Ненависть восторжествует

      — Будешь? — Маттиас устало протянул бутыль с водой Клеменсу, который безучастно смотрел в спинку впередистоящего сидения. Уши нещадно закладывало, и из-за непогоды там, за сотнями километров под летящей железной птицей, салон периодами трясло от турбулентности.       — Нет, — еле слышно ответил Клеменс. Он не любил летать с самого детства, но, живя на чертовом острове, смиряешься с неизбежным — кратчайший путь до материка — на самолете.       Маттиас, не отрывая от Клеменса глаз, сделал короткий глоток и закрутил крышку. Он видел, как напряжено его бледное лицо, как иногда играют желваки под кожей у того, кто всю жизнь старался сводить путешествия на минимум из-за своей боязни. Маттиаса глодало то, что он ничем не мог помочь, разве что еле заставил выпить пару таблеток перед полетом, после всего того ада, что им устроили в аэропорту в месть за выражение протеста в прямом эфире финала. Это была идея Клеменса — он всегда презирал несправедливость, унижения и то, что из-за политических распрей стран страдает ни в чем неповинный народ. Но причем тут мы? — возмущался Маттиас, когда видел, как он в гостинице достает палестинские флаги из чемодана. В глазах Клеменса тогда играл озорной огонек, и он предвкушающе прикусывал нижнюю губу. Он снисходительно склонил голову и сказал, что это их шанс хоть как-то призвать людей к справедливости, открыть им глаза на то, что творится в этой стране. Это было рискованно, но Маттиас пошел на поводу, как всегда, с самого детства. В итоге их до самого вылета допрашивали за содержание багажа и презрительно перебирали бесконечные ремешки и бандажи, бесцеремонно роясь в вещах. Как результат, всю группу раскидали по самолету в самые худшие места и по одному. Благо, Клеменс смог договориться с одной девушкой, чтобы она поменялась с ним местами и они с Маттиасом сидели вместе. Последний был этому безмерно рад. Но в глубине души он знал, что все это Клеменс проделал лишь для того, чтобы не показывать кому-то чужому свою слабость.       — Эй, — Маттиас потеребил его за плечо, когда увидел, как сжались до белых костяшек его кулаки, — Клем, выпей снотворное…       Клеменс медленно помотал головой, отказываясь от предложения. «Вот же упрямый придурок», — подумал Маттиас, закипая. Мужчина, который сидел с ними, уже давно дремал, издавая смешные хрипящие звуки, через проход пассажиры читали книги, слушали музыку — занимались своими делами, совершенно не обращая внимание на периодические толчки и тряску. Стюардесс тоже не было видно на горизонте. Поэтому Маттиас придвинулся ближе, так, чтобы его губы оказались напротив уха Клеменса, и прошептал:       — Успокойся, Клем, — тот слегка дернулся, но глаза не раскрыл, — через пару часов мы приземлимся в Осло, — руки на коленях сжались сильнее. Маттиас стиснул его кулак и начал поглаживать большим пальцем бархатную кожу запястья. — В аэропорту будут фанаты, репортеры наверняка зададут пару вопросов, но не переживай, говорить буду я, — Клеменс немного расслабился, по крайней мере Маттиас ощутил, как кулак разжался, а дыхание стало ровным. Под его веками перестали ходить зрачки. — Вот так, Клем, все будет хорошо. А потом три часа — и мы в Рейкьявике. Полагаю, там на нас тоже нападут фанаты с журналистами… Клеменс усмехнулся.       — Если ты пытаешься меня утешить, то у тебя паршиво выходит.       — Мы поедем ко мне домой, — как ни в чем не бывало продолжил Маттиас. — Я уже предупредил родителей и всех остальных, чтобы на пару дней оставили нас в покое и дали выспаться, сказал, что всё потом, что мы жуть как заебались.       На губах Клеменса мелькнула скептическая ухмылка.       — Что, так и сказал? — он сжал ладонь Маттиаса, а затем сплел их пальцы.       — Почти, — усмехнулся тот, — но они отнеслись с пониманием. Мы будем два дня высыпаться, пить пиво и посмотрим наконец Stranger Things*.       Клеменс полностью расслабился и глубоко вздохнул. Голубые глаза уставились на Маттиаса. Напряжение полностью оставило каждую черточку лица, на тонких губах играла легкая улыбка. Благодарность без слов — он всегда умел разговаривать глазами, особенно на сцене, просто проходя мимо, глядя на него в моменты, когда выкрикивал слова песни, Клеменс, бывало, касался его невзначай и смотрел в упор, даря успокаивающее тепло, говоря, чтобы тот не боялся и что все идет как нельзя лучше. Ведь они впервые выступали на столь большой сцене перед разношерстной аудиторией, да еще такой, которая впервые видела нечто подобное. Словно они вместе против всего мира, мира, который не понимает, но сотни глаз смотрели с восхищением, они действительно прониклись атмосферой вседозволенности и разврата. Голос Маттиаса пробирал до самых глубин души.       Они не разнимали ладоней до конца полета и не говорили друг с другом. В аэропорту ожидаемо был шквал восхищения и оваций. Эйнар, вяло плетущийся сзади делегации, выглядел очень уставшим и отмахивался от вопросов журналистов, предоставив все двум солистам. Девушки тоже не горели желанием разговаривать. А Маттиас, как и обещал, отвечал на вопросы репортеров и блоггеров, пресекая те, что относились к Клеменсу. Он положил руку на его плечо и по-братски иногда прижимал к себе, когда разговаривал с очередной девушкой с микрофоном наперевес.       Это закончилось через полчаса. Менеджеры разогнали толпу, группу проводили в зал ожидания. Там Клеменс немного пришел в себя. Провозившись в туалете минут пятнадцать и обрызгивая лицо холодной водой, он готовился к трехчасовому перелету.       — Как ты, страдалец? — Маттиас заглянул в уборную.       На него не сразу обратили внимание из-за работающей сушилки для рук, но потом заметили в зеркале его отражение.       — Уже лучше, но скоро снова будет хреново, — безразлично отозвался Клеменс, вытирая остатки влаги об штаны.       — Я принес лекарство, — Маттиас вынул из кармана толстовки желтую коробочку, — только что купил, сказали, что от этого хочется спать и совсем не тошнит.       — Ты же знаешь, что не в тошноте дело…       — Знаю, — тут же перебил его Маттиас, — но от фобии тебе нужен седативный препарат.       На него посмотрели с раздражением, но приняли коробку, без вопросов закидываясь сразу двумя таблетками и запивая из крана.       — Эм… Сказали, что одной будет достаточно.       На Маттиаса махнули рукой, пряча желтую упаковку в кармане.       Дело было сделано, посадка уже началась, команда, уставшая, но довольная, шагала в очереди в сторону выхода. Они вдвоем по привычке шли словно подружки — под руку. Сплошные интервью, в которых они должны были показывать свою связь и кидать намеки на нетрадиционные отношения, выработали условный рефлекс. Как только они выходили на публику, то непременно начинали нежничать. Естественно, Маттиас играл доминанта, который лишь принимает все эти прикосновения и взгляды как должное. На деле в эти моменты он испытывал смешанные чувства. Ему нравилось то, как они дурят публику, ему не впервой играть роль, ведь как-никак его этому и учили в институте искусств. Но то на сцене, а здесь приходилось и за кулисами отыгрывать роли. За четыре года существования группы они привыкли. Но у каждого на душе скребли кошки от осознания того, что без этого будет больно, как совсем недавно, после роспуска группы Клеменсом. Но они гнали от себя подобные мысли. И один и второй по-своему справлялись с ощущениями, которые вызывала их близость друг к другу.       Через пять минут после того, как Клеменс сел на свое место, он почувствовал, как его сильно клонит в сон, и, успев порадоваться, что даже не застанет момент взлета, он отключился на плече Маттиаса. Тот не сказал, что тоже принял таблетку перед взлетом. Его не укачивало и он не боялся летать, ему просто нужно было отключить мысли.       — Вы только посмотрите на них, — погоготал с них Эйнар, сидящий через проход.       Все в их группе привыкли к подобному. Они братья, которые вместе росли, они братья, которые с самого начала имели общие интересы и понимали друг друга с полуслова, так что ничего такого в столь теплых отношениях не было, еще учитывая то, что они имели цель создать именно такой имидж. Свет и тьма, две противоположности, одно третирует другое, пытается преобразовать в себя и смешивается, создавая серое, создавая срединное согласие, но такое хрупкое, что нужно прилагать все больше усилий, чтобы удержать.       Благодаря таблеткам оба даже не поняли, как приземлились на исландской земле. Их растормошили Соль и Астрос. Маттиас совершенно не чувствовал себя отдохнувшим после сна, а скорее наоборот. Видок у Клеменса был ничуть не лучше: принятое лекарство все еще продолжало действовать, и ему явно стоило еще поспать. Впрочем, после парочки интервью, где оба клевали носом, а Маттиас уже отвечал невпопад и раздавал парочку автографов, Клеменс заткнул уши наушниками и вырубился на заднем сидении родительского минивена. Еще час езды до дома — и все будет в точности как описал Маттиас, который так и не дал себе заснуть снова, бездумно глядел на проносящийся знакомый ночной пейзаж и мог лишь мечтать о трехэтажном сэндвиче с бутылочкой Будвайзера, а еще о теплой ванне.       Родители весело переговаривались, обсуждали закулисные слухи и делились впечатлениями. Они не смогли поехать с группой на Евровидение из-за работы, но каждый день созванивались с ними по скайпу, поэтому их не доставали вопросами, да и видели они, как их дети утомились.       — Матти!       Маттиас настолько замечтался, что не заметил, как его окликали уже в который раз.       — М?       Мама обеспокоенно осмотрела его, но, не найдя причин для волнений, тепло улыбнулась.       — Солнце, мы тут обсуждаем, куда бы пойти отметить. Я помню, ты говорил, что вы с Клемом будете отдыхать, но я просто предлагаю, — она протянула руку и погладила сына по щеке.       Маттиас повернулся к Клеменсу, чтобы убедиться, что тот все еще спит. Один наушник вывалился и теперь оттуда слышались отголоски ретровейва*. Решив не спрашивать его и не говорить очевидных вещей, он просто указал на эту спящую красавицу взглядом. Мама рассмеялась и понимающе подмигнула.       — Ладно, отдыхайте, мальчики, а мы пойдем в бар.       — Развлекайтесь, — согласно кивнул он. Дождавшись, когда мама отвернется, он взял выпавший наушник и вставил обратно в ухо Клеменса. Тот даже не шелохнулся. У Маттиаса и самого глаза слипались, но он упорно сражался со сном до самого конца.       Их сгрузили у дома родителей Маттиаса и помогли затащить чемоданы, после чего минивен скрылся в направлении центра. Парни несколько секунд провожали машину взглядом, как сонные мухи. Клеменс, смешно накренившись вперед и положив руки в карманы свободных штанов, пытался проморгаться.       — Значит, родители уехали выпивать, а мы идем спать, — констатировал он, переведя взгляд на Маттиаса, точно так же смотрящего на дорогу, — точно как в детстве, да? Уголок губ Маттиаса дернулся, и он потянулся всем телом, разминаясь после долгой дороги.       — Закажем еду на дом? — осведомился он, пока они заходили домой.       Клеменс потер живот и прислушался к себе.       — Пожалуй, — согласился он. — Ты заказывай, а я пока прогрею сауну. Мне так этого не хватало, блядь. — Последнее предложение он пробубнил себе под нос, направляясь вглубь дома.       Маттиас решил, что попариться в сауне звучит ничуть не хуже, чем отлежаться в горячей ванне. Он провел рейд по кухне, отметив, что пиво в холодильнике стояло и даже чипсы имелись. Затем он позвонил на номер знакомой закусочной и заказал пиццу пепперони с двумя поджаренными сэндвичами. Удовлетворенный и все еще борющийся со сном, он прошел к заднему двору, где в пристройке уже возился Клеменс, регулируя температуру на термостате.       — Папа недавно возился с ним, — указал на прибор Маттиас.       — Да, действительно перестал тормозить.       Задний двор был покрыт ровно подстриженным газоном, в углу стояли гриль и барбекю. Полная луна освещала пространство, кидая желтоватые лучи на крыши соседних домов.       — Хорошо вернуться домой, — прокомментировал Маттиас.       — Пошли, — Клеменс взял его за руку и заволок в раздевалку, тут же принявшись снимать с себя одежду. Пока Маттиас сонно расстегивал пуговицы на рубашке, Клеменс уже залез в душ.       Прохладные струи воды приятно холодили кожу. Мятный запах геля для душа разносился по всему помещению. Маттиас мылся чуть дольше, его движения все больше походили на движения сомнамбулы. Когда он вышел из душа, Клеменс уже стоял замотанный в простыню, словно римский оратор.       — Чего ты возишься?       — В отличии от кое-кого, я не спал в машине, — прокомментировал свое состояние Маттиас, обматывая простыню вокруг бедер. Клеменс на это лишь хмыкнул.       Внутри парилки уже было очень горячо. Через пару секунд по телу пробежали мурашки от того, что начали раскрываться поры на коже. Они оба сидели на скамье из сосновых брусьев с запрокинутыми на стену головами и дышали через раз. Каждый мускул на теле расслаблялся, мысли лениво блуждали в головах словно в киселе. Все напряжение, копившееся во время репетиций и финального выступления, теснота костюмов, в которых невозможно быть больше часа при Тель-Авивской жаре, — все выходило сейчас наружу и испарялось, оставляя лишь усталость и умиротворенность.       Сделав еще два десятиминутных захода, они ополоснулись ледяной водой и, не заморачиваясь одеждой, намотали на бедра сухие полотенца.       Когда они жадно осушали Будвайзер на кухне, раздался звонок в дверь. Смачно рыгнув, Клеменс пошел за деньгами, а потом забирать доставку. Маттиас лишь проследил, как его белая спина скрылась за дверью кухни. Спать уже так сильно не тянуло, на смену сонливости пришла прострация, хотелось лежать без единого движения и наслаждаться ощущением выполненного долга. Хотя, чувство, что надо куда-то бежать, что-то делать, спешить, все успеть никуда полностью не исчезло. На это нужно больше времени. К тому же после такого успеха им обеспечены концерты по всей стране и даже за ее пределами. Нужно собрать силы и предпринять еще один рывок, нужно заявить о себе всему миру… еще раз. Пока Маттиас размышлял и попивал пиво, Клеменс окликнул его со второго этажа.       В комнате Маттиаса было просторно и без лишней мебели. Лишь большая кровать, плазма с приставкой на стене и музыкальное оборудование в самом углу. Клеменс, разложив картонные коробки с едой на кровати, сидел по-турецки и аппетитно поедал огромный кусок пиццы. Маттиас даже не стал возмущаться — он не любил есть в кровати, но вот Клеменс вечно нарушал это правило.       Они даже не включили телевизор или музыку, как делали это обычно, оставаясь наедине в комнате. Уши устали от бесконечного шума, а глаза — от вспышек фотокамер и света софитов. Оба, не сговариваясь, знали, что после еды завалятся спать и проспят долго.       Они были вместе с самого детства. Их родители довольно близко общались, так что мальчики часто проводили время, гостя друг у друга. Небольшая разница в возрасте позволила быстро найти общий язык и увлечения на двоих. Взрослеть было довольно весело: они делились друг с другом своими похождениями и открытиями, между ними никогда не было тайн. До этих пор. После самороспуска группы в прошлом году что-то пошло не так. Клеменс закрылся в себе, начал пропадать где-то. Его родители ни о чем не волновались, ведь домой он всегда возвращался, а вот Маттиас сразу почувствовал резкое сокращение присутствия Клеменса в своей жизни. Раньше их посиделки, болтовня ни о чем и обо всем казались чем-то само собой разумеющимся. А потом навалилось все сразу, не удавалось собираться на репетиции, все были чем-то заняты, находили отговорки и в конечном итоге решили разойтись. Капитализм вдруг показался неприступной крепостью, не намеренной сдавать позиции так легко.       Роспуск даже не был чем-то эпичным, все решилось через пресловутое СМС. Маттиас до сих пор помнил, как получил сообщение. Он тогда сидел в баре и как раз собирался подойти к девушке, которая весь вечер строила ему глазки. С большой упругой грудью и гибким телом, она, само собой, привлекла его вовсе не этим. Короткие блондинистые волосы и тонкие губы — это вызывало у него легкий трепет и странные ассоциации, в которых он не хотел признаваться самому себе. Но в этот вечер он так и не заговорил с ней.       «Hatari больше не может бороться с капитализмом, Матти, — гласила первая строка сообщения, — я ухожу из группы».       И так почти год они не виделись, каждый занимался своими делами, не бросая, как ни странно, музыку. Встречались они лишь на семейных посиделках, но и тогда не говорили о совместном деле. Маттиас не спрашивал, где пропадает Клеменс, не спрашивал, почему или же зачем — все вопросы, роящиеся в его голове, не были заданы и по сей день, ведь они не сиамские близнецы, чтобы проводить дни напролет вместе, и не подружки-сплетницы, чтобы делиться всем на свете. Они взрослые люди со своими проблемами и мыслями, со своими собственными желаниями и отдельной жизнью на каждого, а не одной на двоих. Все это продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный день Клеменс не появился на пороге его дома с предложением поучаствовать в отборе на Евровидение. Не очень эмоциональный Маттиас воспринял это вначале как очередной его закидон, но когда увидел, как Клеменс усиленно занимается вопросами подготовки, без лишних вопросов, как и делал это раньше, упал в омут с головой в эту сумасшедшую идею.       Они заснули как и были, в полотенцах, сгрузив пустые коробки на пол и ничуть не заботясь о крошках и одежде. Маттиасу хватило сил встать и потушить свет в комнате, после чего он разлегся на кровати рядом с уже посапывающим в подушку Клеменсом и тут же провалился в сон.

***

      Утром Маттиас проснулся от возни рядом с собой и от тихого бубнежа. Разлепив глаза, он понял, что работает телевизор, а Клеменс сидел рядом и прихлебывал вкусно пахнущий кофе. От запаха заворчал желудок. Тело все еще требовало покоя, разум находился в какой-то дымке, но Маттиас заставил себя сесть, облокотившись на мягкую спинку кровати, и проморгаться. По телевизору шли новости, диктор говорила о недавнем финале Евровидения. Маттиас скривился, уже было начав возмущаться, но перед его носом возникла кружка. Клеменс сидел в шортах и футболке, абсолютно бодрый и, улыбаясь, протягивал дымящийся кофе. Маттиас принял его, тут же почувствовав, что начинает оживать.       — Твои родители вернулись под утро, — усмехнулся Клеменс, — сейчас спят без задних ног. Не думаешь, что они уже немного не в том возрасте, чтобы пить до утра?       — Чья бы корова мычала, — хмыкнул Маттиас, найдя наконец на кровати пульт и выключая надоедливый телевизор. — Ты тогда дрых в машине, но я слышал, что это именно твой отец предложил выпить всем вместе. Да и повод как-никак есть, не думаешь?       Клеменс наигранно серьезно кивнул.       — О да, мы заявили о себе всему миру и разозлили этих жидов, вот зачем все это затевалось, — для пущего эффекта он свел брови к переносице и поднял указательный палец вверх.       Маттиас толкнул его в плечо, и Клеменс чуть не расплескал кофе, тихо матерясь и шипя.       — Было круто… — вздохнул Маттиас и сделал еще один глоток.       — Самое главное после всего этого — научиться жить дальше, — констатировал Клеменс.       — Ну, научился же я как-то жить прошлый год без группы.       Маттиас никогда не смог бы заставить себя сказать «без тебя». Клеменс тяжело вздохнул, но ничего на это не сказал. Так они молча допили кофе и пошли на кухню. План на эти два дня был довольно-таки четким — отдых, сериалы, сон и никаких разговоров о конкурсе. Правда, стоило сходить в магазин за продуктами, особенно за попкорном и снэками. Но и на это у них не было сил. Маттиас заказал доставку из супермаркета, набрав еды на шесть тысяч крон*.       Во время подготовки к Евровидению они обсуждали лишь предстоящее выступление, репетиции, подтягивали английский для будущих интервью, а теперь найти тему для разговора было достаточно сложно. Общаться как раньше они не могли из-за бесконечных недомолвок Клеменса и его нежелания обсуждать свое поведение. Но Маттиас все же решил вывести его на откровения, которые не так давно являлись естественным явлением в их дружбе и сотрудничестве. Но это стоило делать постепенно, не принуждая.       — Блядь, я обещал себе забыть на эти два дня про концерты, но только о них и думаю, — пожаловался Клеменс во время просмотра сериала. Трое подростков расследовали исчезновение своего друга. Дело шло к концу первого сезона, и уже было довольно сложно сосредоточенно вдумываться в сюжет.       Родители Маттиаса же после пробуждения лишь на минутку заглянули к ним в комнату и сообщили, что собираются к друзьям. Они снова остались одни в доме. В Рейкьявике уже шел четвертый час вечера. Оба не отступали от плана — валялись целый день на кровати, поедали снеки, смотрели сериал и иногда прерывались на видеоигры. Вспоминали, как в школе проводили таким образом целое лето, и ностальгировали.       — Есть такое… — согласился Маттиас, грызя чипсы и запивая пивом.       — Черт, как же постарела Вайнона Райдер….       — Но роль матери-неудачницы ей очень идет, согласись.       — Скорее не идет, а она талантливо ее отыгрывает*, — поправил Клеменс, отложив в сторону попкорн и зарываясь в подушки. — Останови.       Маттиас нажал на паузу, наблюдая, как он устраивается для сна. Его волосы смешно топорщились, а на щеке осталось немного карамели от попкорна. Недолго думая, Маттиас стер ее с его щеки и облизнул пальцы. Ему тоже захотелось вздремнуть.       — Эй, — позвал его Клеменс, когда тот тоже начал устраиваться поудобнее, подминая под голову подушку и обнимая вторую. Они лежали лицом к лицу на достаточном расстоянии, чтобы удобно растянуться на кровати и раскидать конечности. Но Маттиас знал, что Клеменс очень любит закидывать на него ноги во сне. — Ты… в обиде на меня?       Маттиас уже было собрался закрыть глаза, и тогда бы он их уже ни за что не разлепил. Но вопрос Клеменса ввел его в ступор. Тот смотрел выжидающе, не выражая никаких эмоций.       — С чего ты взял?       Из-за того, что небо заволокло тяжелыми серыми облаками, на улице будто наступили ранние сумерки. Свет оттуда проступал сквозь сомкнутые занавески. На экране телевизора застыл кадр с лесной чащей.       — Брось, мы достаточно близки, чтобы чувствовать такие вещи. А еще ты никогда не умел скрывать от меня свои эмоции, — улыбнулся Клеменс.       Маттиас сейчас совершенно не был настроен на откровения. Нет, рано или поздно этот разговор должен был состояться, и начать его надо было именно ему, а не наоборот. Но делать нечего, правда, без отыгрывания диалога в своей голове и репетиции, получиться может совсем не то, чего бы он хотел на самом деле.       — Хорошо. Да, я на тебя обижен… — глаза напротив требовали продолжения. — Ты и сам должен понимать почему, разве не так?       Клеменс хмыкнул, искривив губы в ухмылке, и перевернулся на спину. Все же не выдержал визуального контакта. Маттиас понимал, что это может значить. Клеменс чувствовал вину, но не собирался так просто сыпать извинениями. Да и всегда так выходило, что его извинения сводились к тому, что «сами во всем виноваты». Упрямец.       — Мы почти три года шатались по клубам и БДСМ-вечеринкам, выступали для пьяной толпы, отгоняли друг от друга назойливых извращенцев, а не продвинулись к цели ни на йоту, — Клеменс говорил с раздражением и какой-то обреченностью, будто оправдывал себя. Зная его, Маттиас подумывал, что он себя же этими словами и утешал, когда написал, что уходит из группы. — Мы должны были жарить жопы зажравшимся политиканам, открывать глаза слепым ублюдкам, которые не понимают, что над ними глумятся, мы должны были шокировать.       — Хочешь сказать, что за те три года мы не шокировали? Один твой костюм с голой задницей чего стоит, — Маттиас решил немного разрядить ситуацию, потому что голос Клеменса становился каким-то надломленным. А еще показалось, будто он сам не верил своим словам. — У нас были… есть фанаты, они любят нас, они понимают нас. А теперь о нас знает весь мир.       — Ты прав, — Клеменс тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Кого я обманываю, тогда дело было вовсе не в музыке.       Сначала Маттиас подумал, что ему послышалось. Слова были сказаны то ли шепотом, то ли с придыханием.       — Что? В чем же тогда?       — В тебе, блядь…       Маттиас от такого откровения привстал на локтях и подвинулся ближе, пытаясь увидеть его выражение лица. Клеменс открыл глаза и смотрел на него в упор. Губы сложены в тонкую линию, а взгляд пуст.       — Клем, что ты несешь? Что я сделал не так? — Маттиас судорожно пытался вспомнить то время и свое поведение, но никак не мог понять, какие его действия могли привести к таким результатам.       Они говорят о музыке, о концертах, записывают синглы и устраивают вечеринки с друзьями. Они ночуют друг у друга дома, вместе планируют будущее и вот все это сходит на нет. Клеменс отменяет первую встречу, вторую, отшучивается, когда пытаются спросить в чем дело, а дальше становится только хуже. Команда понимает, что клей, на котором все держится, уже не тот, что прежде, и они сами начинают придумывать отговорки и оправдания, чтобы не приходить на репетиции, на которых не будет Клеменса.       — Ты все равно не поймешь.       У каждого есть свой предел в терпении. Мы терпим, сжав зубы, пропускаем мимо ушей обидные слова, мы надеемся, что это пройдет или же — что это не будет стоить потраченных нервов, но рано или поздно ненависть возобладает, она попросится наружу, она переполнит нутро и ее невозможно будет остановить, словно вышедший из строя локомотив, который несется по рельсам, набирая скорость, сотрясая воздух громким металлическим грохотом.       Маттиас действительно разозлился. Вся сонливость прошла, и он уже не мог вспомнить, какие слова следовало говорить, чтобы вывести его на чистую воду. От возмущения он сел и навис над Клеменсом, который даже не дрогнул от такой резкой смены настроения.       — Ты совсем охренел? Я не пойму, мы что, чужие люди? Я тебя не первый год знаю, блядь, да мы даже впервые дрочку для себя открыли вместе, а ты говоришь, что я не пойму?       Челка Маттиаса растрепалась, несколько прядей упали на лоб. Клеменс залился смехом, привставая и садясь по-турецки напротив.       — Ты хоть себя слышишь? — хохотал он. — «Дрочку открыли вместе», ты еще скажи, что дрочили друг другу.       — Не перевирай мои слова, — отмахнулся раздраженно Маттиас, чувствуя, что Клеменс пытается сменить тему. — Что значит, я не пойму?       Клеменс, отсмеявшись, вздохнул, пригладил волосы и уставился куда-то себе в ноги. Его щеки порозовели — на бледной коже это было видно даже в полутьме комнаты.       — Это сложно объяснить.       — И это говорит наш идеолог, — фыркнул Маттиас и тут же пожалел о своих словах. Этим он мог сбить настрой Клеменса на разговор. — Прости, продолжай. Нет ничего, чего бы я не смог принять от тебя.       Клеменс поднял на него серьезный взгляд. Вспомнились юношеские годы, когда они вот так сидели в темноте и делились друг с другом душевными переживаниями, словно девчонки. Он заговорил тихо, но решительно:       — Давай сделаем так: если тебе не понравится, что я… скажу, ты просто забудешь и мы сделаем вид, что ничего не было, что я не…       — Клем, или ты говоришь все как есть, или я не знаю, что сделаю! — Маттиас когда хотел, мог выглядеть действительно устрашающе. Особенно когда он раскрывал веки на максимум, его взгляд был похож на взгляд психопата, от которого не знаешь, чего ожидать.       Клеменс раздраженно цокнул и завозился на месте, расплетая ноги и придвигаясь вплотную. Он сел на корточки, тем самым немного возвышаясь над лицом Маттиаса. Оба молчали. В наступившей тишине были слышны лишь отдаленные звуки дороги и дыхание — одно прерывистое, а второе спокойное.       — Если ты меня будешь за это ненавидеть, я не выдержу… — Клеменс прошептал эти слова по мере приближения к его губам и, не дожидаясь вопросов или же возмущений, резко преодолел оставшееся расстояние и впился в пухлые губы поцелуем. Маттиас широко открыл глаза и будто превратился в каменное изваяние — ни звука, ни движения. В шоке он лишь немного приоткрыл рот, будто пытаясь что-то сказать, но Клеменс воспользовался этим по-своему, пропуская туда язык. Самозабвенно, напористо, он сминал податливые губы брата, совершенно не обращая внимание на отсутствие реакции. А Маттиас находился в трансе. Он смотрел на происходящее словно со стороны, словно это не его сейчас так горячо целует собственный кузен, словно это не ему кажется, что именно так все и должно быть. Да, разве не к этому шли столь нездорово-близкие братские отношения? И разве не о нем он думал в ту ночь в баре, смотря на коротко стриженную блондинку? Определенно, Клеменс оказался намного смелее его — впрочем, как и всегда.       — Черт, Маттиас… — он остановился, вытирая влажный рот тыльной стороной ладони, — прости, ладно? Я настоящий дебил, что так поступил, это нервы! — Клеменс принялся отползать к краю кровати, и Маттиас словно проснулся, вдруг осознавая, что происходит, — определенно нервы, да, — бормотал Клеменс. — Я лучше домой пойду, мне надо… надо…       — Стой, — Маттиас наконец отмер, — то есть, все это было из-за… — он не смог подобрать слов. В его груди будто что-то зашевелилось, начало расти, прорываться сквозь все моральные устои и барьеры.       Клеменс застыл спиной к нему, так и не встав с кровати. Плечи поникли, а голова опустилась. Атмосфера в комнате стала такой напряженной, что было тяжело дышать. Маттиас поневоле начал сравнивать ситуацию с дешевой драмой и обвинял себя за то, что не заметил раньше вещей, теперь казавшихся такими очевидными. Взгляды, прикосновения, ревность, скрытая раздражением, когда с ним начинали флиртовать на конкурсе во время вечеринок.       — Тебе противно? — подал голос первым Клеменс.       — Противно? Что ты несешь, вовсе нет, просто я удивлен.       Клеменс развернулся к нему и снова придвинулся ближе. Он положил ладони на его колени.       — Прости еще раз, я не хотел настолько выбивать тебя из колеи, но рано или поздно это должно было стать явным. Из меня ведь врун ничуть не лучше, — улыбка, от которой хочется улыбнуться в ответ. Она у него всегда была заразительной.       Маттиас немного оттаял. Ему хотелось многое прояснить, многое спросить, а еще — повторить недавний поцелуй. И это желание назойливо лезло в голову вопреки здравому смыслу. Да, они двоюродные братья и это ненормально — испытывать подобные чувства друг к другу. Теперь Маттиас в полной мере понимал, что чувствует нечто большее к родственнику, к другу и к самому близкому человеку на Земле. Он уже давно успел им стать.       — Придурок ты, Клем…       — Чего? — усмехнулся тот.       — Надо было раньше сказать.       — Теперь я тоже так думаю, но тогда мне казалось, что скажи я о подобном — небеса падут на землю, — грустно пожал плечами Клеменс. — Мне даже в мыслях приходилось гнать от себя подобную ересь. Мы же братья, это уже не говоря о том, что мы мужчины. Я думал, что свихнусь.       — И весь прошлый год ты…       — Пытался забыться. Отвлечься от мыслей о тебе, о нас, — он снова смотрел вниз, не в силах взглянуть Маттиасу в глаза. А тот жадно впитывал в себя каждое слово, ведь столько времени его обделяли правдой.       — И как же ты забывался? — вопрос вышел более резким, чем Маттиас собирался его озвучивать.       Клеменс вздрогнул.       — Я… я ходил по гей-барам…       — Значит, все это время, вместо того, чтобы признаться мне в чувствах, ты трахался с мужиками?       Клеменс аж подскочил от подобного заявления. Он поднял голову, чтобы разглядеть выражение его лица — и обомлел. Маттиас снова смотрел с нескрываемой злостью, будто был способен ударить его. И Клеменсу это нравилось до дрожи в коленках, он, словно лань, застыл под грозным взглядом, не способный пошевелиться или что-либо сказать. И его молчание в купе с поведением было расценено верно. Клеменса опрокинули на спину и нависли сверху, зафиксировали руки над головой и прижали весом тела к кровати.       — Маттиас… — только и смог сказать он, прежде чем его губами грубо завладели, сминая и покусывая их, высасывая дыхание и не давая сделать вдох.       Маттиасу напрочь снесло крышу, он и от себя такого напора не ожидал. Но после картинок, всплывших в голове от его слов, он слетел с катушек. От мысли, что Клеменс спал с какими-то мужиками вместо того, чтобы сделать это с ним, было невыносимо. «Кто-то другой гладил эту кожу, кто-то целовал эти губы, кто-то другой, а не я», — думал Маттиас, уже откровенно потираясь о его бедро. Его отрезвил стон. Из-за своей злости и таких громких мыслей в голове Маттиас и не заметил, как Клеменс уже и сам вовсю отвечал на поцелуй и извивался всем телом под ним.       Маттиас прервал поцелуй. Тяжело дыша, они вглядывались друг другу в глаза.       — Сорвался… — констатировал Маттиас, ослабляя хватку так, чтобы Клеменс высвободил руки, что он тут же и сделал, вот только не стремясь вырваться, а чтобы обхватить его лицо и начать целовать с новой силой, сплетаясь языками. Издавая пошлые стоны, теперь уже Клеменс вёл, обвив желанное тело ногами и руками. Маттиас совсем не возражал, распалившись до такой степени, что обратного пути уже не было. Как и не было сил остановиться. Он с силой сжал бедро Клеменса, продвинулся к ягодице и сильнее прижал его всего к себе, за что получил судорожный вздох и почувствовал ниже живота доказательство того, что не одному ему нужна разрядка.       — Я… — мокрый поцелуй в скулу, — я никогда не… ох. — Ладонь его легла на пах Маттиаса и слегка сжала напряженный член сквозь штаны.       — Потрогай меня, — жаркий шепот в ухо.       Маттиас дотронулся до его ширинки, ощутил твердость горячего члена, сжал сильнее и получил в награду болезненный стон в шею. Клеменс затем и сам полез к нему в штаны, совершая резкие движения, размазывая смазку по чувствительной головке члена и вызывая у него табун мурашек и предоргазменное состояние.       Это было несдержанно, быстро и совершенно неожиданно для обоих — настолько перевозбудиться, чтобы кончить в ладони друг другу через несколько минут глубоких поцелуев и непристойных просьб.       Тяжело дыша, они лежали, сплетясь конечностями, и смотрели друг другу в глаза. Когда мир снова обрел реальность, Клеменс первый отстранился и сел, поправляя белье и осматривая разворошенную кровать. Они запачкали спермой и себя и простынь, так что теперь стоило бы навести тут порядок. Клеменс всегда отличался рациональным мышлением, именно поэтому Маттиасу было совершенно неясно, откуда в этой голове берутся столь радикальные идеи. Он лениво наблюдал, как Клеменс включает торшер в углу комнаты и разворачивается, осматривая его нечитаемым взглядом.       — Я знал, что в тебе есть что-то такое… — усмехнулся он, подходя к кровати и хватаясь за край простыни.       — Ты о чем? — Маттиасу было лень двигаться, да и думать тоже — он еще не до конца отошел от произошедшего. Но поддался на манипуляции и встал, поправляя запачканные штаны.       — Замашки доминанта.       Простынь с одеялом оказались завернутыми в колтун и сгружены в корзину с грязным бельем.       — А разве не у всех мужчин есть такие замашки? — не подумав, спросил Маттиас. Поняв, что только что ляпнул, он взглядом зарождающейся паники уставился на Клеменса. Но тот лишь рассмеялся.       — Да, я мужчина, который хочет подчиняться. Но… — он подошел вплотную и легко коснулся его губ в поцелуе. — Подчиняться только тебе.       Маттиас почувствовал зарождающееся возбуждение, но Клеменс скрылся в темноте коридора, крикнув, что идет принимать душ.       Маттиас какое-то время стоял все на том же месте, где его застал врасплох Клеменс, но потом решил застелить новый постельный комплект. На улице совсем стемнело. Он приоткрыл окно, впуская в комнату свежий ночной воздух, и, взяв две пары сменной одежды, вышел, оставляя по пути свои штаны с футболкой у душевой на втором этаже. Не хотелось лишний раз встречаться взглядами, поэтому он решил ополоснуться в сауне.       Когда он возвращался обратно, услышал возню на кухне. Вернулись родители и что-то активно обсуждали. Он помялся немного перед входом и все же решил не заходить, проходя мимо и направляясь в свою комнату. Совершенно не хотелось разговаривать с кем бы то ни было, особенно после всего, что произошло в его комнате совсем недавно.       Их родители точно не оценят подобное. Насколько бы ни был сейчас толерантен мир, а подобная связь вызовет негатив у кого угодно. «Только не сейчас, — думал Маттиас. — О чем угодно думай, идиот, но только не о том, что мы не должны этого делать!»       Клеменс уже сладко посапывал, обняв подушку под головой. С детства его черты не особо изменились. Лицо все еще было округлым, нос вздернутым, как у эльфа, светлые волосы в вечном беспорядке. Маттиас, глядя на него, тоже почувствовал усталость и желание спать. Мельком глянув на грязные простыни в корзине, он снова на секунду вернулся к недавнему разговору и последовавшему за ним откровению. Он и не знал, как это назвать — какая-то подростковая возня и преждевременная эякуляция, словно у обоих это была первая дрочка или же сказалось долгое отсутствие секса. И от осознания того, что они друг на друга имеют подобное влияние, становилось не по себе. Слишком долго копилось желание, слишком долго никак не удавалось его выразить.       На следующее утро Маттиас проснулся в постели один и первой его мыслью было то, что после вчерашнего Клеменс бездушно сбежал. Сначала пришла злость на себя, на него, на всю ситуацию, затем решимость во что бы то ни стало отыскать этого белобрысого идиота и проучить за трусость, но затем этот самый малодушный белобрысый идиот как ни в чем не бывало зашел в комнату в одном полотенце, с двумя дымящимися кружками в руках и, завидев его, растрепанного и взвинченного, криво улыбнулся, видимо, поняв, о чем Маттиас только что думал.       — Какая женщина будет тебе носить кофе в постель, м? — осведомился Клеменс, протягивая кружку Маттиасу. Тот настороженно принял ее и облокотился о спинку кровати, вдыхая запах бодрящего напитка.       Клеменс включил продолжение вчерашнего сериала, и они молча попивали кофе. Каждый из них чувствовал, что нужно что-то сказать — это было видно по их напряженным позам. Но, как и вчера, смелее оказался Клеменс.       — Чувак, ты злишься на меня?       Маттиас изогнул бровь в недоумении.       — Вчера ты спрашивал, в обиде ли я, а теперь заладишь про злость?       — Я ведь не узнаю, о чем ты думаешь, если ты мне об этом не скажешь, — пожал плечами Клеменс. — Тем более, мне необходимо знать, повлияло ли вчерашнее на наши с тобой отношения.       — Только полные идиоты после всего произошедшего будут делать вид, что ничего не было и что можно вести себя так, как прежде, — отчеканил Маттиас.       Клеменс потупил взгляд, отхлебывая кофе.       — Это я во всем виноват, прости, — наконец выдал он после недолгой паузы.       — О да, ты виноват… — вздохнул обреченно Маттиас, ставя кружку на пол и отбирая затем у него такую же, а Клеменс с недоумением наблюдал за его действиями, — виноват в том, что не сказал об этом раньше, — Маттиас сократил расстояние между ними, — виноват, что зависал в гей-клубах непонятно с кем, вместо того, чтобы проводить время со мной.       Клеменс оказался подмят под горячего со сна Маттиаса, который нависал над ним на вытянутых руках и с красноречивым взглядом отчитывал его, как малолетнего нашкодившего ребенка. Его бицепсы напряглись, а челка выбилась из общей массы прически. Но Клеменс смог уловить в его взгляде на секунду мелькнувшую игривость.       — Я… заслужил наказание? — он провел указательным пальцем по его ключицам и заметил, как по белой коже пошли мурашки. Довольный такой реакцией, он продолжил играть, — мне приходилось каждый раз на их месте представлять тебя, ведь только так я мог кончить.       Маттиас вздрогнул.       — С огнем играешь, — предупредил он, настораживающе склонив голову и перемещая на Клеменса вес тела. Тот томно вздохнул от чувства тяжести на нем, от того, что ощутил возбуждение Маттиаса у себя на бедре.       Утренний поцелуй вышел более сдержанным. Возможно, потому, что Маттиас делал это более осознанно, ведь вчера его голову затуманила ревность и откуда-то взявшаяся животная страсть. Но сейчас он ощущал все намного острее — гладкую кожу скул, пахнущую тоником после бритья, суховатые тонкие губы, руки, которые под шумок поползли по спине и теперь проводят по ней короткими ногтями. Умелый язычок Клеменса переплетался с его языком, причмокивая и посасывая то верхнюю, то нижнюю губу, он таял, словно мороженое в летний день.       — Черт… — Маттиас, тяжело дыша, отстранился и уткнулся в подушку, все еще держа вес на локтях, чувствуя дыхание у себя на шее, легкий, влажный поцелуй, который словно разряд электричества прошелся по телу. Он застыл, принимая ласку, чувствуя как губы переместились на плечо. Млея от ощущений, он понимал, что еще немного — и позорно спустит в трусы.       — Ты даже не представляешь, как мне этого хотелось… — прошептал в ухо Клеменс, вызывая новую волну мурашек у брата, — сколько раз я на тебя дрочил…       Маттиасу больше ничего не понадобилось, бедро Клеменса прошлось по его промежности, шепот обострил ощущения, и он кончил, содрогаясь в крепких объятиях.       — Блядь, Клем…       Легкий смешок в шею, и он выбрался из-под Маттиаса. Разморенный оргазмом, тот лениво перевернулся на спину и увидел, как Клеменс парочкой движений кончил себе в ладонь, при этом водя взглядом по распластанному на кровати расслабленному телу. Видеть, как кто-то удовлетворяет себя — как откровение, а знать, что именно ты являешься причиной возбуждения вообще к черту сводит все душевное равновесие. Маттиас привык к виду его обнаженного тела — они все-таки братья. Но сейчас он смотрел на бледную кожу, чуть округлые бедра, розовые соски, и все это представало с совершенно иной стороны. Ему нравилось, что он видел. Он хотел прикасаться, сжимать в тисках и разглядывать тело Клеменса, хотел ощутить, какой он на вкус, как расцветут потом засосы на его ключицах.       — Пойдем в душ, — Клеменс протянул ему незапачканную руку. Гадать не пришлось, имел ли он ввиду, что пойдут они вместе или же как вчера — порознь. Но за них решил кое-кто другой.       — Ребята! Вы там завтракать не собираетесь? — послышался крик матери Маттиаса с кухни.       Оба застыли у двери в ванну.        — Я приготовила блинчики!       Они сначала несколько секунд смотрели друг другу в глаза, потом с сожалением расцепили руки. Клеменс юркнул в ванну и закрыл дверь.       — Через минут пятнадцать спустимся, мам!       Маттиас взъерошил и так похожие на гнездо волосы и лениво поплелся обратно в комнату — приводить все в порядок. «О чем мы только думали, творить такое перед носом у родителей, — размышлял он. — Если об этом станет известно…»       — Сделай лицо попроще, — в комнату вошел Клеменс с намотанным на бедра полотенцем и взъерошенными влажными вихрами.       Маттиас никак не отозвался на его реплику, лишь молча встал и прошел в ванную. Клеменс тяжело вздохнул. В его голове сейчас крутились мысли не намного оптимистичней.       За вкусным завтраком родители Маттиаса поведали о своих похождениях, а еще о том, что на этом они вовсе не закончились. Ненадолго то, что было недавно в комнате наверху, забылось. У обоих сложилось впечатление, что они вернулись в прежние времена — счастливые и беззаботные. Но Маттиас подумал, что, возможно, они были таковыми лишь для него, ведь в это время Клеменс мучился от безответных чувств, а он сам плыл по течению. Он посмотрел во время своих мыслей на Клеменса, который в это время слушал тетю, болтающую о рецепте блинов. Он заметил его взгляд и улыбнулся, глянув на него краем глаза. От этого незатейливого жеста Маттиасу стало жарко, но не от смущения, нет. Он четко понимал, что сегодня вечером, когда родители уедут с очередным визитом к друзьям, он доведет дело до конца. Эта мысль четко засела в сознании, как нечто непреложное, не требующее объяснений.       Сегодня в Рейкьявике выглянуло солнце, а на небе не было ни единого облачка. Вопреки плану по безвылазному просиживанию штанов за сериалом и снэками, они решили прогуляться. Проведать Эйнара и Соль было идеей Клеменса, который как ни в чем не бывало вышагивал сейчас в джинсах и футболке по тротуару и напевал что-то себе под нос. Машину Маттиас решил не брать, так как Эйнар жил всего в трех кварталах. Они разговаривали о делах, которым следовало бы уделить внимание уже завтра. Позвонить менеджеру, связаться с журналистами, назначить даты предстоящих репетиций. Много чего надо сделать, и хоть они договаривались не думать о концертах, это было единственным, что сейчас способствовало трезвому мышлению. Маттиас чувствовал, что если не это, то он примется выяснять у Клеменса все подробности его прошлогодних похождений, причем вплоть до имен. Ему и хотелось знать все о тех, кто служил ему заменой, и в то же время — нет. Поэтому он, очистив ум привычным «Ом-м», шутил и придуривался, как обычно. А в квартире Эйнара уже были его друзья. Так что, вопреки ожиданиям «посидеть пару часов и уйти», оба задержались на посиделках до позднего вечера. Вот где было действительно хорошо — в обществе близких по духу. Удалось услышать много новостей и обсудить предстоящие выступления.       В десять часов вечера Маттиасу позвонила мама и сообщила, что их с отцом дома нет. Так что, сославшись на дела, они наконец покинули шумную квартиру друга и направились обратно. Ночной воздух был свеж, и даже малый градус от выпитого пива в крови выветрился. Оба чувствовали себя словно обновленными. Низенькие коттеджи с маленькими огороженными клумбами, оставленные трехколесные детские велосипеды на лужайках, теплый свет из окон — умиротворение. Рейкьявик был очень уютным городом, несмотря на довольно-таки суровые погодные условия и сырость.       — Жди меня здесь, я сейчас.       Клеменс побежал через дорогу к аптеке, зеленый неоновый свет от которой освещал пол улицы. Маттиас даже не успел спросить зачем. Но до него быстро дошло. В итоге он встретил Клеменса с горящими от смущения щеками и даже никак не прокомментировал его поступок. Обоим было ясно, что если не сегодня, то следующей возможности может и не представиться.       Дома было предполагаемо тихо и пусто. Из кухни шел умопомрачительный запах чего-то мясного. Мама Маттиаса приготовила перед уходом жаркое. У Эйнара было только пиво да закуски, так что, оставшись без полноценного ужина, оба накинулись на еду и умяли по порции мясного блюда. Довольно болтая и сойдясь во мнении, что жизнь прекрасна, они поднялись наверх. Клеменс сообщил, что собирается в душ. Маттиас заметил в его взгляде каплю смущения, но свел на количество выпитого пива. Ведь смущение и Клеменс— диаметрально противоположные понятия.       Но что-то он там знатно задерживался, думал Маттиас, лежа на диване и находясь на грани сна. Он даже успел посмотреть полную серию. За это его, конечно, по головке не погладят, но все равно в следующий раз так проводить время возможности скорее всего не представится. Он думал над словами Эйнара — в ближайшее время им предстояло несколько концертов в Исландии. Начали приходить приглашения из других стран. Швеция, Норвегия и даже Россия. Клеменс смеялся как сумасшедший, когда узнал об этом. Ведь как известно, эта страна довольно-таки гомофобна и согласовывает подобные радикальные группы с церковью. Он поставил тысячу крон на то, что их концерт отменят по религиозным причинам, как не так давно сделали с концертом Мерлина Мэнсона.       — Эй, ты без меня смотришь? — Клеменс в полотенце застыл в дверях.       — Прости, это чтобы не заснуть… — Маттиас выключил телевизор, взглянул на него и попытался понять, что в нем изменилось. Тот успел высушить волосы и выглядел посвежевшим, все еще влажная шея притягивала взгляд. Именно после душа его кожа словно светилась изнутри. Взгляд стал томным, стреляющим из-под ресниц маленькими разрядами молний, направленными в самое его сердце.       Больше слов не понадобилось. А зачем они нужны, когда все желания написаны на лице, когда аура в комнате кричит об этом?       Под весом Клеменса прогнулась кровать, края полотенца раздвинулись, обнажая молочно-белое бедро. Маттиас инстинктивно попятился назад, отползая к спинке кровати и облокачиваясь на нее, а через секунду почувствовал аромат мятного геля для душа, прохладную кожу и тяжесть на бедрах. Клеменс по-хозяйски оседлал его, нависая сверху, овевая теплым спокойным дыханием его лоб. Руки Маттиас положил на голые бедра, покрытые еле ощутимым светлым пушком. Они лениво целовались, бродя ладонями по коже, отыскивая особо чувствительные места. Они быстро приспособились друг к другу, не было неловкости или же стеснения. И пусть такими они видели друг друга впервые, годы юношества, проведенные вместе, семейные посиделки, секреты, мелкие ссоры — все это укрепляло их связь, которая росла и ждала маленького толчка в спину, чтобы нырнуть в новые чувства.       Маттиас думал лишь о том — как же удобно держать в своих руках гибкое тело, которое льнет к нему, ластится и просит продолжения. Кожа к коже, возбуждение накрыло и сорвало мешающие лоскуты одежды, сейчас между ними не должно было быть и миллиметра лишней материи. Дыхание сбилось, две пары рук блуждали по столь желанным телам, добирались до самых заветных точек, вырывая судорожные вздохи и стоны на грани слышимости. Маттиас сдерживался, как бы ему ни было хорошо, он не мог полностью отпустить себя, ведомый Клеменсом, он поддавался на ласки, закусывал губу чуть ли не до крови. Немного разогнав морок и млея от поцелуев в шею, он заметил отброшенное на пол полотенце, которое было на Клеменсе. То ли смелость ударила в голову, то ли соблазн оказался слишком сильным, но в следующую секунду ладони Маттиаса медленно и неуверенно перешли на его ягодицы и с силой сжали их. Еще один стон, и поцелуи прервались, две пары голубых глаз напротив друг друга — удивление напротив предвкушения. Легкие покачивающиеся движения бедер, горячее дыхание на губах. Маттиас только сейчас начал догадываться, почему он пробыл в ванной так долго. Его пальцы нашли сжатое колечко мышц, тут же поддавшихся, пускающих во влажное обволакивающее нутро, и от этого ощущения хотелось кончить уже обоим. Поэтому Клеменс остановил его и отстранился, приподнимаясь на коленях и заведя правую руку за спину, второй опираясь на живот Маттиаса. С раскрасневшимися щеками, припухшими от поцелуев губами, он представлял собой настолько развратную и желанную картину, что Маттиасу хотелось тут же насадить его на себя, но он медлил, выдерживал паузу, пока Клеменс сделает все как надо, пока он не начал с закусанной от стараний губой медленно оседать, закрыв глаза и дыша через раз. Это зрелище оказалось настолько крышесносным, что у Маттиаса перехватило дыхание от нахлынувших физических и визуальных ощущений. «Вот он — такой недоступный и доступный одновременно, дразнящий и отдающий себя полностью, — проносились в его голове мысли, — возьмешь ли ты то, что тебе предлагают?» Ответ был настолько очевидным, что даже задавать его своему подсознанию Маттиас посчитал неуместным. Да, он хотел его, всегда хотел, и чтобы как сейчас, двигаясь осторожно, привыкая к его немалому размеру, он насаживался на него, чувствуя боль и наслаждение. Член Клеменса, твердый и гордо задранный вверх, ходил ходуном от движений тазом, капля смазки тянулась ниточкой к животу Маттиаса и выводила там неведомые узоры. Разрядка уже подкрадывалась томящим ощущением внизу живота и, чувствуя это, Клеменс наклонился, втягивая Маттиаса в глубокий, влажный поцелуй. Его тут же оплели руками, не давая отстраниться, фиксируя и начиная с силой поднимать бедра, будто пытаясь выбить всю дурь из этого развратного тела. Ощущения обострились, Клеменс стонал, пытаясь подстроиться под новый ритм и не дать Маттиасу взять в поцелуе инициативу. Но все это было уже слишком, он поддался, отдав всего себя тому, что происходило там, внизу, где жар уже достиг своего пика, норовя вырваться на волю. Если бы в доме ещё кто-то был, то услышать тяжёлое дыхание и скрип кровати можно было и с первого этажа. Они не сдерживали себя, полностью отдавшись процессу, самозабвенно и уверенно приближались к разрядке, ускоряя темп и уже ничуть не заботясь о ласке. Глубокие толчки заставляли Клеменса жмуриться от дискомфорта, закусывать изнутри щеку, но его член все ещё уверенно стоял, головка покраснела, от сочащейся смазки напрягшийся живот Маттиаса поблескивал влагой. Слишком много ощущений разом, слишком сильно они хотели друг друга, оргазм накрыл сначала Клеменса, заставив его выгнуться дугой и запрокинуть голову. Маттиас кончил следом и сам был в шоке от ощущений, от того, как мышцы внутри сократились, сжав его член в тисках. Тяжело дыша, Клеменс повалился на Маттиаса. Они оба взмокли, простыни явно следовало бы сменить… снова. Но мысли их были далеко от подобного, сейчас каждый варился в каше из пережитого секса друг с другом. Маттиас пытался понять, почему ему так понравилось, почему это было так сладко? Белокурая макушка сейчас мирно покоилась на его плече, вес расслабленного тела на себе чувствовался не тяжестью, а чем-то самими собой разумеющимся. Именно так все и должно быть, он хотел этого, давно хотел! А девушки, что оказывались в его постели до этих пор, лишь на время утоляли жажду, которая росла и начинала принимать формы того, кто казался недосягаемым.       — Клем, — позвал Маттиас, запуская пальцы в его растрепанные волосы.       — М?       — Прости, что накинулся на тебя вчера.       Клеменс съехал с его расслабленного тела и улыбнулся уголком губ, при этом смотря вполне осознанно и серьёзно.       — Ты имел полное право, — наклонился, чтобы поцеловать, — и мне понравилось.       Хитрый прищур — и он в моменте оказался на выходе из комнаты. Маттиас опешил от такого ответа и того, как его голая задница соблазнительно вильнула, словно приглашая идти следом. В итоге он так и не услышал щелчка двери в ванну. Встав, чтобы убедиться в своих мыслях, он увидел настежь открытую дверь в коридоре и услышал шум воды, сквозь который Клеменс напевал мотив какой-то навязчивой песни из рекламы.       Маттиас был уверен, что их отношения обречены вечно быть скрытыми от глаз самых близких. И если родителей ещё можно вводить в заблуждение, ведь они даже подумать о таком не смогут, то друзья… друзья рано или поздно могут обо всем догадаться. Зная характер Клеменса, он был уверен, что тот будет провоцировать, вот как сейчас, приглашая с собой в душ или как всегда, на сцене, виляя бёдрами, прикасаясь невзначай, смотря в глаза долгим томным взглядом. Маттиас, конечно же, будет поддаваться, он всегда ему поддавался, он не может иначе, просто не может.       Но молодость на то и молодость, чтобы совершать опрометчивые поступки, чтобы прыгать со скалы на резиновом тросе, чтобы любить брата не братской любовью. Ведь так было всегда, а сейчас они всего лишь полностью убедились в том, что дороги друг другу настолько, что плевать хотели на моральные устои. К черту их вместе с капитализмом! Сейчас имеет значение лишь протянутая из душевой кабины рука, тело, по которому стекают капли воды и глаза, которые смотрят с обожанием и, как на сцене и всегда, говорят, что все хорошо, все правильно. И Маттиас верит, успокаивается и принимает руку, крепко её обхватывает и притягивает желанное тело плотно к себе, как только оказывается внутри тесной кабинки. Тёплая вода расслабляет, руки на его плечах тянут вниз чтобы поцеловать и так они долго стоят под струями воды, лениво целуясь. Одной ночи мало, чтобы насытиться друг другом, но дальше пойдут сплошные ограничения, секреты, взгляды в пол. Поэтому нужно взять все, что можно сейчас. Пускай завтрашний день готовит им ловушки и проверки, вместе они всегда справлялись. Справятся и в этот раз. Конец?