляет своей супруге «второсортную кровать» и разбитое ее безразличием сердце), как вдруг в магазинчик через открытую дверь врывается сырой порыв ветра, ударивший по ближайшим книжным шкафам и заставивший Азирафаэля обеспокоенно обернуться. Впрочем, он почти сразу успокаивается, потому что потревожившим его в такую непогоду посетителем оказывается донельзя довольный чем-то Кроули, складывающий мокрый зонт. — Ангел, — мурлычет он, не делая попыток пройти дальше вглубь книжного и подзывая к себе жестом Азирафаэля. — Я знаю, ты не откажешь, так что давай прогуляемся. — Ты точно с улицы пришел? — недоуменно спрашивает Азирафаэль, на всякий случай выглядывая в окно еще раз, но там, как и пятью минутами ранее, беспрестанно льет дождь. — Да, погода отличная, на улицах почти никого нет, только ты, я и это чудесное изобретение людей, подправленное щепоткой демонической магии, — Кроули вертит в руках зонт и улыбается еще шире, когда Азирафаэль непонимающе выгибает брови, все же подходя ближе. — Я искренне верил, что ты соорудил себе гнездо и не вылезешь из него до самого конца света, — шутит Азирафаэль, тепло улыбаясь Кроули в ответ. — С чего вдруг ты решил прогуляться? Ангел, конечно же, не собирается отказывать ему, в этом Кроули не ошибался, но почему-то такое настойчивое желание гулять под дождем у вечно мерзнущего демона все еще удивляет его. Он подходит достаточно близко, чтобы коснуться прохладного лба Кроули пальцами, как обычно делают люди, когда беспокоятся о ком-то, и лишь тогда согласно кивает. Кроули радостно поднимает голову под рукой Азирафаэля и косым поцелуем касается его запястья, а потом, не спрашивая, хватает за рукав и тащит на улицу, даже не потрудившись закрыть за ними дверь, и только в последний момент раскрывает зонтик над ангельской головой — на самого Кроули падает пара капель, но он быстро шагает под зонт, довольным взглядом рассматривая серые дороги и здания, простиравшиеся перед ними. — Совсем неуютно, — бормочет Азирафаэль, едва оборачиваясь, чтобы жестом руки запереть магазинчик и снова повернуться к Кроули, с блестящим взглядом наблюдающим за миром вокруг. — Скажи честно, ты все-таки выпил то вино четырнадцатого века? — Ангел, какое вино, какой четырнадцатый век, — недоуменно фыркает Кроули, хватая Азирафаэля за руку и медленным шагом утягивая его дальше по дороге — магия, очевидно, действительно имеет место, потому что Азирафаэль не чувствует на своем выглядывающем из-под зонта плече ни капли так же, как и на ботинках, в которых он без особого удовольствия шлепает по лужам. — Миру остался десяток лет, в Лондоне дождь… Скажи мне, когда мы в последний раз гуляли под дождем, м? — Кроули, не оборачиваясь, улыбается и продолжает. — А я скажу тебе когда: давно, очень давно. — Я бы еще пару сотен лет не гулял под дождем, — признается Азирафаэль, но не может даже подумать о том, чтобы разозлиться на Кроули: он кажется таким спокойным, радостным и удовлетворенным, что светится. Азирафаэль находит это удивительно прекрасным и не может отвести взгляда от лица Кроули, немного глупо улыбаясь. Свет от фар проезжающих редких машин отражаются на блестящем асфальте, играют желтыми бликами на высоких скулах Кроули, вспыхивают огнем в темных очках и растворяются за их спинами. Азирафаэль крепче сжимает ладонь Кроули, согревая его пальцы своим теплом, и глубоко вдыхает напитанный озоном воздух. — Ты выглядишь слишком довольным, чтобы я тебе поверил, — тихо смеется Кроули, поймав восхищенный взгляд Азирафаэля. — Ты выглядишь слишком довольным для того, кто знает, что мир перестанет существовать буквально послезавтра, — говорит с фырком Азирафаэль, отворачиваясь в другую сторону, но все же продолжая широко улыбаться. — Именно поэтому я доволен, — как глупому человечку объясняет Кроули, проводя пальцами по руке Азирафаэля, лежащей на его локте, и сжимая его ладонь. — Вдруг у нас ничего не получится, мир рухнет, и мы вместе с ним. — А ты оптимист, — негромко смеется Азирафаэль и слегка щелкает двумя пальцами свободной руки по запястью Кроули. Он крошечными движениями придвигается к Кроули все ближе и ближе, пока не оказывается вплотную прижатым к его руке и боку. — Знаешь, о чем я думал? Кроули неопределенно мычит, что Азирафаэль, конечно же, воспринимает как великое участие к его мыслям и приглашение говорить дальше. — Зачем ждать одиннадцать лет, чтобы уничтожить человечество, если можно сделать это одной лишь силой мысли? — Азирафаэль понимает, что это не самое подходящее время для разговора, но ему кажется, что такой пасмурный, непогожий вечер единственный, когда он может позволить себе сомнения. — Какой же в этом смысл? — Не знаю, чтобы лучше подготовиться? — предполагает Кроули, но его, очевидно, совсем сейчас не интересует эта тема, потому что единственное, за чем он следит — за сжимающей его локоть теплой рукой Азирафаэля и унылым пейзажем вокруг них. Он всматривается в углы домов с преувеличенным интересом и снова тянет Азирафаэля куда-то вбок, сворачивая на протоптанную и грязную тропинку, ведущую, видимо, в парк. — Чтобы мы, в смысле ангелы и демоны, столкнулись в битве, как тогда, в Раю, и случилось какое-нибудь великое историческое событие, как Падение, вот только куда масштабнее. Да и вспоминать об этом будет только одна сторона, — на этих словах Кроули вдруг резко останавливается и сильнее сжимает ледяными пальцами руки Азирафаэля, поворачиваясь к нему лицом. У него спирает дыхание, хотя в этом нет никакого смысла, и дрожат пальцы. Он уже говорил нечто подобное Азирафаэлю раньше, но хотел сказать это еще раз, сейчас, напомнить ему, чтобы он знал. — Зира, послушай, — начинает он севшим от волнения голосом и снова проводит по его локтю ладонью. — Если Великая Битва действительно будет… — он глотает слова и неловко улыбается. — Не знаю, как сказать… Я не дам тебя убить. Если ничего нельзя будет сделать, давай… улетим. Пожалуйста. — Кроули, я же уже говорил… — Азирафаэль смотрит на него искоса и нахмурившись, но все равно делает шаг вперед и крепко стискивает Кроули в объятиях. Когда ангельская ладонь опускается ему на лопатки, Кроули передергивает плечами и отходит. — Я знаю, ангел, и все равно, — он не дает снова утянуть себя и чуть опускает зонт, закрывая Азирафаэля от дождя и едва открывая себя. — Если ты передумаешь, дай знать. Я буду рядом, если ты захочешь остаться. — Мы все еще не проиграли, мой дорогой, — Азирафаэль старательно хмурится, снова ощущая это отторжение и снова не понимая его причин. Он делает шаг к Кроули, заставляя его сдвинуть зонт, чтобы прикрыть обоих, и осторожно касается его плеч. — И еще не потеряли наш шанс. На самом деле, я думаю, у нас гораздо больше возможностей, чем мы полагали, но не могу облечь это в слова. Не сейчас. Он проводит ладонями по плечам Кроули вниз, находя одной рукой крепко сжатую в кулак ладонь демона, а другую опуская на гладкую рукоять зонта. Азирафаэль не знает, как успокоить его, и его сердце разрывается от тревоги и боли, но он все еще не собирается бежать. Кроули смотрит на него в течение нескольких минут, после чего понимающе кивает и, кажется, сдерживает порыв снова его поцеловать, поэтому только снова тянет ангела прямо по чуть скользкой от не перестающего лить дождя дороге. Его молчание, какое-то отчаянно-горькое, пропитывает воздух и оседает на языке с кислинкой, Азирафаэль поднимает на него голову, гадая, что именно мог сказать не так, но Кроули не обращает никакого внимания на его взгляды, с непроницаемым выражением лица разглядывая мелькающие по бокам, обрезанные краем зонта деревья. Рассеянный взгляд блуждает по пространству вокруг, Кроули чувствует тягость в легких, которая делает его шаги все более и более тяжелыми, заставляет его опускать плечи — лопатки и спина снова начинают ныть, а он, даже не морщась, только сильнее сжимает ручку зонта. Он не хочет признавать, что не чувствует от Азирафаэля отдачи, потому что знает, что чувству, которое есть между ними, нет названия — это не дружба, но и не любовь, в которую Кроули не верит. Это что-то намного сильнее, что-то, чему их научили, сами того не зная, люди, вольные делать, что пожелают. Это чувство скрепляло их на протяжении вечности, которая так резко и неожиданно вылилась в одиннадцать лет. Способны ли они прожить все, что не могли прожить до этого, за этот безумно короткий промежуток времени? Кроули не знает, но старается, по возможности, потому что в отличие от человечества уверен, что всему приходит конец — даже миру. Кроули говорит, что любит Азирафаэля, и не лжет, даже если любовь значит совсем не то, что имеют в виду люди. — Куда мы идем, дорогой? — наконец нарушает молчание Азирафаэль, приподнимая пальцами зонтик и рассматривая раскинувшиеся перед ними пейзажи. — К пруду, — коротко отвечает Кроули, не возвращаясь, впрочем, из внутренних размышлений и смотря перед собой. Азирафаэль смотрит на него долго и внимательно, пытаясь забраться ему в голову, но все равно ничего не понимает. Он чувствует странным образом какие-то отголоски тяжести, отчаяния, но не может их разгадать. Кроули страдает, Азирафаэль точно знает это, но никак не может понять, в чем причина его страданий. Он чувствовал это на протяжении всех этих тысячелетий рядом с ним, особенно, когда они сблизились так крепко, что способны были понять, не находится ли один из них в опасности, даже находясь на разных континентах, и чувствует это сейчас, но эта вечная загадка так и осталась неразгаданной. — Мой милый, — предпринимает еще одну попытку Азирафаэль, когда они, поскальзываясь на мокрой траве и цепляясь друг за друга, наконец, спускаются к небольшому заброшенному пруду, подернутому у берегов легкой тиной и водорослями. — Ты можешь рассказать мне. — Что рассказать? — Кроули, кажется, только в этот момент понимает, что он не один, по инерции до хруста сжимая ладонь Азирафаэля. — Прости, я… — Ничего, — он снова придвигается к Кроули ближе и осторожно кладет голову на его плечо, глядя в темноту ночи и прислушиваясь к плеску капель, бьющих по поверхности пруда. — Что угодно. — Ты знаешь обо мне больше, чем я сам, — фыркает не без недовольства Кроули, все же вопреки тону голоса осторожно прижимая к себе Азирафаэля так, словно он в любой момент может исчезнуть — с недавнего времени это недалеко от истины. — Я верю тебе, — выдыхает Азирафаэль слова вместе с белесым паром, растворяющимся во влажной темноте. — Я не говорил тебе, но думаю, ты и так знаешь, что и я тоже не позволю убить тебя. Они могут отобрать у меня все, что я люблю, но ты — это за пределами. Азирафаэль говорит это и тревожится, что его слова, полные страха и горечи, украдут последние крупинки счастья, которые у них остались. Ему не хочется прощаться ни с этим миром, ни с опытом, который они пережили на Земле, но он все равно подспудно прощается — в эту самую секунду, гипнотизируя темноту и прижимаясь к теплу гибкого тела, он думает о том, что все это стоит того, чтобы оценить хотя бы напоследок. — Любишь меня так сильно, что жизни без меня не представляешь? — ехидно улыбается Кроули и, когда Азирафаэль, возмущенный его шутливым настроем, поднимает голову, чтобы высказать свое негодование, целует его в замерзший нос, все еще не в силах стереть прилипшую к лицу улыбку. — Может ли умереть мир, в котором ангел и демон дорожат друг другом, м? — Я в это не верю, — признается Азирафаэль, снова опуская голову и касаясь лбом шеи Кроули. Прядь рыжих волос упала ему на глаза и он легонько сдувает ее, прислушиваясь к тонкому знакомому запаху. — Это глупо, но это как восхождение на Эльбрус. Я знаю, что скорее всего умру, не достигнув вершины, но все же верю, что все обойдется. Ты прав, я просто не представляю жизни без тебя, и я не думаю… не думаю, что мне будет до Нее дело, если Она отберёт тебя у меня. — Ангел, это богохульство, — улыбается Кроули Азирафаэлю в макушку, продолжая держать рукой зонт и скрывая их от дождя, от мира, от проницательных взглядов всех сверхъестественных созданий, которые вообще могли существовать, потому что он хочет, чтобы этот момент был только для них, их личным воспоминанием, которое они, так же как и все остальные, разделят на двоих. — С моей стороны опрометчиво это говорить, но мне тоже плевать, какие там мыслишки бродят в голове Люцифера. Если тебя не будет, не вижу смысла продолжать вращаться вместе с этой планетой. Слова Кроули разливаются в груди Азирафаэля волшебным теплом. Никакая магия не смогла бы принести ему больше удовольствия, чем эти нежные признания от существа, с которым их соединяло нечто большее, чем любовь — что-то, что было древнее, чем Земля, древнее, чем Вселенная, и, может быть, даже древнее, чем Бог. Ангелам не пристало о таком думать, но он просто знал, что их чувства не похожи ни на божественную благодать, ни на людскую любовь. Эти чувства были сшиты из другой ткани, они были похожи на музыку мироздания, что-то очень чистое, непонятное, похожее на хрупкое равновесие, возникающее в мире между каждой его частью, и — одновременно — на разлетающиеся ранней осенью «самолетики» клена, на шелест прорастающих колосьев пшеницы, на пищание новорожденных мышат и угасающий шепот старика — на стремление каждого живого существа на планете просто быть. Эти чувства не дают ему покоя, заставляют раз за разом с тревогой цепляться за Кроули, богохульствовать, извиваться и лгать; ангелам было запрещено не только задумываться о природе вещей, но и пытаться изменить ход Непостижимого плана, или разрушить апокалипсис, или — на худой конец — любить демонов. — Значит, мы все-таки сделаем это, — Азирафаэль по большей части старается не думать о побеге, если все пойдет наперекосяк, но эти мысли снова и снова возвращаются к нему, каждый раз с новыми убедительными доказательствами разумности этого решения. — В крайнем случае, если… Если не будет больше другого выхода, если нас припрут к стенке, то видимо… Но этого ведь не будет, верно? — Ты же не ожидаешь от меня истины? — непонимающе спрашивает Кроули, неумело продолжая приобнимать мгновенно расстроившегося Азирафаэля и поджимая губы. — Я не знаю, ангел, с недавних пор я даже не знаю, что произойдет с нами завтра, так что… И вообще, давай не будем о грустном, я не для этого тебя вывел на прогулку. — Ты прав, — он делает над собой усилие и загоняет сложные, далеко не радостные мысли обратно на чердак своего сознания, захлопывая за ними дверь прежде, чем они вновь покидают насиженное место. — Но я так и не понял, зачем ты это сделал. Это какой-то особый пруд? Или ты хотел пообниматься под дождем, как в романтических фильмах тридцатых годов? — Черт, ты раскрыл меня слишком быстро, — смеется Кроули, утягивая не сопротивляющегося Азирафаэля на лавочку (которая мгновенно высыхает под взглядом демона, решив, что не хочет испытать на себе его гнев), аккуратно упираясь лопатками в спинку и все так же не отпуская ангельских рук. — Мне должно быть невероятно стыдно, но я чувствую себя замечательно влюбленным в этот мир и в одного конкретного ангела. Надеюсь, меня за это не схватят прямо сейчас и не подвергнут самым жестоким адским пыткам, — бормочет он слишком радостно для реальной паники и снова смотрит на Азирафаэля с улыбкой. — Я никому не позволю тебя схватить, — серьезно говорит Азирафаэль и чуть склоняется, немного наваливаясь на Кроули и заглядывая ему в глаза так усердно, что почти касается губами его подбородка. — Но мы тогда делаем это неправильно, тебе не кажется? Во всяком случае, по какой-то чудесной причине мы до сих пор сухие. — Никаких чудес, мой ангел, — мурлычет еще более довольный Кроули, поудобнее перехватывая зонт. — Я же демон. Неужели ты хочешь промокнуть? Думаешь, это — верх романтики? — Мне кажется, вполне, особенно если бы мы потом вернулись домой, я заварил бы тебе горячий чай, вытер бы полотенцем твои волосы и переодел во что-нибудь сухое и теплое, — Азирафаэль мечтательно улыбается, украдкой поглядывая на Кроули, и продолжает размышлять: — Ты бы, конечно, ворчал, пытался бы высушить свою одежду скучными чудесами, но я соблазнил бы тебя теплой кроватью и твоим любимым Просекко, и мы разговаривали бы до утра под шелест дождя. Разве не романтичный сценарий? — Ангел, ты сам себя превосходишь, — Кроули, даже если бы захотел, не смог бы убрать улыбку, которая никак не сходит с его лица. — Ты хотел меня соблазнить? Кажется, я поддаюсь соблазну, — говорит он словами самого Азирафаэля и даже неловко и коротко смеется, осознавая это. — Но не настолько, чтобы убрать зонтик, — вдруг продолжает он и со смешком показывает Азирафаэлю язык. — В следующий раз у тебя точно получится. — Ты смотри, я ведь могу поступить по-своему, — Азирафаэль вытягивает перед собой одну руку так, чтобы кончики пальцев оказались за пределами сухой зоны зонта. — Предположим, я сейчас выйду под дождь, хорошенько промокну, а потом приду тебя обнимать. И никуда ты не денешься, ведь не можешь же ты сопротивляться моим объятиям? — Упертый какой, — шутливо закатывает глаза Кроули. — Смотри аккуратнее со своей свободой воли, ангелы и люди за это шесть тысяч лет назад Пали, — он дотягивается до все еще вытянутой руки Азирафаэля и затягивает ее обратно в кокон демонической магии под темный круг зонтика. — Нет у меня никакой свободы воли, — почти возмущённо говорит Азирафаэль, но не выдерживает марку и все-таки улыбается. — Ведь всю мою свободную волю резервировировал ты и теперь что бы я ни делал, я утыкаюсь тебе в спину. — Тише, иначе мне в Аду за это очередную премию дадут, — шикает на него Кроули, поднимаясь на ноги и заставляя подняться и Азирафаэля тоже. — Мне уже некуда их став… — он обрывается на половине фразы, резко согнувшись пополам, его лицо, кажется, испещрено линиями боли, такой режущей и далекой, что Азирафаэль мгновенно подскакивает к нему, не удосужившись поднять упавший в лужу зонт. Кроули практически ничего не видит от боли, только белую пелену и темные пятна в ней, и только спустя мучительно долгие десятки секунд огня где-то в ирреальном пространстве, он наконец находит в себе силы выпрямиться и с короткой улыбкой, мгновенно угасшей, отмахнуться от суетливого Азирафаэля. — Хватит мельтешить, ангел, все в порядке, — Кроули отворачивается от него, снова морщась, но уже скорее от фантома боли, чем от того, что ему действительно было плохо. — Просто дефект тела, — быстро находит он причину, стараясь не смотреть ангелу в глаза и прикусывая язык — врать ему было неприятно и мерзко, но он делал это на протяжении всего времени, что себя помнил, так что просто не искал иного выхода. Азирафаэль едва дышит от захлестнувшей его тревоги, почти паники, пытаясь разглядеть на лице уже успокоившегося Кроули отголоски боли. Невыносимо видеть страдание того, кого он так любит, это уродское отражение страшной агонии на лице, которое еще недавно освещала улыбка. Это не было просто совпадением, и, Азирафаэль в этом не сомневался, происходящее с Кроули было куда серьезнее, чем тот пытается показать. Глаза Азирафаэля мгновенно наполняются слезами скорби по чужому страданию, стоит только страху отступить, любезно уступая горькому бессилию. — Дефект тела, в самом деле? — Ну да, — Кроули успевает задуматься о том, что, на самом-то деле, не лжет. Эта мысль заставляет его почувствовать себя чуть увереннее. — Мне бы, хах, знаешь, развоплотиться и за новым сбегать, а то этому уже — сколько? — лет четыреста. Азирафаэль хмуро кивает в ответ на нелепую отмазку Кроули и отцепляется от него, чтобы поднять зонт. Немного магии — и вот они оба снова сухие. Если бы только можно было также просто отмотать время назад, избежать этой сцены, защитить Кроули от вспышки боли, Азирафаэль сделал бы это, не задумываясь. Но он может только яростно сжимать в пальцах рукоять зонта и сверлить взглядом лицо Кроули, будто он виноват в том, что случилось. — Знаешь, наверное, хватит с нас прогулок, — глухо говорит Азирафаэль, протягивая Кроули подрагивающую от прошедших бурей эмоций руку. — Пойдём домой? Кроули с бесцветной улыбкой хватается за нее пальцами и забирает из его рук зонтик, кривовато поднявшийся над их головами и снова скрывший их от дождя. Он пытался показать, что ситуация находится под его контролем, и Азирафаэль даже почти верит ему, когда Кроули по-кошачьи встряхивает головой, приводя в еще больший беспорядок волосы, и снова улыбается — радостно и беззаботно, но теперь Азирафаэль не может перестать видеть в едва опущенных уголках губ морщинки боли, давней и, очевидно, глубокой. Он уверяет себя, что ему это мерещится, ведь он хочет верить Кроули, хочет верить, что все в порядке, но он складывает два и два и поэтому не может продолжать себе лгать. Кроули больно, что-то произошло, возможно, даже до их встречи, что причиняет ему страдания, и Азирафаэль собирается выяснить, что именно, даже если Кроули просит его об обратном. Он встал против Рая и Ада — пока только косвенно — ради защиты человечества не для того, чтобы отступить перед защитой самого дорогого ему существа. Обратно они идут молча, все еще упорно цепляясь друг за друга, может быть, даже крепче, чем до этого. Азирафаэль боится причинить Кроули еще большую боль, но тот, кажется, совсем об этом не волнуется, сжимая руку ангела и при каждом удобном случае притягивая его к себе ближе. Вопреки своему твердому желанию выяснить правду во что бы то ни стало, Азирафаэль больше не задает в этот вечер вопросов — знает, что Кроули не ответит, что в ответ снова прозвучат шутки, — да и в голове у него удивительно пусто, а для таких дел просто необходим план. У букинистического магазина они неловко останавливаются, едва не сталкиваясь друг с другом, когда Азирафаэль поворачивается и чуть поднимает голову, чтобы посмотреть на темную вывеску, освещенную лишь дорожными фонарями. Кроули прослеживает его взгляд и вопросительно приподнимает брови. — Спасибо за прогулку, ангел, — бархатным полушепотом произнес Кроули, склоняясь и касаясь виска Азирафаэля щекой. Мягкие волосы приятно щекотят кожу, и это чувство щемящим теплом отдается в груди. — Ты не зайдешь? — растерянно спрашивает Азирафаэль, отклоняя голову и заглядывая Кроули в глаза — в его расширившихся темных зрачках не было и грамма боли. Кроули смотрит на него в течение трех секунд, разглядывая ангельское лицо и продолжая улыбаться — улыбка не кажется нарочитой или натянутой, она искренне радостная и немного уставшая, и поэтому Азирафаэль позволяет себе скромно улыбнуться в ответ. — Не сегодня, Зира, — каким-то особенно проникновенным шепотом произносит Кроули, проводя рукой по его щеке. Ангел подставляется его прикосновениям, чуть опуская голову, чтобы скользнуть щекой по гладкой коже его руки, и глубоко вдыхает прохладный воздух, чтобы уловить легкий аромат, исходящий от Кроули. — Тогда, — Азирафаэль тянется к нему, мягко касаясь губами щеки, и сразу же отстраняется, все еще немного улыбаясь. — Я буду ждать тебя, мой дорогой.

***

— …и тогда я подумал, что не собираюсь избавляться от демонов и что они мне в общем-то не мешают, особенно один конкретный, но ты знаешь Гавриила, он только и твердил: «К битве все готово, Азирафаэль, пора расчехлять свой меч», — Азирафаэль довольно убедительно имитирует голос Гавриила и тянется за стаканом воды, который по волшебству появляется на маленьком фигурном столике у окна. Кроули из соседней комнаты бормочет что-то не очень приличное, но Азирафаэль игнорирует его слова с мастерством человека, который натренерован привычкой закрывать на пошлости глаза в течении шести тысячелетий. — В любом случае, я почти уверен, что они ничего не знают, — добавляет Азирафаэль, задумчиво разглядывая через воду в стакане неприлично шикарную квартиру Кроули. — Не думаю, что Гавриил стал бы утаивать от меня свое недовольство. — Или он считает тебя предателем и хочет расквитаться точно так же, как со мной и всем моим «демонским отродьем», — Кроули наконец появляется в гостиной. Он поправляет рукава темной шелковой рубашки, закатывая их, и приглаживает расшитый серебряным узором жилет, обхватывающий его тонкую талию (Азирафаэль успевает подумать, что Кроули отлично вписывался в семнадцатый и последующие несколько веков именно по той причине, что ему шла та мода больше, чем было позволено). — Но это уже неважно, думаю, он бы сделал это сразу, и меня, кстати, тоже из Ада навещали, — продолжает говорить он, закончив разбираться с рукавами, и падает рядом с Азирафаэлем, из воздуха вылавливая два изящных тонких бокала и один из них протягивая ему. — Боросиликатное стекло с хрусталем? — фыркает Азирафаэль на пафосность Кроули, но все же принимает из его рук пустой бокал и вертит его между пальцев. — Какой же ты позер, мой дорогой. — Пить надо с шиком, — недовольно ворчит на него Кроули, оттуда же достав бутылку вина. — Скажи спасибо, что я не обокрал какую-нибудь из компаний, которые производят посуду из сусального золота. — Так тебя навещали из Ада? — невзначай спрашивает Азирафаэль, когда Кроули склоняется, чтобы налить ему вино. Он понимает, что если демон все еще с ним и вполне спокойно разговаривает, значит, им пока не о чем беспокоиться, но тревога все равно настырно колется в груди. Он касается бокала губами, мысленно признавая, что ощущения от соприкосновения с гладкой поверхностью дополняют букет вкуса, и начинает понемногу цедить вино. — А ты думал, они оставят меня в покое? Нет, мой друг, настырность — общая черта всех Наших, — Кроули поворачивается так, чтобы опереться локтем о спинку дивана и подгибает под себя ногу. — Но тебе не о чем беспокоиться. — В самом деле, — неопределенно бормочет Азирафаэль и опускает голову, рассматривая едва заметный узор на мраморном полу. Проследив взглядом по линии, уходящей под низенький столик перед диваном, Азирафаэль вдруг замечает кончик чего-то черного и, на первый взгляд, пушистого, притаившегося в отбрасываемой тени. Ангел осторожно бросает взгляд на Кроули, который занят тем, что разглядывает старую-старую этикетку в попытке прочесть название, и делает быстрый жест пальцами, подзывая загадочный предмет к себе. Стоит только ему коснуться руки Азирафаэля, как подтверждаются все его самые неприятные подозрения: на ладони у него лежит длинное, иссиня-черное маховое перо. Перо из крыльев Кроули. — Ты уверен, что точно не о чем? Кроули поворачивается в его сторону и, заметив перо, хмурится, отчего на его лице появляется какое-то брезгливо-отчаянное выражение. Он приподнимается и довольно грубо выхватывает свое перо из рук Азирафаэля, сминая его пальцами и даже не удосужившись бросить на него взгляда. — Это перо, а не приказ о казни, — раздраженно говорит он. — Кроули, — Азирафаэль хватает его за запястье и тянет на себя, щурясь от сдерживаемых эмоций. — Не шути со мной. Ты говоришь, что тебя навещали из Ада, а теперь я вижу, что они не просто поговорить приходили. Хочешь сказать, я идиот и не понимаю, что ты скрываешь от меня? Он выпускает руку Кроули, когда замечает злость в его глазах, и отворачивается, поджимая губы. Он и сам злится, до белой ярости, готовый прямо сейчас отправиться в Ад и уничтожить каждое живое существо там за то, что они посмели дотронуться до Кроули. — Тебе не кажется, что ты хочешь слишком много? — бросает он, продолжая сжимать несчастное перо и, теперь Азирафаэль замечает, морщась при каждом движении чаще обычного. — Я говорил, что даю тебе больше, чем способен дать демон. Ты не можешь знать обо мне все, и если я сказал, что все нормально, значит, так и есть. — Я и не прошу говорить мне все, ради Бога! — Азирафаэль подскакивает на ноги и начинает мерять шагами комнату, злостно поглядывая на каждый предмет интерьера, будто они, молчаливые свидетели того, что произошло с Кроули, во всем виноваты. — Ты должен доверять мне, Кроули, должен, иначе на кого вообще ты можешь положиться? — А ты мне доверяешь? — выплевывает Кроули, заставляя Азирафаэля остановиться одним лишь своим горящим взглядом. — Конечно, я тебе доверяю. — Тогда в чем твоя проблема? — он с неприязнью смотрит на перо в своей руке и вновь вперивается в Азирафаэля острым взглядом. — Уясни, наконец, что я ничего тебе не должен, и я буду поступать так, как считаю нужным. И если ты мне доверяешь, то оставишь меня в покое со своей заботой раз и навсегда. — Как же я могу тебя оставить? — недоумевающе спрашивает Азирафаэль, удивленно смотря на разозлившегося Кроули, у которого растрепались от крика и негодования волосы. Кроули яростно откидывает их со лба и проводит по измученному лицу дрожащей ладонью, не смотря на Азирафаэля. — Кроули, я ведь не прошу тебя… ты должен понимать, что я волнуюсь, — продолжает он уже спокойнее и нежнее, опускаясь перед Кроули на колени и сжимая его холодные пальцы, все еще держащие перо. — А если это смертельно? Это же крылья. — Ангел, перестань, — умоляюще шепчет Кроули, стараясь избегать его взгляда, словно Азирафаэль в полубреду просит его убить себя. — Тебе это не нужно. — Ты не прав, мой милый. Послушай, — Азирафаэль ласково гладит тонкие пальцы, ненавязчиво вытаскивая из мертвой хватки перо и откладывая его в сторону. — Послушай, я люблю тебя, я готов хоть сейчас спуститься в Ад и найти тех, кто это сделал, но я знаю, что это тебе не поможет. А я хочу тебе помочь, я не боюсь твоей боли, только неизвестности. Я просто хочу убедиться, что не потеряю тебя. — Конечно, нет, — фыркает Кроули, убирая от лица руки, и несильно, в качестве примерения, толкает Азирафаэля в плечо. — Тебе от меня не отделаться, не надейся. Азирафаэль хочет спросить, как бы Кроули отреагировал, если бы узнал, что его пытали, но давит в себе это желание на корню. Ему кажется очень жестоким заставлять Кроули эмпатировать и переносить то, что он пережил, на него. Азирафаэль, может быть, был неправильным ангелом, но он точно не безжалостный. — Зачем они приходили? — очень тихо спрашивает Азирафаэль, поворачивая руку Кроули, за которую он все еще неосознанно держится. Пальцы Кроули расслабленно открываются, демонстрируя тонкие порезы от пера, и Азирафаэль, не задумываясь, проводит над ними ладонью, исцеляя. Они оба удивленно замирают, наблюдая за тем, как затягиваются ранки, не оставляя даже намека на них. В насыщенной, глубокой тишине, не нарушаемой даже дыханием, Азирафаэль поднимает голову и растерянно улыбается. — Так ведь намного лучше, верно? — Я бы и сам… — Кроули пытается забрать руку, но вдруг замирает, усмехается и встречается с Азирафаэлем взглядом. В нем столько участия, заботы, теплоты и нежности, что Кроули почти разрывает на части. — Какой же ты упрямый, Зира, — бормочет он с примесью улыбки и недовольства и наклоняется, чтобы скользнуть губами по виску Азирафаэля, а потом снова отстраниться и все-таки мягко убрать ладонь. — Спасибо. Азирафаэля, кажется, это очень радует, потому что он начинается улыбаться ему в ответ с куда большим энтузиазмом, чем ранее. — Видимо, перенял кое-что у тебя за шесть тысяч лет, — Азирафаэль склоняет голову, опуская ее на колени Кроули, и неслышно вздыхает. Он хочет задать миллион вопросов, они вертятся на языке и жгут горло, но он молчит, старательно подавляя свою тревогу. Он чувствует себя так, как будто у них украли что-то очень важное и нужное, как будто боль, которую Кроули причинили и в которой он не желает признаваться, отдаляет их друг от друга. Азирафаэль пытается представить, сколько раз над ним издевались, а он не мог ему помочь, и у него по коже проходит ледяная волна страха, от чего он непроизвольно сильнее сжимает пальцы на бедрах Кроули. Азирафаэль даже не чувствовал, что тот в опасности, и теперь вина за это прочно устраивается у него в груди. — Азирафаэль, — он вскидывает от неподдельного удивления голову, потому что Кроули называет его полным именем только в исключительных случаях — в самый последний это было во время начала Второй Мировой, когда он вытягивал его из-под обломка разрушенного здания (тогда он еще кричал, что Азирафаэль — придурок и что развоплощаться именно сейчас было бы самой идиотской идеей). Азирафаэль щурится, когда Кроули делает виноватое лицо и неловко улыбается ему. В этом нет ничего хорошего, определенно. — Тебе не следует беспокоиться обо мне. — Это очень простые слова, но им очень тяжело следовать, — Азирафаэль внимательно рассматривает лицо Кроули на признаки боли — находит их — и не знает, что еще он может сделать. Он находит руку Кроули и крепко сжимает его ладонь в своей. У них больше нет времени всего мира и он не может пообещать ему, что защитит от всех бед, но если он хоть немного сможет облегчить его жизнь, он обязательно сделает все возможное. Кроули едва не говорит, что однажды Азирафаэль все же этим словам последовал.

***

Года летят очень быстро, когда знаешь, что в конце концов тебя ждет что-то очень нехорошее и ты страшишься этого. Для Азирафаэля и Кроули десять лет и вовсе оказываются как взмах одного крыла; времени всегда недостаточно, а для существ, которые пытались предотвратить Апокалипсис и при этом сохранить добрые отношения, оно вообще изменило свою форму. О том, что все пойдет не по плану они начали подозревать задолго до одиннадцатилетия мальчика, но предпочитали отмахиваться от своих сомнений — мальчик хоть и казался им вполне обычным, все же периодически проявлял самые разные — и далеко не всегда добрые — качества. Но когда Цербер не появился, игнорировать реальность стало невозможно, и спустя череду очень сложных, тяжелых и эмоционально напряженных моментов — осознание, что Кроули мог потерять Азирафаэля значительно подкосило его — они находят себя на продуваемой всеми ветрами авиабазе в Тадфилде. Земля содрогается. Это похоже на то, как если бы огромных размеров поезд помчался прямо под ними, отдаваясь вибрацией и гулким эхом в каждом атоме пространства. Азирафаэль смотрит на Кроули в волнении, чувствуя, что это их последний шанс, что им больше нечего терять — их план провалился и защитить друг друга от самого Дьявола значительно сложнее, чем все, о чем они думали до этого. К тому же, они и правда не могли бросить Землю. Кроули ловит настороженно-обеспокоенный взгляд Азирафаэля и коротко кивает ему прежде, чем взмахнуть рукой — и мир накрывает ослепительно белая пустота, в которой с шуршанием расправляются к распростертым предположительным Небесам крылья. Помимо давления пространства на легкие Азирафаэль успевает почувствовать еще что-то — что-то нехорошее, темное, горько-болезненное на периферии времен и вселенных, грани того места, где они находятся. Это чувство заставляет его обернуться в сторону Кроули, держащего Адама за плечи и что-то ему втолковывающего — Азирафаэль даже не слушает, он просто не может слушать, потому что и слух, и голос покидают его мгновенно, оставляя только зрение. Он смотрит и не верит, что реальность соответствует тому, что он видит — два крыла, два прекрасных, восхитительно черных крыла Кроули сломанными обломками волочатся за ним по белой земле ирреальности. Вывернутые кости, в некоторых местах лишенная перьев темная кожа, — Азирафаэль не в силах сдерживать слезы негодования и поэтому отворачивается. Он и думать не может о том, что Кроули скрывал от него такое, он бы, может, простил бы ему это, потому что он замечает, как здесь, сейчас, когда его крылья плотно прилегают к его лопаткам, а не висят в воздушном несуществующем пространстве, его лицо проявляет намного больше эмоций боли, чем вообще можно представить. Кроули легким движением откидывает навалившееся на плечо крыло так, словно ему плевать, словно это ничего не стоит и никакой боли нет, но стоит Адаму кивнуть и отвернуться, Кроули закусывает губы и опускает голову. Потом поднимает и встречается взглядом с Азирафаэлем. Он знает, куда смотрит Азирафаэль, но вымученно ему улыбается и готовится вернуть мир в его время. — Знаешь, ангел, это просто безумие, — смеется Кроули, утыкаясь лбом ангелу в плечо и расплескивая тем самым половину содержимого своего бокала. — О каких полетах может идти речь? Мы же на Земле, и несмотря на то, что сейчас ночь, ты просто слишком пьян. Мы не будем летать над Барбадосом, слышишь? Азирафаэль чуть приподнимает руку, будто хочет закрыть мокрое лицо, но ломано дергает ей, прижимая дрожащие пальцы к виску. Что-то вспыхивает в нем, в глубине его сознания, и оно заполняет его вместе со скорбью и ужасом, — маленькое падение в гладкое-гладкое ледяное озеро, где отражаются незнакомые, пугающие воспоминания. — Ты просто боишься, что я тебя обгоню, — Азирафаэль тоже негромко смеется и ласкающе проводит щекой по растрепанным волосам, чуть поворачивая голову и зарываясь в его шевелюру губами. — Конечно, обгонишь, — приглушенно говорит Кроули в ответ, едва заметно вздрагивая, когда Азирафаэль касается ладонью его шеи. Он не хочет верить, не хочет, потому что прежде чем его накрывают новые потоки воспоминаний, приходит осознание — это его воспоминания, которых он был лишен по какой-то причине, которые у него отняли, отобрали, вырвали с корнем из его сознания, оставив черную брешь и пульсирующую пустоту. Он не хочет верить, что это сделал Кроули, но просто больше некому. — Я не понимаю, дорогой, — шепчет он едва слышно, поднимая пальцами подбородок дрожащего от слез Кроули, который хватается за его руки с такой отчаянностью, что становится больно. Его яркие желтые глаза, полные влаги, со страхом бегают по его лицу, выискивая отторжение. — Что же… случилось? Азирафаэль едва сдерживается, чтобы не упасть на колени от вихря эмоций и чувств, что в него вливаются, ему так больно и обидно — за себя, за Кроули, за то, что недоверие Кроули настолько огромно, что он лишил Азирафаэля знания о его слабости. Он думал, он рассчитывал, что связь между ними достаточно крепкая, что она взаимна и что Кроули ему доверяет, но, очевидно, не настолько, чтобы вверить нечто подобное — знание о постоянной, убивающей боли. Азирафаэль щурится и понимает, что Кроули в реальности зовет его по имени. — Азирафаэль, мои крылья… — Кроули глотает слова и рыдания, ангел мгновенно прогоняет из организма весь алкоголь, пытаясь утешить несчастного Кроули и прижимая ладони к его спине, но делает только хуже — демон резко отстраняется, взвывая. — Они сломаны. — Азирафаэль, прошу тебя, — доносится до его сознания, но он не реагирует, до кровавых пятен прижимая к глазам ладони. Он знал, он знал, подспудно, всегда — сколько раз Кроули лишал его воспоминаний, унося с собой его боль, но не способный стереть всепоглощающую тревогу? Его тошнит от силы эмоций, от глубины бессилия, и он не может убрать рук от глаз, чтобы еще раз увидеть то, что стало с крыльями Кроули. Азирафаэль замирает, не в силах сделать вздох, и протягивает к Кроули руки, но тот снова испуганно отстраняется, всхлипывает, и хватается за его ладони с совершенно несчастным и виноватым видом. — Мой дорогой, позволь мне взглянуть. Я могу помочь тебе, — срывающимся шепотом умоляет Азирафаэль, но Кроули отчаянно мотает головой, изо всех сил стараясь подавить теперь беззвучные рыдания. Кроули хватает его за руку и тянет в свою сторону, но Азирафаэль одергивает руку и, кажется, кричит, чтобы он его не трогал. Он ничего не понимает. Ему страшно думать, воспринимать то, что так услужливо подкидывает ему подсознание. Ему кажется, что настоящее и прошлое смешиваются, что Кроули стоит перед ним на коленях и сухо взвывает, а он ничего не может сделать. Кроули тянет к Азирафаэлю руки и нежно проводит ладонью по его щеке. Азирафаэль доверчиво прикрывает глаза. Пальцы Кроули касаются его виска. А потом Азирафаэль, ничего не помня, просыпается в пустом номере. — Я больше не могу держать, ангел, ну же, — Кроули снова дотрагивается до него, и Азирафаэль, наконец, поднимает на него глаза и отрывисто кивает — время снова продолжает свой бег, их куда-то утягивает и выплевывает на сырой от прошедшего дождя серый асфальт.

***

Стоит только двери с тихим щелчком закрыться, как Кроули касается плеча Азирафаэля в попытке остановить его безудержные нервные движения и обратить на себя внимание — от самого Тадфилда он не проронил ни слова и даже не взглянул на него, будто Кроули рядом с ним и не было. Он тихо плакал всю дорогу, чем не на шутку встревожил демона, и хотя к тому моменту, как они подошли к дому Кроули, ангел уже успокоился, он все равно был мрачнее тучи. Азирафаэль сбрасывает его руку и отворачивается, стремительно уходя от Кроули в гостиную, но тот неотступно следует за ним с твердым намерением добиться от него хоть пары слов. — Азирафаэль, послушай, я… — Не желаю я тебя слушать, — глухо говорит он, но в его голосе нет злости, лишь вселенская усталость. — Как ты мог так поступить со мной? — Брось, я же хотел тебе помочь, — снова пытается Кроули, но его следующий шаг обрывается режущей болью между лопаток, поэтому он опасливо замирает, поджимая губы. — Я не хотел, чтобы ты переживал без причин… — Без причин? — Азирафаэль даже задыхается от возмущения, за долю секунды разгоняясь от усталой меланхолии до сильных эмоций. Он касается висков руками и отворачивается, начиная мерить шагами комнату. — Ну конечно, так же гораздо лучше, когда я смотрю на тебя и не знаю, что именно с тобой происходит! — Конечно, лучше, — непонимающе соглашается с ним Кроули и проглатывает последние буквы, когда Азирафаэль оборачивается в его сторону, хмурясь. — Лучше тебе помолчать, — Азирафаэль прикусывает губы в который раз, сдирая с них кожу до крови. Ему еще никогда прежде не было так горько, даже в тот миг, когда Кроули признался, и никогда он не чувствовал себя таким преданным и обманутым. — Я сходил с ума от тревоги, каждый раз видел, как тебе плохо, и пытался найти ответ, в то время как мы могли решить все это еще три столетия назад. Кто дал тебе право вмешиваться в мою память и менять её по своему усмотрению? — А с чего ты взял, что можешь лезть в мою жизнь и пытаться в ней что-то менять? — злобно бросает Кроули, едва не шипя, и его раздвоенный язык секундно касается нижней губы. Он делает шаг вперед во время речи, но отступает назад почти сразу, пытаясь успокоиться. Ведь Азирафаэль ни в чем не виноват. Не его вина в том, что он беспокоится о Кроули, и тем более не его вина в том, что Кроули больно. Но злые, горькие слова уже срываются с его языка. — Я не просил тебя о помощи, а ты не понимаешь, когда я говорю тебе «нет». — Знаешь что? — Азирафаэль сжимает руки в кулаки с такой силой, что загоняет ногти под кожу, и отступает от Кроули подальше, будто любое его прикосновение могло стать для него смертельным. — Я и сам не знаю, с чего я это взял. С чего я взял, что мы друзья, что я могу интересоваться твоей жизнью, что я могу доверять тебе? — Ты… — Кроули не может найти в себе слов, чтобы ответить Азирафаэлю — ответить хоть что-то, он, кажется, не способен даже смотреть на него, потому что в его глазах столько разочарования, что перестает хватать кислорода. Кроули кажется, что он едва способен сдержать слезы, давящие на горло, но на деле его глаза абсолютно сухи. — Ты можешь доверять мне, — все-таки говорит он глухим голосом и много тише, чем до этого. — Нет, не могу, — еще тише отвечает Азирафаэль, и помимо желания его глаза вновь наполняются влагой. — Ты стер мне память, стоило мне моргнуть, и это не похоже на доверие. Это не… Ты что, не понимаешь, как ты меня предал? Азирафаэль отворачивается и начинает вновь бродить по гостиной. В наступившей тишине он останавливается над мраморным столиком, где некоторое время назад нашел то злосчастное перо, и судорожно вздыхает. — Ладно, это неважно, — он сжимает пальцами переносицу и опускает голову ниже. — Прежде, чем ты скажешь «нет» снова, объясни, чего ради ты ходишь со сломанными крыльями? В этом есть какой-то сакральный смысл? — У Матери спроси, — снова злится Кроули, проносясь мимо задумчиво замершего Азирафаэля и подходя к черно-белому винному шкафчику в углу на кухне. — Это Она скинула меня с Небес. У нас половина демонов такая, — продолжает он говорить, наугад выуживая бутылку, но тут же убирая ее обратно и упираясь ладонями в стол. — Остальная половина вообще без крыльев, — добавляет он, проводя ладонью по зеркально чистой поверхности мраморного стола, будто желая стереть с него свое отражение. — Те, у кого больше силы воли, вырвали свои. Те, кто не смог… что ж, они предоставили первым рычаг давления. Кроули бросает взгляд на диван, на котором Азирафаэль отчитывал его, на котором нашел его перо, и сразу отворачивается, недовольно усмехаясь и поворачиваясь к ангелу с такой непосредственностью, словно речь шла о чем-то обыденном. — Если у тебя есть какие-то «сакральные смыслы» по этому поводу, буду рад послушать. — Нет, — устало говорит Азирафаэль, не глядя на Кроули. Он чувствует себя таким опустошенным, что даже не знает, как объяснить ему свою мысль, не может найти в себе желания объяснять, но понимает, что должен. — Нет, Кроули, ты не… Объясни мне, зачем ты себя наказываешь? Зачем, зная, что я мог бы вылечить тебя, ты отказываешься раз за разом? — Ты думаешь, я не пытался? — фыркает Кроули, опускаясь на появившийся под ним темный изящный стул и проводя ладонью по волосам. — Это глупо, Зира, это не сработает. Магия не работает. — Твоя магия, может, и не работает, — Азирафаэль нервно поводит плечами, вновь и вновь представляя сколько страданий пришлось натерпеться Кроули за шесть тысяч лет. — Но мы не пытались использовать мою. Кроули на доли секунд смотрит на него широко расширившимися от осознания глазами, а потом мотает головой так, словно Азирафаэль шутил. — Плохая идея, — говорит он, отворачиваясь, и буквально ощущает, как внутренне негодует Азирафаэль. — Ты ангел, — добавляет он прежде чем Азирафаэль успевает вставить хоть слово. — Святая вода, молитвы, все такое. Твоя магия входит в их число, ты только хуже сделаешь. — Ты глупец, Кроули, — неповторимо удивленным тоном произносит Азирафаэль. — Упрямый, непробиваемый глупец, который сделает все, что угодно, лишь бы продолжить страдать. Я готов простить тебе и преданное доверие, и отобранную память, и любые твои резкие слова, но то, что ты даже не хочешь пытаться… Азирафаэль захлебывается собственными словами и замолкает, все еще глядя на Кроули так, будто он на его глазах превратился в Дьявола, сняв со своего лица кожу. Он почти уверен, Кроули не мог не помнить, что магия Азирафаэля действует на него совсем не так, как на других демонов, поэтому приходит в еще большее замешательство от его упрямого отрицания. — Да как же ты не понимаешь, — Кроули в один момент оказывается рядом с Азирафаэлем и обнаруживает себя отчаянно и злобно сжимающим его ослабшие плечи. — Они сгорят. Гавриил… — он давится словами, но продолжает. — Он пытался помочь Вельз, и ее крылья… они просто сгорели. Ясно тебе? Он как никогда чувствует на своих руках пепел прекрасных крыльев Вельзевул, ее отчаянный, громкий вопль потери и ненависти, и он так не хотел, так боялся повторить ее судьбу, что у него начинали дрожать руки от одного только воспоминания. Кроули смотрит в непонимающие глаза Азирафаэля и боится не столько того, что его крылья сгорят просто как факт, сколько того, что именно Азирафаэль может лишить его крыльев. Он не мог представить себе нечто подобное, он не мог представить Азирафаэля, делающего ему больно. — Вельз, мне… — Кроули тянет к ней, осевшей на пол и прижимающей к себе горки пепла, руку, но она яростно поднимает голову и смотрит на него ненавидящим взглядом. И, Всевышняя, сколько же в этом взгляде боли. — Не смей меня трогать, Кроули! — она кричит на него, а потом опускает голову, нащупывая пальцами израненную спину и воет — навзрыд, без слез, и в ее крике столько беспомощности, столько страдания. Кроули ищет глазами Гавриила, но тот не сводит взгляда с оставшегося единственного черного пера на полу. И даже не делает попыток подойти к Вельзевул. Кроули делает шаг назад. — Отпусти. Меня, — шепотом цедит Азирафаэль и слегка надавливает на его грудь, заставляя его отступить, но так, чтобы не причинить ему еще большей боли. Он склоняется к нему и говорит, так и не повышая голос: — Между Вельзевул и Гавриилом не было любви. Это шанс, который мы упускаем, это как с Апокалипсисом, один на бесконечность, но когда мы выиграли, мы получили все. — Не нам решать, может, он любил ее, — бросает Кроули, послушно не приближаясь, но все же уперто продолжая гнуть свое. — Если кто-то спросит, я их вырвала, — говорит она спокойным голосом, одним движением руки возвращая на свое тело рубашку, а другим — убирая с пола пепел. Она не смотрит на них, едва заметно обнимая себя горящими от боли ладонями и опустив голову. — Проведи Гавриила по тому же пути. Никому ни слова о его визите. И Гавриил молча следует за Кроули. Кроули словно ожидает, что в один момент Азирафаэль тоже сорвется с места и уйдет, и больше никогда не вернется, потому что Кроули, ангел прав, предал его доверие, он предал все, что между ними было, и даже сейчас, когда Азирафаэль пытается помочь ему, снова, он его предает, отталкивает. Кроули всеми своими действиями говорит ему уходить, сам, и он не обвинит Азирафаэля, если тот это все-таки сделает. Он не может выбирать между крыльями и Азирафаэлем, он живет с этой болью шесть тысяч лет, это наказание за Падение, и мысль, что жить можно иначе… даже не укладывается в его голове. Словно ей там нет места. Во взгляде Азирафаэля он явно читает, насколько глупы его решения. И ничего не может поделать. Только избранные демоны смогли вырвать себе крылья. Кроули был слабее них — даже Вельзевул не смогла сделать этого, — и он не мог рисковать, это бы означало окончательно потерять связь с Небесами. Кроули просто не готов к этому шагу, но он больше не бежит от этой мысли, готовый — хотя бы в теории — обдумать её и принять, наконец, решение. Но если у них и был шанс, то только пока они были одним целым. Азирафаэль ни за что на свете не хочет это терять. — Я не уйду, — тихо говорит он и протягивает руку, касаясь щеки Кроули ладонью. — Я могу подождать, столько, сколько придется. Я знаю, что ты напуган, и я приму любое твое решение. Но хотя бы подумай об этом, ладно? Кроули расслабленно и вымученно закрывает глаза, ластясь к ладони, которую схватил обеими руками, и, кажется, выдыхает от облегчения. Только сейчас Азирафаэль понимает, что все это время и сам не дышал от страха. — Прости меня, ангел, — бормочет Кроули еле слышно, снова открывая глаза и натыкаясь на слабую улыбку Азирафаэля. — Меньше всего я хотел потерять твое доверие. — Мы сможем с этим справиться, — Азирафаэль проводит большим пальцем по щеке Кроули, чувствуя одновременно тоску и нежность по отношению к нему. То, как он держится за него, уставший и болезненно сгорбившийся, разбивало Азирафаэлю сердце. — Если ты не потерял ещё доверие ко мне, то поверь в это. — Я ни в кого так не верю, Зира, как в тебя, ты же знаешь, — произносит Кроули и аккуратно делает шаг ему навстречу, касаясь щекой его виска и осторожно обнимая. В его жестах словно копится вся та нежность и трепетность, что он чувствует, будто он хочет ими поделиться, передать их, показать, что ему не все равно — и никогда не было все равно. Он действительно верит Азирафаэлю, он понимает это с резким отчаянием и щурится от негодования и злости на себя, но продолжает обнимать ангела. Азирафаэль прав, между ними иная связь, Кроули сам говорил об этом. И ему стоит, наконец, поверить и самому себе тоже.

***

Кроули вваливается в магазинчик Азирафаэля чуть ли ни с фанфарами — в его руках, что удивительно, нет бутылки — с вином, или коньяком, или каким-нибудь бренди, — только какая-то старая потрепаная книжная рукопись, едва не разваливающаяся от каждого неаккуратного жеста демона. Кроули недоуменно оборачивается на хлопнувшую за его спиной дверь так, словно не ожидал от нее подобной деятельности, а потом, видимо, решив, что есть занятия поважнее, в несколько шагов сокращает расстояние между собой и ангелом, взирающим на все это с плохо скрываемым — или не скрываемым вообще — любопытством. — Что это, дорогой? — спрашивает он, когда Кроули пихает ему в руки рассыпающиеся на глазах клочки бумаги в старой обложке и опускается, довольный, на диван. Книга в его руках увесистая и тяжелая, и Азирафаэль понимает, что это за книга еще до того, как Кроули ему отвечает. — Монастырь. Святой. Елены, — все же говорит Кроули, отделяя слова, и, заметив ошарашенный вид ангела, начинает улыбаться еще шире. — Четвертый век, ангел, это тебе. — Ты что, украл ее? — Азирафаэль пытается придать своему голосу хотя бы каплю раздражения, но не может, потому что в его руках буквально самая древняя книга, которую, по данным, нашло человечество, она была матерью всех книг, и держать ее в руках — что-то сродне чуду, если бы они не были присущи ангелам от рождения. — Господи милостивый, это действительно Синайский кодекс. Кроули… — в его горле застревают все слова от счастья и неверия, и он никак не может прекратить смотреть на свое новое сокровище, будто если он выпустит ее из рук, она рассыпется прахом или растворится в воздухе, снова такая же недосягаемая, как и раньше. — Не благодари, — с усмешкой отмахивается от него Кроули, не в силах сдержать все еще расползающуюся улыбку, демонстрирующую кончики его клыков. Азирафаэль не понимает, как он может не благодарить его, но послушно молчит, потому что это помогает ему сохранять мнимое спокойствие от радости. — И не беспокойся, я ее не крал. Парочка демонских манипуляций и щепотка магии — это не кража. Азирафаэль перестает дышать, когда перелистывает страницы — Кроули, помимо того случая в церкви с нацистами, никогда не делал ему таких подарков. И сейчас, получив нечто столь драгоценное, он чувствует себя самым исключительным существом во всей вселенной. Пальцы Азирафаэля вдруг замирают над пожухшей страницей. — Ты… ты что, пытаешься меня… я не знаю… задобрить? — он поворачивается к Кроули, чья улыбка перестает казаться довольной и начинает затухать. Выражение его лица вдруг вновь приобретает те черты боли, что всегда в нем были, и Азирафаэль — на этот раз точно раздраженно — захлопывает страницы книги. Для него это лучший знак — он прав, Кроули пытался выкупить его молчание. — В первый раз стер мне память, а теперь думаешь, что можешь… можешь…? — Азирафаэль недовольно качает книгой в дрожащей руке и — все же аккуратно — кладет ее на стол, хотя его настроение совсем не располагает к спокойствию. Вопреки невероятной любви к книгам в его голове все же на мгновение мелькает мысль швырнуть талмудом в Кроули. — Ангел, что ты такое говоришь, я же просто… — Кроули выпрямляется, отстраняясь от спинки дивана, но замирает, стоит Азирафаэлю посмотреть ему в глаза — приятное ощущение, с учетом того, что Кроули довольно часто не воспринимает его всерьез. — Здравствуй, Гавриил, — говорит Азирафаэль, скромно улыбаясь своему начальнику, перебирающему какие-то папки с документами на общем столе. Белый фон режет глаза, но Азирафаэль не позволяет себе щуриться или хотя бы прекратить вежливо улыбаться — он не чувствовал себя в Раю так же спокойно, как на Земле. Гавриил поднимает на него усталые фиолетовые глаза, похожие скорее на потухшие темно-серые грозовые тучи — на памяти Азирафаэля его глаза были много ярче — и тут же опускает их обратно. — Здравствуй, Азирафаэль. — Ты не просто, Кроули, очевидно, что нет, — Азирафаэль негодующе взмахивает руками и начинает тереть переносицу. Человеческий жест позволяет немного успокоиться. — Что за… детский сад? — Как там Ад? — он пытается придать себе максимально невинный вид и чуть приподнимает брови, будто бы этот вопрос был их разряда самых обыкновенных. — Ты же, по записям, спускался туда пару сотен лет назад. Гавриил вздрагивает и дрогнувшей рукой откладывает папку, но глаз не поднимает. Азирафаэлю сразу же становится совестно: Гавриил был его братом, хоть они и были бесконечно разными. — Не стоит задавать таких вопросов. — Просто я понимаю, что причинил тебе боль, — тихо говорит Кроули. — Я не надеюсь, что ты забудешь, я просто хочу сделать для тебя что-то хорошее после всего плохого, что у нас было. Азирафаэль закрывает глаза и опускает ладонь на талмуд, оглаживая его пальцами. — Гавриил, ты… — Азирафаэль мнется не зная, что сказать в ответ на такую откровенную уязвимость. — Произошло что-то плохое? — Если ты подарил мне книгу в надежде отвлечь меня от твоей проблемы или выкупить мое желание помочь, то я ее не приму, — твердо произносит Азирафаэль, и Кроули опускает голову к полу, касаясь пальцами длинных рыжих волос. Этот жест кажется невероятно уставшим. Кроули снова встречается с ангелом взглядом, едва улыбаясь. — Я бы хотел, чтобы ты забыл о моей проблеме, но я не собираюсь повторять ошибок, — он поднимается со своего места и подходит к Азирафаэлю, мягким движением касается холодными пальцами его плеч и чуть их оглаживает, — так что просто прими мой подарок и поверь, что это не попытка подкупа. — Иногда мы хотим защитить тех, кого любим, но лично толкаем их в бездну, — голос Гавриила доносится до него приглушенным шепотом, в нем столько скорби и сожаления, что Азирафаэль сдерживает порыв притянуть к себе Гавриила и крепко его обнять. Но он знает, что здесь так не принято и что Гавриил вряд ли обрадуется этому широкому жесту сочувствия, так что Азирафаэль молча поджимает губы и смотрит на него. — Мне жаль, Гавриил, — все-таки произносит Азирафаэль и замечает, как тот уныло усмехается. — Сожаления ничего не исправят, Азирафаэль, но спасибо тебе, — Гавриил одним движением собирает в руках папки и разворачивается к Азирафаэлю спиной. — Не забудь прислать отчет к следующей неделе. — Извини, — Азирафаэль тянется к Кроули, прижимаясь головой к его плечу, но не обнимая. Он всегда знал, что не может его обнять, просто не всегда понимал причины своей опаски. — Это чудесный подарок, но я боюсь, что ты снова закроешься от меня, откупишься, сбежишь, понимаешь? Он поднимает голову и целует Кроули в выступающую линию подбородка, а когда он по инерции чуть наклоняет голову — в шею, замирая в прикосновение к синей жилке, едва-едва пульсирующей под его губами. — Не хочу быть тем, кто толкнет тебя в бездну. Кроули, кажется, улыбается — Азирафаэль чувствует это на краю сознания, его улыбка, нежная и любящая, аккуратно накладывается тонкой пленкой на реальность. Кроули доверчиво прижимается к Азирафаэлю, неуверенно обнимая его руками и опуская голову ему на макушку. — Я тебе доверяю, ангел, — говорит тихо Кроули, и Азирафаэль улыбается ему в шею.

***

— Мне не просто тебя удивить в этом плане, но вот, — Азирафаэль осторожно ставит на стол старую бутылку. Кроули непонимающе смотрит на него, приподнимая брови, чем изрядно его веселит. — Кот-де-Нюи, еще из тех сортов, когда оно произрастало в окрестностях Бона и не стало святым. Азирафаэль улыбается, даже не пытаясь скрыть довольство. После несостоявшегося Апокалипсиса и их душераздирающего разговора прошел всего месяц, но Азирафаэль не выдержал и пришёл к Кроули, не дожидаясь, когда тот вспомнит о нем. Он не хочет его торопить, но и не может больше сопротивляться леденящему душу волнению, то и дело настигающему Азирафаэля за самыми обычными делами. Увидеть Кроули — хотя бы убедиться, что с ним все в порядке. — Ты что, совершил набег на чью-нибудь личную коллекцию? — с интересом спрашивает Кроули, беря в руки бутылку и рассматривая ее темное плотное стекло и наполовину слезшую этикетку. Он задумчиво скребет надпись крашенным в черный ноготь и случайно отколупывает одну из букв. — Упс. — Обижаешь, я взял эту бутылку у самой святой Маргарет из ее святых рук, — Азирафаэль добродушно усмехается, наблюдая за тем, как Кроули издевается над достоянием Франции, продав который они оба смогли бы купить остров. Но деньги им были не нужны. Азирафаэль опускается на диван с ожидающим видом, и снова скользит взглядом по длинным ухоженным пальцам. — Ты сделал маникюр? Кроули переводит взгляд с этикетки на свои руки и вдруг начинает широко улыбаться, выставляя свободную от бутылки руку. — Черный мне очень идет, — говорит он довольным мурлыкающим тоном, сгибая пальцы и рассматривая, как блестит в свете ярких белых ламп лак. — О, это правда, — Азирафаэль не выдерживает и смеется, награждая Кроули умиленным и очень ласковым взглядом. — Тебе это еще Луи Филипп в начале девятнадцатого века говорил. — Ага, правда, потом он меня казнил, — Кроули едва заметно морщится, вспоминая, видимо, неприятные бюрократические процедуры, но снова улыбается, возвращая Азирафаэлю взгляд. — Хорошо, что казнь упразднили, — Азирафаэль берет прохладную руку Кроули в свою и начинает разглядывать длинные тонкие пальцы с таким интересом, словно впервые видел руку демона. — В некоторых странах она еще пользуется популярностью, — зачем-то говорит Кроули, не в силах убрать смущенного взгляда от отрешенного наблюдениями лица ангела, чье теплое дыхание он чувствует кожей. — Но мы туда, пожалуй, не поедем, — Азирафаэль целует пальцы Кроули и отпускает его руку, поудобнее усаживаясь на диване. Одним взмахом руки он чудесит из воздуха два бокала и тепло улыбается Кроули, взглядом приглашая его присоединиться. — Может быть, вино тебя не исцелит, как Анну Австрийскую, но оно тебе точно понравится. Просто… Давай проведём вместе время. Без казней, Апокалипсиса и всех вытекающих. В конце концов, это наша маленькая победа. — Ну да, Земля довольно небольшая планетка, так что и победа маленькая, — фыркает как-то криво Кроули, несколько секунд гипнотизируя глазами сначала Азирафаэля, а потом свою руку, и, наконец, принимает бокал. Азирафаэль подливает в него вина, и Кроули сразу делает глоток — сладкая жидкость оседает нежным привкусом ягод и дерева на языке и стекает по горлу, грея организм. Кроули выпивает половину содержимого в бокале и довольно чмокает. Он знает, что Азирафаэль хочет спросить его о крыльях. Буквально в каждом его взгляде читается беспокойство, и участие, и такая безграничная, такая непостижимая любовь, что Кроули смущенно опускает подбородок. — На той неделе, кстати, — начинает разговор ангел, подливая в опустевший бокал Кроули еще вина, — приобрел «Евангелие Генриха Льва», это было очень трудно, потому что, как ты, возможно, знаешь он хранился в библиотеке в Германии, и они все никак не хотели мне ее продавать, но я сказал, что могу заплатить намного больше, чем за нее платили в прошлый раз, и они… Кроули не сдерживает доброго смешка и, когда Азирафаэль прерывает себя на середине повествования, чтобы спросить, в чем дело, наклоняется к нему и коротко целует в губы. Они были близки, но никогда, никогда еще Кроули не позволял себе ничего такого — и хотя это было так по-человечески, они имели право реагировать на это так же, как и люди. Азирафаэль замирает, когда Кроули отстраняется, и пару раз непонимающе моргает, нервно переводя взгляд с губ демона на его глаза. Не то чтобы Азирафаэль не понимал концепции поцелуев — в конце концов, они постоянно друг друга целовали, просто по негласной договорённости избегали губ, — но он обнаруживает себя столь удивленным поступком Кроули, что не сразу осознает свои чувства. То, что он сделал, было приятно. Азирафаэль дотрагивается до своих губ пальцами и встречает смущенный взгляд Кроули; смущение демона, создавшего первородный грех, дорогого стоило, но ангел чувствует, что дело вовсе не в поцелуе — в его причине. Для Азирафаэля это не секрет, потому что он замечает, как в ответ на его взгляд внутри него расцветает жизнь. Солнечный свет мог раствориться в небесах навсегда, а Азирафаэль даже не заметил бы этого, пока его жизнь освещал взгляд Кроули. Это была неизменная, самая прекрасная константа его существования — любить его, даже когда весь мир рушился вокруг них. Он улыбается — нежно и светло — и склоняется к Кроули в ответ, возвращая ему поцелуй. Прикосновение его губ ни с чем несравнимо, Кроули бы даже не осмелился сравнивать, потому что не мог подобрать ни единого слова описания, потому что этому чувству, ощущению не было названия. Он отодвигается довольно скоро — для бессмертных сверхъестественных существ — и проводит ладонью по руке Азирафаэля, затем касается бедра. Поднимает голову и, смотря ему прямо в глаза, понимает, как жестоко ошибался все это время. Разве мог он сомневаться в Азирафаэле, в их связи, в том, что они разделяли друг с другом тысячелетиями. — Я согласен, ангел, — говорит, наконец, Кроули, уже готовый расправить в реальности крылья и позволить Азирафаэлю делать с ним все, что тот захочет. — На что? — едва слышно спрашивает Азирафаэль, все еще мысленно вовлеченный в поцелуй. — Я вроде еще не сделал тебе предложение. — Это так по-человечески, — хрипло смеется Кроули, но почти сразу снова становится серьезным, беря обе руки Азирафаэля в свои и чуть пожимая. — Но я не это имел в виду. Ты предлагал вылечить мои крылья, и думаю, теперь я готов. Я доверяю тебе, ангел, и знаю, что ты не причинишь мне вреда. Азирафаэль бы сказал, что это волнующе. Но в этих словах не было бы и доли правды, потому что такой ответственности, такого доверия он не чувствовал в буквальном смысле никогда. Он должен был действовать аккуратно и нежно, настолько, насколько вообще был способен действовать ангел — а может, даже немножко больше, потому что, в конце концов, Азирафаэль был не таким ангелом, как остальные. Он хочет сказать Кроули, что ценит это — ценит все, что он ему дает и что принимает сам, но не может, потому что горло неожиданно сдавливает волнением и беспокойством, поэтому он просто кивает, отпуская еще больше похолодевшие руки Кроули и позволяя ему подняться со своего места на негнущихся ногах. Кроули бледнеет, но сжимает кулаки и становится на середину комнаты, так как гостиная, в которой они сейчас находились, была самой большой из комнат в его квартире — и тоже много больше, чем положено было быть комнатам в этом здании. Тем не менее, Кроули чуть приподнимает руки и задумчиво раздвигает пространство, удлиняя комнату, потому что в ней, очевидно, его крылья просто не поместятся. Магия берет определенную часть сил, и когда Кроули заканчивает, он чувствует себя слабее, чем до этого, но вера в Азирафаэля и тупая боль в спине придают ему необходимого мужества — Кроули доходит до края комнаты, оборачивается к Азирафаэлю и, убедившись, что тот готов, поворачивает голову обратно к закрытому темными плотными занавесками окну. В этот момент он не чувствует себя готовым. Но все равно вытягивает из ирреальности крылья, протягивая через плотную дыру сломанные кости, и опускается на колени от тяжести, когда крылья заполняют собой всю комнату. Азирафаэль не дышит, с болезненным ощущением пустоты рассматривая прекрасные, переломанные крылья. Он вновь не может сдержать слез, он отчаянно желает забрать всю его шеститысячелетнюю боль себе, разделить эту тяжесть, стереть из его памяти все пережитые страдания, но на это у него не было власти. Целое мгновение — очень короткое, но длинною в вечность — он ненавидит Ее за то, что Она допустила это. И знает, отныне и навсегда, что теперь Её любовь уступает любви Кроули в его сердце. Очень нежно, почти невесомо Азирафаэль проводит рукой по гладким перьям там, где кости были целы, и медленно проходит вдоль правого крыла, разглядывая повреждения. Он старательно отрешается от собственных чувств, прикидывая, откуда ему начать, и в конце концов возвращается к самым кончикам крыльев, где повреждений было значительно меньше. Азирафаэль проводит над ними руками, закрывает глаза, и, сосредотачивая все свои целительные силы, пропускает их через пульсирующую внутри него любовь, их драгоценную связь, и отдаёт Кроули, готовый исчерпать ради него даже всю свою магию, если потребуется. Кроули дергается, когда нежные прикосновения теплых ангельских рук возникают в разных местах на крыльях, но только закусывает губы и опускает подбородок, пытаясь сдержать отчаянно возникающие вспышки боли в голове, давящие уколами на виски и пульсирующие почти так же болезненно, как и сами крылья. Кроули доверяет Азирафаэлю, он доверяет ему себя, свои крылья, в которых заключалась его жизнь, даже если она была до невероятной степени болезненной, она была его жизнью и она связывала его с Небесами. Но он не боится потерять себя, потому что в нем есть вера, вера в ангела, вера, которую он утратил много лет назад, когда разрушенным комом сломанных крыльев и витающих перьев рухнул на сырую землю, раскрывшую для него свои каменные объятия. Кроули дергает правым крылом и стонет, потому что сознание мгновенно разворачивается черной поволокой и тянет его в бездну, но он только хватается дрожащими руками за подоконник и смиренно ждет, когда Азирафаэль начнет. Его сила, божественная, светлая, чистая, вливается в каждую его частичку, она колется и клубится в каждом его атоме, и в один момент Кроули кажется, что это конец, что сейчас он разрушится, сгорит, падет во второй раз, но боль, которая следует за прикосновениями Азирафаэля — не та боль, что он испытывал на протяжении шести тысяч лет и это не новая боль от праведного огня. Это стихающая, спокойная боль, которая резко возникает и начинает угасать. Кроули выворачивает спину, чувствуя, как перестраиваются неправильно сросшиеся кости, как выпрямляются сломанные передние маховые перья, но это неправильное, отвратительно неприятное чувство проходит быстро. Он не чувствует боли, он осознает это с таким запоздалым удивлением, что забывает дышать, и делает вдох только тогда, когда Азирафаэль приступает к левому крылу, проводит кончиками пальцев по маленьким, мягким перьям у самых лопаток. Ангельская магия струится по крыльям Кроули, Азирафаэль чувствует это, едва-едва касаясь кончиками пальцев черных перьев. В его собственных крыльях каждое судорожное движение Кроули отдаётся фантомной болью, и на каждый его вздох что-то неприятно сжимается в груди Азирафаэля, навсегда отпечатываясь в памяти. Он сам чувствует себя опустошенным, разбитым, но вновь и вновь обращается к всепоглощающему, непостижимому желанию спасти Кроули, избавить его от боли. Откуда-то он знает, что если хоть на мгновение они усомнятся в связи между ними, если хоть на капельку потеряют веру, это закончится для них плачевно, но он не переживает, потому что знает — Кроули доверяет ему больше, чем кому-либо во всей Вселенной. Кроули, кажется, все-таки проваливается в темноту, безразлично-пугающую и сворачивающую резкой болью легкие и позвоночник, но выныривает из нее быстрее, чем пугающее осознание начинает зарождаться в его голове. Азирафаэль обеспокоенно касается холодными от волнения губами его мокрого лба. Кроули по привычке льнет к его рукам, которыми ангел мгновенно его обнимает и несильно прижимает к себе. Первой мыслью Кроули было, пожалуй, то, что Азирафаэль все такой же привычно теплый и ангельски-светлый и что в его объятиях как никогда спокойно. Второй — что у них получилось. Отсутствие боли впервые за шесть тысяч лет контрастно выделяется во всем его существовании, каждой его частичке. Кроули, от легкого наплыва страха и неверия сжимая ледяными пальцами рукава рубашки Азирафаэля, жмурится и пытается пошевелить крылом, ожидая привычной волны острой боли, но ее не следует. Кроули поднимает голову, смотря Азирафаэлю в глаза, и встречает в них усталость и нежность. Значит, действительно получилось. Он опасливо отстраняется и садится ровно, поднимая над головой кончик крыла и рассматривая самое большое перо — оно сверкнуло серебром в едва бьющей светом лампе. Неверие, отторжение, новая волна страха — Кроули резким движением поднимается на ноги, отчего у него начинает кружиться голова, но он ее игнорирует, расправляя во всю длину крылья — такие прекрасные, целые, они упираются перьями в стены комнаты, едва складываясь, чтобы ничего не задеть. — Красивые, — шепчет Азирафаэль, и Кроули мгновенно оборачивается к нему, довольному и прислонившемуся к подоконнику. — Я же говорил, что смогу. Кроули, сдерживая слезы, наклоняется к нему, касается дрожащими губами его губ в коротком благодарном поцелуе и сразу утыкается носом ангелу в шею. — Спасибо. — Спасибо, что доверился мне, — тут же откликается Азирафаэль, прижимая к себе Кроули, обнимая его без страха причинить боль, без единого волнения, опустошившего его до самого дна. Он прижимается щекой к мягким волосам, проводит по ним ласково, чуть касается губами, и устало закрывает глаза, сильнее приваливаясь к подоконнику. Нелепая мысль — святое вино Маргарет снова дало новую жизнь, — вызывает в нем волну радости, полной света и тепла. Он знал, что у них получится, несомненно знал и ни на мгновение не усомнился, но внутри него все равно горело ликование, чистейший восторг. Как доказательство, что вместе они могут все, как самое честное, самое открытое признание — раскрытые над их головой прекрасные крылья, переливающиеся в тусклом свете ламп. Азирафаэль утыкается носом в волосы Кроули, совершенно пришибленный от глубины своих чувств. Его разрывает на части от этих ярких эмоций, ощущений, они поглощают его, пульсируют в венах его тела, они составляют каждую частичку его существа — ангельского, человеческого, демонического, всего, что в нем есть, что смешалось в нем за шесть тысяч лет, что подарил ему от себя Кроули. Азирафаэлю хочется рассказать ему, как сильно он его любит и как он мечтал подарить ему мир без страха, в котором Кроули мог бы жить, не оборачиваясь и не ожидая удара в спину. Но он не может, потому что кажется, что всех слов на всех языках никогда не будет достаточно для того, чтобы описать его чувства, но даже если он не сможет этого сделать, он знает — знает наверняка, — что Кроули его поймет. Он всегда понимал Азирафаэля, даже когда он сам не мог сказать о себе того же. Кроули, любящий, живой, верящий, сжимает его сильнее в своих руках, с осознанием, что, наконец, все в порядке, все хорошо, они вместе, и Азирафаэль спас его. Он раскрывает над ангелом крылья, наслаждаясь ощущением чуть ноющей отдачи в каждой мышце, и не представляет, что он может дать ему взамен. Он готов поклясться, что отныне и вовек будет с ним рядом, что подарит ему звезды, созданные его руками, что исцелит все его раны, он сделает все, потому что иначе просто не может. Он больше не умеет иначе, и даже если вся его суть так и останется от начала до конца демонической, Кроули всегда будет знать, что в его душе есть место, принадлежащее ангелу, который делает его лучше, который не оставляет его даже тогда, когда Кроули его отталкивает. Он не смеет просить о большем. Азирафаэль нежно приподнимает голову Кроули за подбородок и целует его так спокойно и естественно, будто он делал это всю жизнь, с самого своего создания. Он проводит двумя руками по волосам Кроули, отпуская руки на его шею, на спину, к основаниям крыльев, и следом — по гладким перьям, столь прекрасным на ощупь, сколь же и неземным. Кроули улыбается ему в шею и едва отстраняется, поглаживая пальцами расслабленные ангельские плечи. Они на своем месте, здесь, на Земле, вдвоем. Больше ему ничего не нужно. Разве что… — Кажется, ты что-то говорил о вине начала четырнадцатого века, — бормочет он, и Азирафаэль начинает смеяться, выпутываясь из его объятий. — Что смешного? Оно, правда, у меня есть. — Совершил набег на чью-нибудь личную коллекцию? — все ещё посмеивается Азирафаэль, пытаясь отодвинуться, и Кроули, в ребячливом порыве обхватывает лицо ангела двумя ладонями и целует его в нос. — Прекрати смеяться, ты все испортил, — совершенно беззлобно ругается Кроули, даже не пытаясь скрыть счастливую улыбку. Океан нежности омывает его изнутри, когда он смотрит в небесные глаза, насквозь пронизанные божественным светом, и видит в них отголоски любви, радости и облегчения. Он проводит ладонями по волосам Азирафаэля и опускает их на его шею, совершенно бесхитростно любуясь им. Ангел, поняв его взгляд, немного смущенно улыбается, все еще открытый ему каждой частичкой своего существа. — Раз так, мой дорогой, неси свое вино, — Азирафаэль чуть поворачивает голову и целует Кроули в запястье, маячещее рядом с щекой. — Я надеюсь, ты не решишь вывалиться в окно и сбежать от меня, пока я его несу, — с улыбкой ворчит Кроули, делая несколько торопливых шагов в сторону, и, развернувшись, исчезает за краем стены в кухне. — Уверен, теперь ты меня догонишь, — говорит ему вслед Азирафаэль и тут же прикусывает губу, неуверенный, что может затрагивать эту тему. Все-таки столько лет страданий не стирались четвертью часа, свободных от них. Несколько долгих секунд молчания Азирафаэлю кажется, что он разрушил все, что воскресил, но потом в проеме появляется задумчивое лицо Кроули и его рука, сжимающая старую винную бутылку. — Хочешь проверить? — ехидно спрашивает он. — Если честно, перспектива лететь куда-то прямо сейчас меня радует меньше, чем твои объятия, — признается Азирафаэль, робко улыбаясь, и перемещается с подоконника на диван. Пару мгновений он смотрит на Кроули, затем переводит взгляд на едва начатое вино, которое принес Азирафаэль, и негромко хмыкает. — Ладно, но мы все равно проверим, я все еще помню твои слова на Барбадосе, — шутливо журит его Кроули, одним легким — на этот раз действительно удивительно легким — движением опускаясь на диван рядом с ангелом и протягивает ему бокал. — Даже непривычно как-то… — говорит он одновременно с мыслями Азирафаэля, и тот на мгновение удивляется, что Кроули понимает его без слов. Кроули дергает плечами. — Так легко. Все еще ноет, конечно, но… — К хорошему быстро привыкаешь, — говорит Азирафаэль, хотя в груди у него снова сворачивается в тугой комок что-то ледяное и болезненное. Он с крошечным кивком принимает у Кроули бокал и одновременно накрывает его бедро ладонью, чуть сжимая, будто желает убедиться, что он тут, рядом, и с ним все в полном порядке. Теперь в порядке. — И все-таки не стоило столько веков охранять боль как память. — А Богине не стоило устраивать всемирный потоп, но если бы этого не случилось, кто знает, какой бы была Земля? — фыркает в ответ Кроули, настойчиво игнорируя обеспокоенный взгляд Азирафаэля, который, он знал, все еще пытается найти малейшие толики боли на его лице. — Если бы мы попробовали тогда, то я бы повторил судьбу Вельз. Так что, — он поднимает глаза на ангела и спокойно ему улыбается, приподнимая руку с полным бокалом вина, — это, знаешь, вполне так непостижимо. За План? — За План, мой дорогой, — тихо соглашается Азирафаэль и отпивает из бокала чуть больше, чем принято, утоляя внезапно озадачившую его моральную жажду. — И за то, что больше ничего не стоит между нами. Он вспоминает каждый их общий момент, и теперь, с высоты знания, понимает, что их всегда разделяла сила большая, чем План, большая, чем божественное и дьявольское в них и извне, большая, чем их привязанность друг к другу. Боль Кроули была частью его натуры, но все еще находилась вне, и оставалась между ними монолитной стеной. Сейчас, когда Азирафаэль смотрит ему в глаза, он не видит этой тоненький дрожащей ниточки чего-то опасного и постороннего, и не верит, что это действительно их новая реальность.

***

Волны, окрашенные в нежно-оранжевый цвет, тихонько лижут острые камни скалистого обрыва, рассыпаясь на тысячи мелких невесомых капелек, танцующих в воздухе. На закате стало почти тихо — где-то вдалеке, разносимые легким ветерком, звучат приятные звуки мелодии, почти заглушаемые шелестом воды и едва слышными приглушенными голосами компании людей внизу. С места, где они сидят, видно весь Барбадос, каждые его сияющий вечерними огнями уголок. Азирафаэль накрывает ладонь Кроули, открыто покоящуюся у него на ноге, рукой и переплетает их пальцы. Кроули, до этого задумчиво о чем-то размышляющий, чуть сдвигается и ниже опускает голову на плечо ангела. — Твои мысли далеко, — негромко говорит Азирафаэль, прижимаясь щекой к мягким прядям волос, и легонько вздыхает, втягивая носом лучший во вселенной запах. — Извини, — Кроули выворачивается и пытается поцеловать Азирафаэля, но чуть промахивается и скользит губами по его подбородку, едва не падая. Его смех, искренний и громкий, путается у Азирафаэля в волосах и отдается импульсом в легких, и он просто не может не улыбнуться в ответ, когда Кроули поднимает голову и смотрит на него. Солнце золотом отражается в его желтых ярких глазах, и Азирафаэль, кажется, не способен оторвать от него взгляда. Но в следующий момент демон вдруг дергает его за рукав рубашки и кивает куда-то вниз. — Спорим, я быстрее долечу до моря? — ухмылка расползается по его лицу, и в следующее мгновение Кроули вихрем перьев и смеха падает с высоты, не расправляя крыльев и игнорируя возмущенное «Ты же говорил, что мы не будем летать над Барбадосом!» Азирафаэля. Летать после стольких лет было прекрасно. Прошло не так много времени, чтобы он привык к самой возможности летать, к тому, что может об этом думать, не натыкаясь на скорбь и боль. В первый свой полет после стольких тысячелетий без крыльев он не мог остановить слез; сейчас это все еще ощущается как эйфория, но внутренне он больше не оплакивает чудо, которое потерял вместе с падением, лишь раз за разом благодарит одного-единственного ангела, который смог его спасти. Азирафаэль настиг его быстро, обдавая потоками воздуха; его восхитительные белые крылья сияли в лучах закатного солнца, переливаясь золотом и то и дело вспыхивая алым — он тоже их не расправляет, лишь иногда чуть дергает, корректируя курс, от чего свет изящно преломляется, скользя по перьям фантомными искрами. Этот вечер был полон глубокого счастливого смеха — того самого, который звучит в воздухе после опасного шторма, что готов был стереть с лица земли целую прибрежную деревню, но рассеялся с легким щелчком пальцев. Они выиграли этот мир у сил, которые были выше и непостижимее их, и, возможно, речь шла совсем не об Апокалипсисе, которого не случилось. Кроули разворачивает крылья и резко взмывает вверх, его далекий счастливый крик разносится над крышами уцелевших домиков, и ему вторит смех Азирафаэля, летящего позади.

***