Лихо

Этого парня на черном спортбайке с заклеенным от гаишных камер номером Юрец приметил еще на трассе. Из-за прикольного шлема в виде башки киношного Хищника. И потому, что он обошел его как стоячего — со свистом. Было попробовав пристроиться ему в хвост, Юрец быстро отстал и сбавил обороты, недовольно бурча себе под нос: — Лихо! Так лихо, что доездится скоро, дебил патлатый! Все б повыебываться, а как до дела дойдет… До какого дела все должно было дойти, Юрец и сам толком не знал, а потому просто заткнулся, сделав вид, что и так сказал все, что хотел. Газолина в баке было уже маловато, и пришлось высматривать приличную заправку. Сыскалась она удачно — через пару десятков километров. Юрец зарулил на нее, порыкивая двиглом, и с некоторым удовлетворением увидел припаркованный здесь же знакомый черный спортбайк с нашлепкой на номере. Далеко не ушел, стало быть! Все-таки догнал! На душе потеплело, и даже на лице улыбка победная расцвела. — Ну и нахуя было так лететь? — по-прежнему себе под нос забурчал Юрец. — Нормальные люди вот потихоньку, без лишнего риску, а результат тот же! Здесь, в Беларуси, система оплаты за бензин была неправильной, непривычной: сначала идешь платишь, а только потом заливаешь. И если с количеством литров не угадал, оплатил больше, чем влезло по факту, после еще и за сдачей волочешься. Кретины, чё! Немного постояв в очереди, Юрец встал наконец у колонки, слез со своего железного коня и потопал в здание заправки. У кассы никого не было, зато в глубине зала, на мягком диванчике, вытянув в проход длинные, обтянутые черной джинсой мотоциклетных штанов ноги, сидел давешний «Хищник» — черный глянцевый шлем, украшенный пластиковыми дредами, лежал перед ним на столе. Рядом стоял стаканчик кофе, но сам парень увлеченно ковырялся в телефоне — даже головы не поднял. Юрец глянул на него и хмыкнул: у этого дебила-выпендрежника дреды обнаружились не только на шлеме, но и на его тупой башке. Причесон у этого типа вообще был странным: растительность по бокам — у висков, над ушами и дальше к затылку — оказалась сбрита почти под ноль. А вот выше — ото лба через темечко к шее — все было специально отрощено длинно, как у девки, и в эти самые дреды сбито: от лица-то убрано, а вот на затылке болталось косматыми веревками-колтунами. И как только в таком вот вши не заводятся? А мыть? Как мыть-то? Да и чешется, поди… А все только чтоб повыделываться! Юрец таких охочих до выебонов не любил. Еще со школы, когда вместе с друзьями-приятелями планомерно выжигал в одноклассниках инаковость. Не такой как все? Значит, выебываешься! Ну а раз выебываешься, дальше без вариантов — сначала в бубен, а потом башкой в унитаз, чтобы мозги от всякой хуйни прочистить! Работало распрекрасно! Эх! Хорошие были времена! Юрца уважали, Юрца боялись… Не то что теперь, когда вдруг выяснилось, что начальству на работе срать с высокой колокольни на школьный авторитет нового работника… Заплатив за бензин, Юрец пошел залился, удачно угадав с количеством, но потом все же решил вернуться и малясь перекусить. Моц свой поставил нарочно рядом со спортбайком дебила с дредами. Осмотрел, скривился: подумаешь — пластик, «швейная машинка»! То ли дело аппарат у самого Юрца! Тяжелый, басовитый… Ну да, жрет много, а для такой прожорливости бензобак явно маловат, так что заправку искать приходится через каждые сто пятьдесят километров. Ну да на Минке этого добра хватает, да и в кофре «нз» лежит — канистра на два литра, чтобы в случае, если все же доведется обсохнуть, получить шанс добраться до заправки своим ходом, а не толкачиком. Выпендрежник в дредах все еще сидел, уткнувшись в телефон, строчил в нем что-то и, кажется, улыбался. С девкой, небось, на перепих сговаривался. Девки-дуры таких вот ебанутых на всю голову любят. Вместо того, чтобы на нормальных парней внимание обращать, все им хуйню какую-то подавай. Юрец повздыхал, в очередной раз задумавшись о несправедливости бытия, купил себе кофе и сосиску в булке, а после потопал в сторону уголка со столиками и диванчиками, где и сидел дебил в колтунах. Сесть собирался в стороне, так, чтобы подальше (вдруг у этого типа в дредах и правда вши?), но тот вдруг взял и поднял голову… — Еба-ать! — протянул Юрец и осклабился. — Какие люди в Голливуде! Синеглазка, ты ли это? Милош Илич всегда был не таким, как все. И потому, что наполовину серб, а не русский, украинец или даже казах. И потому, что рисовал, а не в футбол гонял. И потому, что носил патлы девчачьи, вместо нормальной пацанской стрижки. А уж когда прокатилась волна слухов, что он педик! О! Откуда такое взялось, кто натрепал — один хрен знает, но у Юрца по этому поводу и сомнений не возникло, потому что Милош и правда был милахой сладеньким, а ко всему еще и Синеглазкой. Прозвище это прицепилось к нему еще в начальных классах. Ставили спектакль про Незнайку, а подходящей девочки на роль Синеглазки как-то не сыскалось. А тут Милош с его волосищами до жопы и глазищами что твои блюдца да еще и ярко-синими! С тех пор и повелось — Синеглазка и Синеглазка. Дебил этот, повзрослев, мог бы возражать, мог бы морды бить за такое вот издевательство, мог бы подстричься наконец, но он только смеялся. Одно слово — чудик. А что бывает с теми, кто «не такой»? Правильно! Их бьют, а после макают башкой в сортир, чтобы не выебывались и не отсвечивали. Большинство после этого входило в разум, теряло эту свою «нетаковость», а вот Милош — Синеглазка, блядь! — оказался существом непонятливым. Настолько, что Юрец, который сложные случаи любил, взял над ним своего рода шефство, раз за разом вдалбливая в дурную голову тупоумного одноклассника все те же простые истины: будь проще, будь как все — и люди к тебе потянутся. Доставалось Милошу лихо, даже самому Юрцу иной раз неловко становилось от того, что он творил со своим «подшефным», но в конечном итоге ничего это не изменило: разве только Синеглазка вдруг записался на карате и начал давать сдачи. За это бывал бит еще сильнее, уже толпой, но все равно ерепенился. Ну тупой, что еще сказать! Карате ему! Хех! Потом пути их разошлись — Юрец после девятого класса в колледж двинул, профессию настоящую, мужскую, получать, а Синеглазка в школе доучиваться остался. Да и дальше: Юрец в армию, как положено, ушел, а бывший его «подшефный» в институт поступил, ну и вообще — какая пидорам армия? Служба, как ни странно, стала для Юрца последними месяцами детства, а вот после дембеля началась она — взрослая жизнь со всеми ее «прелестями». Работа сутки через трое за три копья, бабы, которые все как одна чего-то от Юрца хотели, а потому рано или поздно отправлялись в направлении «нахуй», мать — тоже дура безмозглая… Ее бы с ее претензиями тоже послать, да фиг выйдет — тогда и самому из родительской квартиры выметаться придется. Эх… Все-таки нет, нет в жизни справедливости! В итоге своего одноклассника с бабской кликухой Синеглазка и с бабскими же пристрастиями в койке Юрец из виду потерял надолго — на улице и то не встречал, хоть вроде как и жили по соседству. А тут — во те на! Такое вот «рандеву на бульваре Роз»… — Здорово, Милаха! Как делишки? Как детишки? Ой! Прости! Я забыл, что ты жопошник и детишки — это не про тебя. Синеглазка поднял голову, скривился нагло и, как показалось, презрительно, сказав: — Ты совсем не изменился, Юр. Все такой же… остроумный. Сказал и поднялся, явно намылившись на выход. Но Юрец еще не накуражился, а потому путь ему заступил, рассчитывая еще подразнить. Однако тут вдруг неожиданно выяснилось, что его школьный «подшефный», сохранивший юношески миловидное лицо и прежние ярко-синие глаза, и вырос, и в плечах раздался, да и смотрел как-то нехорошо, слишком уверенно… Юрец это оценил и тут же подумал, что руки у него заняты: в одной стаканчик с кофе, а во второй дурацкая сосиска, так что, если уже заготовленная новая шутка не зайдет, отмахаться сразу не получится. Но Милош стратегическое преимущество использовать не стал — подхватил шлем и перчатки, обошел Юрца, будто кучу говна, соответственно морща нос, и двинул к выходу. Если б не все та же сосиска, за которую было уплачено, Юрец бы его, конечно, сразу не отпустил, а так пришлось через широкие окна заправки с нарастающим раздражением наблюдать, как Синеглазка застегивает куртку, надевает свой выебонистый шлем и перчатки, седлает байк и неторопливо отчаливает в сторону трассы. Больше его Юрец за весь путь не видел — усвистал, сучара патлатая. А может, свернул куда… Хотя в это не верилось. Казалось очевидным, что цель и у самого Юрца, и у Синеглазки, и у десятков или даже сотен других байкеров одна — город Брест и пионерлагерь «Орленок», где ежегодно проводился международный мотослет. — А раз так, — бурчал себе под нос Юрец, в очередной раз вынужденный зарулить на заправку, — еще увидимся, еще поквитаемся… За что именно следовало «квитаться», опять-таки было не очень понятно, но какая, на хрен, разница? Не в бухгалтерии, чтобы точный счет вести. Главное будет Синеглазку, вконец страх потерявшую, найти и, сука, напомнить! Чтобы не думал, что все можно! Чтобы не воображал о себе невесть что! А то, понимаешь, в дредах! И на БМВ! «Хищник», твою мать! Говномес-жопошник! Спиди-гонщик от слова СПИД! Нет чтобы все как у всех, а он — вон чего! Да еще и уехал так лихо, что не догнать… В Брест, на байкерский фестиваль Юрец ехал впервые, да и байкером стал относительно недавно — когда сменщик, женившись, по требованию молодой супруги свой моц решил продавать. Поглумившись над таким подкаблучником вволю, но разумно про себя, Юрец байк у него купил очень дешево, прошел краткий курс обучения, осторожно обкатал машину вокруг родительской дачи и даже немного по городу, а после, уверившись в своих силах, решил приобщиться к байкерскому движению вплотную. Читал в интернете о разных обычаях и клубах, прикидывал, куда можно было бы съездить «на дальняк» и в итоге выбрал Брест — по-настоящему далеко, считай, за границу, а значит, круто. И вот теперь гордый собой (смог, добрался до этого самого «Орленка», даже майку и нашивку купил!), ходил или сидел, попутно знакомясь с местной публикой и местными же нравами. Следовало признать, все здесь было ново и, пожалуй, дико: и размеры палаточного лагеря, и обилие людей на самых разных мотоциклах, и вызывающе крутые девки-байкерши, которые на Юрца смотрели, как на пустое место. Но больше всего почему-то впечатлило старичье. Седые мужики и их такие же немолодые подруги или жены в косухах и кожаных штанах категорически не желали вписываться в Юрцово восприятие мира, в котором бабкам и дедам было место на даче с внуками, а не на байкфесте. Но тем не менее таких вот, пожилых, тут было довольно много, а главное, байкерская молодежь относилась к ним с уважением. Так что было вознамерившийся поржать над невесть что возомнившими о себе стариканами Юрец эмоции предпочел сдержать. Чужой монастырь, все такое. Многие байкеры носили на своих куртках или специальных жилетах уже знакомые по интернету клубные нашивки. Юрец поржал над названием «Al-Kashi» со злым стаканом на эмблеме. Уважительно покивал «Ночным волкам». Решил, что точно не будет вступать в клубы со стремными названиями «Ночные бубенчики» или «Вялые питоны». А потом ему в глаза бросилось знакомое: английская надпись белым по черному «nо club» и «free rider». Именно такое красовалось, насколько запомнил Юрец, и на куртке Синеглазки. Значит, он одиночка… Значит, сам по себе… Значит, если доебаться, на защиту толпа лихих мордоворотов-одноклубников не встанет… Спортбайк этого придурка нашелся благодаря слишком приметному шлему, который лежал на узком пассажирском сиденье и был за дугу, защищающую подбородок, прикован велосипедным тросом-замком к одной из рукояток. За такие, по идее, в пути должна была бы держаться нажопница… Ну, если бы она в случае с Синеглазкой оказалась в принципе возможна. Но какая нажопница у жопошника? Если только нажопник с членом поздоровее! Или в этом случае все наоборот, и в силу понятных причин ценится деликатный размер? И вот какой кайф подставляться? Любовь? Да какая, к хуям, любовь между двумя мужиками? Так, разврат и извращение! Мерзость, короче! Юрец для начала отвесил фофан в лоб безвинному шлему, перестарался, отбил палец, так что после отправился на поиски его хозяина еще более заведенным, чем раньше. Но дело оказалось непростым. Уже вечерело, со сцены оглушительно орала музыка, а между сосен, высвечивая то палатки, то стоящие между ними мотоциклы, били лучи прожекторов — то синие, то зеленые, то ослепительно-белые. В дикой толпе, собравшейся послушать концерт, найти кого бы то ни было оказалось нереально, а когда Юрец надумал все-таки вернуться к моцику Синеглазки, чтобы там дождаться хозяина, его ждало еще большее разочарование: место пустовало. И тут выяснилось, что Юрец, слишком увлеченный этой дурацкой охотой, все проебал: нормальные места для стоянки кончились. Пришлось ставить палатку на самом проходе да еще и в полной тьме. В итоге настроение сделалось как раз то, чтобы напиться, чем Юрец и занялся с привычной сноровкой. Водку на фесте как бы не продавали, но достаточно оказалось перемигнуться с девахой, торговавшей пивасом, и все сложилось как надо. Юрец очень быстро познал всю глубину известной пословицы про водку, пиво и диво и отключился под кустом, в который упал на пути неизвестно куда — то ли все еще в поисках засевшего намертво в башке Милоша, то ли к сортирным кабинкам. Проснулся под утро, дико замерзшим и еще более разозленным. Сходил поссал, пользуясь тем, что в синие домики наконец-то нет очереди, добрел до своего временного жилья и залег, укутавшись в спальник. Естественно, утро было недобрым настолько, что ехать в колонне с сотнями других байкеров и в голову не пришло — Юрец и в двенадцать дня все еще был откровенно пьян. А вот остальные, включая старичье и всех тех, кто вчера совсем не казался по-настоящему крутыми, продулись у медиков на алкоголь, а после выстроились в огроменную колонну. Где-то среди них наверняка стоял и Милош в своем выпендрежном шлеме, но у Юрца сил ни на что не было совсем. Хотелось либо лихо проблеваться, либо тихо помереть. Проснулся он только под вечер, когда вокруг вновь ревела музыка и ходили веселые пьяные люди. И откуда у них столько здоровья, чтобы так пить? Самочувствие было сносным, хотелось жрать, ссать, помыться и домой к маме. Чувствуя себя чужим на этом дебильном «празднике жизни», Юрец даже начал подумывать, чтобы свалить прямо сейчас, наплевав на опасности ночной дороги — благо за день выспался наперед… И тут вдруг увидел в веселой толпе у сцены Милоша! Долбаного Милоша, из-за которого все вчера пошло настолько криво, что весь сегодняшний день отправился коту под хвост. Синеглазка был один и на фоне радостной толпы вокруг казался совсем грустным и каким-то брошенным. Набежавшая было девица потянула его танцевать, но он улыбнулся, качнул головой, рассыпав по плечам длинные дреды, и остался стоять, привалившись плечом к сосне. — Может, мне тогда не откажешь, Милаха? С мужиком-то, поди, привычнее обжиматься? — Привычнее, — не стал спорить тот, меряя Юрца прищуренными глазами. — А друзья-байкеры-то знают об этой твоей страстишке, а? — Слушай, Юр, ну вот скажи ты мне: чего ж тебе моя персона неправильно с твоей точки зрения ориентированная покоя не дает? Что в школе проходу не давал, что сейчас… Тебе это зачем? Ты борец за мораль, нравственность и улучшение демографической ситуации в стране и в мире? Или самому попробовать охота с мужиком, да бздливо не таким как все вдруг оказаться? Помнится, тебя это всегда пугало больше всего — выпасть из толпы, хоть чем-то отличиться от общей массы… — Да ты… — Просто отъебись от меня, а? Вот просто возьми и отъебись раз и навсегда. По-хорошему прошу! — А если по-плохому? — А если надо плохо, то это ви́зит мне, — вдруг сказал выступивший из расчерченной концертными прожекторами темноты коротко стриженный мужик. Говорил он с сильным акцентом, но все же как-то иначе понять сказанное им было трудно. Да и во взгляде, в позе, в том как по-хозяйски легла сильно татуированная здоровенная рука на талию Синеглазке — во всем этом читалось очевидное: мое, а сунешься, хлебнешь лиха так, что век помнить будешь. — Я уже не знал, что и думать, — мрачно проворчал Милош, посмотрев на татуированного. — Ночь ведь… — На границе пять часов. Им не понравиться мой дипломатический паспорт. Спрашивали: зачем еду, почему на байке, кем работаю в посольство, что везу из еды и сколько бензин в мой бак. Я не понял — они это хотели забирать? — Белорусы? — удивился Милош. — Нет, поляки, — отмахнулся татуированный. — А позвонить что, не мог? — Телефон сдох у Щецин, но я не стоять. Торопился. К тебе. — Я ждал. — Прости, что так. Зато у меня все здесь, — татуированный хлопнул себя по карману куртки. — Документы. И вот: я кольца купил. В коробочке, которую этот тип протянул Милошу, Юрец четко разглядел два простых явно обручальных кольца и от осознания того, что это может значить, офигел так, что дара речи лишился. Этот мужик и Синеглазка что, жениться собрались? Или как правильно-то будет? Выходить замуж? Вступать в брак? Лихо! Охуеть как лихо! Ясно, что от всего этого эмоции у Юрца взыграли так, что никакого удержу! — А ты, Милка, фамилию ебаря своего возьмешь? Или у вас, у пидоров, такое не принято? — спросил Юрец и неожиданно получил по морде так, что чудом не улегся на вытоптанную травку под ноги к увлеченным концертом байкерам и байкершам. Из носа потекла юшка, пачкая свежекупленную майку с эмблемой феста, а платков Юрец, понятно, не признавал — какие там платки, если пальцы и так всегда с собой? — Это кто? — неприязненно спросил татуированный жених Синеглазки и набычился. — Одноклассник мой, — пояснил Милош, обтирая о штаны руку. Выглядело это так, будто ему было противно, что его кулак, которым он Юрцу и наварил неожиданно сильно, был вынужден соприкоснуться с чужой и точно несимпатичной ему рожей. — Это из-за него ты убивать себя мог, когда тинейджер был? — акцент в речи татуированного стал еще более жестким. — Дело прошлое, Свен, — возразил Милош. — Пойдем. Ты в отель-то заезжал или сразу сюда? — Сразу. Конечно, сразу! — Татуированный Свен отвернулся, теперь уставившись на своего женишка, блядь, и Юрцу как-то сразу легче стало — будто взгляд, которым его припечатал ебарь Синеглазки, полтонны весил. — Вы это, ну, типа, совет да любовь. Хуй в жопу — счастье в дом и все тако… Договорить не удалось. И на этот раз не из-за Синеглазки. Небо кувырнулось, сосны упали набок, а земля вдруг встала дыбом, лихо кинувшись Юрцу прямо в харю. — Он идиот? — спросил где-то наверху Свен, с кулаком которого Юрец познакомился на этот раз. — Ну да. Ты только теперь понял? — Я вообще не понять ничего. Я проехать больше тысячи. Тысячу и еще шестьсот, да? Паром отдохнул, а так стоял только где граница и бензин залить. В животе все трясется и в голове гуд. Такой — уууу. А тут этот твой… — Не мой. Пошли. Я провожу тебя до отеля, там пива налью, покормлю чем-нибудь вкусным, после раздену, искупаю в ванночке, отведу в постельку и даже поцелую на ночь… — Я скучал, Мил! Сильно! — И я… — Пидорасы! Уроды! — прохрипел ощипанный, но точно не побежденный Юрец, отплевываясь от набившейся в рот сосновой хвои. И тут со сцены грянуло словно бы в такт:

Байкеры уроды! Уууууййии Черепушечки мои. Я же на коне, По уши в говне, Глотаю пыль дорог, И регулярно что-то льётся с небосвода. Байкеры-уроды. Слезешь с мотака, Качает слегка Весь облеплен мухами И чувствуешь, что сблизился с природой. Байкеры-уроды. Аааааййа И грязища вся моя.*

Под эти дикие песнопения Юрец, продолжавший истово отплевываться от этой самой грязищи, наконец поднялся на четвереньки… и тут же вновь пропахал носом землю, теперь получив еще и здоровенный пинок в зад. — Я тебя больше не видеть никогда. И это хорошо, — негромко сказал Свен, присаживаясь рядом на корточки. — Но помни: если ты хвост на мое поднимать — выдеру его вместе с яичницей. Долбаный Милош у него за спиной рассмеялся и поправил: — Вместе с яйцами. — Вместе с яйцами, — не стал спорить Свен и вновь уставил свои светлые волчьи глаза на Юрца. — Кивни, что понял! Ну! И Юрец кивнул. Да и что еще оставалось, если все повернулось так лихо? Остаток ночи был скверным. После мордобоя он полностью протрезвел, а пить больше как-то не хотелось. Из-за этого сразу стало ясно, что в палатке сыро и холодно. Кроме того, болела рожа и вообще голова, а какие-то скоты по соседству устроили что-то вроде соревнования: выясняли, чей мотоцикл громче пердит. Да и со сцены по-прежнему лупасили басы — так, что земля под Юрцом тряслась в такт спетому, кажется, по стопятьсотому разу:

Выпьем и нальём, Пока не за рулём. И мысль одна придёт: А кто, блин, тут урод? Тот, кто не пламя и не лёд, Кто не горит, а только ждёт, Да тот, кто просто не живёт!*

— Вот они-то и уроды! — радостно вопила в ответ толпа, разгоняя было подкравшийся к Юрцу сон. Не удивительно, что утром он, невыспавшийся и злой, собрал манатки, навьючил их на мотоцикл и двинул прочь. На выезде его остановили гаишники. Потребовав снять шлем, долго изучали разбитую рожу, смотрели с недоверием на алкотестер, который показывал уныло-добропорядочные нули, но потом все-таки отпустили, пожелав быть осторожнее на дороге и вообще в жизни. Юрец пообещал, однако, въехав из Беларуси на территорию России, почувствовал себя дома и притопил… И ведь вроде ж следил за знаками, вроде ж оттормаживался вовремя, но через неделю после возвращения домой, когда мать уже почти перестала пилить, отец подъебывать, а фингал в полрожи размером начал сходить, по почте пришло извещение о штрафе на целых пять тысяч рубчиков да еще и без права оплаты половинной цены. — Лихо! — сказал отец, к которому пришлось идти, чтобы занять денег до получки. Сказал, а после отвесил сыну затрещину, будто и не был тот уже взрослым самостоятельным мужиком, побывавшем даже на настоящем байкерском слете. Так что в итоге Юрец штраф уплатить-то уплатил, а вот после, прикинув так и этак, мотоцикл продал первому же чудику, позвонившему по объявлению. Глаза у парня горели, да и моц он оглаживал так, словно тот был бабой… А может, и мужиком вроде Синеглазки или этого его посольского хмыря с татуированными руками! Может, и так. С этих станется! Уроды ведь! Как есть уроды, что бы они там ни думали! Хорошо, что сам Юрец не такой…