Серый ветер

      Горький пепел хрустел на зубах, забивался под одежду и заставлял щуриться в тщетных попытках разглядеть хоть что-нибудь дальше протянутой руки. Элрос снова закашлялся и в сердцах помянул и этот самый пепел, и Красную гору, и всех местных богов разом, плотнее заматывая шарф и вспоминая тот миг, когда у него вытащили кошелек и он решил сэкономить последние бренчащие в кармане монетки, отправившись к брату в Альд’рун пешочком. Решил — и уже трижды проклял тот момент, когда ему в голову пришла такая дурная идея! И ничего, что оставшихся денег решительно не хватало не то, что на дорогу, но и на нормальную, а не странную местную еду — пошёл бы наемником к кому-нибудь, чай, не переломился бы! Но нет, дурная гордость взыграла: как же, чтобы он, и вдруг простым слугой!       А теперь он вынужден сидеть в какой-то крохотной пещере — скорее даже, просто очень глубокой нише в скале, — обнимать предназначенный брату сверток с книгами и с тоской слушать злое завывание подозрительного вида серо-багровой бури, бушевавшей буквально в нескольких метрах от него и регулярно бросавшей в лицо пригоршни серой пыли. Да что ж ему так не везет-то! Ведь уже практически дошёл — и на тебе!       Ещё раз сплюнув черную от вездесущего пепла слюну, Элрос вновь замотался в шарф по самые глаза, поежился от прикосновения грубой ткани к стесанной неудачным падением коже на скуле и позволил себе помечтать о горячей бане, крепком питье, вкусной еде и чистой, свежей одежде. И ни-ка-ко-го пепла! И больше никаких пеших прогулок без острой на то необходимости! Лишь бы только ветер не переменился да стихийное бедствие побыстрее закончилось, а то его потом и вовсе не найдут…       …боги всё же оказались милосердны: и буря закончилась всего через пару часов, и в общественной бане, когда он туда добрался, было уже практически пусто, и выпитый на всякий случай целебный настой не так горчил… И даже одежду ему почистили быстро и без особых разговоров! А только-только перебравшийся на остров вслед за ним брат, обрадованный и внезапным появлением единственного родича, и новыми книгами, выставил очень вкусное угощение. Так что жаловаться Элросу было решительно не на что, и даже тяжелые кошмары не заставили потерять хорошее настроение. Ещё бы так не болела наутро голова…       В тусклой полированной поверхности отражалась разбитая, подозрительно бледная и красноглазая рожа, больше подходящая скорее какому-нибудь местному драчливому кочевнику, нежели приличному высокому эльфу, пусть и полукровке. А упорно стоящие дыбом волосы только дополняли картину.       — Хорош, — криво усмехнулся Элрос своему зеркальному двойнику, причесался пятерней, рассеянно почесал зудящее плечо сквозь одежду и направился в ту сторону, откуда исходил манящий запах еды.       Впрочем, чем дальше, тем день становился хуже: головная боль не только не проходила, но ещё и заметно усилилась, в глаза словно насыпали пару горстей пепла, а любые громкие звуки вызывали сильное раздражение и желание что-нибудь разбить. Например, ту уродливую статуэтку, которую Элронду уже успел приволочь кто-то из местных в благодарность за припарки. Или вон то большое блюдо. Хоть что-нибудь!       — Я так больше не могу, — под вечер ввалился к старшему брату Элрос и, отняв книгу, подсунул под ладони целителя собственную лохматую голову. — Сделай что-нибудь, а то я так с ума сойду!       — Голова болит? — осторожно погладил по взъерошенным волосам брата тот.       — Болит — это не то слово! — пожаловался младший. — А ещё у меня с утра всё тело чешется! Такое ощущение, что местный пепел мне под кожу залез и теперь там зудит!       Элронд нахмурился и, всё ещё раз проверив, споил брату на всякий случай пару целебных настоек.       — Ох уж эти местные болезни, — пробормотал он. — Пока в них до конца разберешься, несколько лет пройдёт. Может, сходишь к более знающему местному лекарю?       — Да зачем? — отмахнулся Элрос. Голове стало легче и настроение у него поползло вверх. — Ты тоже не зря свой хлеб все эти годы проедал.       В ответ Элронд нахмурился и ничего не сказал. Элросу же было всё равно: в конце концов, старший брат действительно достаточно в своей жизни сталкивался с таким, чтобы его на материке считали весьма приличным целителем. А уж то, что с местными реалиями он знаком ещё скверно… Разберется, куда денется! На крайний случай, творения алхимиков — в силу местных алтарей Элрос не верил — ещё никто не отменял.       Однако на следующий день Элрос всерьёз был готов отправиться хоть к лекарю, хоть к ближайшему алтарю, хоть к местному палачу: голова болела так, что её впору было просить отрубить, любой шум или яркий свет вызывали новую вспышку боли и следующую за ней злость. Но что больше всего напугало высокого эльфа, так это то, что на плече обнаружилось большое пепельно-серое зудящее пятно. Второе такое у него на спине обнаружил Элронд, обеспокоенный состоянием близнеца.       — Ты же понимаешь, что это ненормально, да? — чуть слышно, чтобы громким звуком не вызвать новую волну боли и агрессии у брата, прошелестел он.       — А то, — Элрос задумчиво потер ссадину на скуле, которая выглядела так, словно ей не два дня, а, как минимум, две недели, и чесалась так, что эльфу хотелось лезть на стену. Хмурый старший брат выдал банку охлаждающей мази и ушёл выяснять, что же это может быть за дрянь.       За те пару дней, что Элронд отсутствовал дома, Элрос уже начал лезть на стену от неизвестности. Головная боль буквально сводила с ума и заставляла, теряя все мысли, слепо кидаться на каждый резкий звук, мазь от зуда не помогала, а неровные пепельно-серые пятна щедро украсили руки и грудь; одно такое возникло на месте уже полностью исчезнувшей ссадины. Но что больше всего напугало Элроса: самое первое пятно на плече, расчесанное до крови, превратилось в серо-розовую язву.       И это было уже действительно страшно.       А вернувшийся Элронд, сам страшно посеревший и осунувшийся так, словно не коллег-целителей по острову обходил, а в шахте работал полгода без перерыва, только посмотрел на пытавшегося поужинать брата и в отчаянии покачал головой.       — Местные жители отлично знают, что с тобой происходит, — отдышавшись и отплевавшись от вновь поднятого ветром в воздух пепла, хрипло выдохнул он. — «Божественная болезнь». И это…       — Дай догадаюсь. Неизлечимо, да? — скривился Элрос, зло оскалившись. Получив в ответ усталый кивок и сиплое «редко, опасно, заразно и неизлечимо», он бессильно выругался и впечатал кулак в столешницу. Раздался неожиданный хруст — и под ноги опешившим эльфам вперемешку с посудой посыпались щепки и обломки досок.       — Я буду у себя в комнате, — скривившись от грохота, выплюнул Элрос и, стараясь не смотреть в виноватое лицо брата, ушёл к себе, держась за голову. Ему нужно было это осознать.       Вот только осознавать было больно, и в переносном смысле, и в прямом. Элрос любил жизнь, и пусть на этот забытый всеми богами остров они с Элрондом перебрались не от хорошей жизни, младший всё ещё надеялся найти своё место, купить дом — не вскладчину с братом, а свой собственный, — возможно даже жениться… А теперь-то что? Если бесконечный зуд сводил с ума, а даже на шум из окна голова взрывалась болью и очень хотелось что-нибудь сломать? Сдаваться на милость судьбы решительно не хотелось, становиться безумным уродливым калекой, о которых ему рассказал через дверь Элронд, тоже. Что-делать-что-делать-что…       А самое страшное, что сделать он решительно ничего не мог — если брат ещё был в состоянии куда-то идти и что-то искать в надежде, что найдётся лекарство, то Элросу оставалось лишь слепо надеяться. А ещё ему пришлось перебраться в подвал — там было тихо и темно, а прохладный, чуть влажный воздух позволял немного унять зуд и попытаться взять себя в руки.       Пепельные пятна множились и очень быстро одно за другим превращались в уродливые язвы и безобразные наросты; разум, лишенный возможности переключиться на что-нибудь ещё, кроме вечного зуда и боли, постепенно тускнел, отказываясь осознавать происходящее, и Элрос бессильно метался по темному подвалу, как добровольно заключивший себя в клетку дикий зверь, не подпуская близко к себе никого и отсчитывая дни по приносимой ему еде. День-два-пять-десять…       На двадцать четвертый день около входа в его убежище раздался дикий грохот: топот окованных металлом сапог, лязг оружия, чьи-то крики… Он сжался в дальнем углу, зажимая уши и в ужасе глядя на содрогавшуюся тяжелую дверь. Впрочем, выдержала она недолго: снаружи раздался громкий рявк — и дверь буквально снесло с петель, впечатав в стену. В проеме показалась сплошь облитая металлом массивных доспехов фигура.       — Есть! — гулко прогудела она. — Тут есть тварь!       В голове ослепительной всышкой засверкала боль — и Элрос, выставив вперед деформированные руки, с утробным хрипом кинулся на того, из-за кого ему стало так плохо. Он уже не осознавал ни того, что его легко перехватили и стянули заклинаниями, словно младенца пеленками, ни того, что его куда-то тащат, ни, тем более, того, что брата тоже куда-то уволокли — он утонул в слепящем мареве боли и порожденного ей безумия.       Когда мир начал постепенно к нему возвращаться, он всё же сумел, насколько позволяли путы, приподнять голову и оглядеться. Впрочем, слезящимися глазами увидел он немного: темный свод пещеры, удаляющиеся куда-то в сторону тускло светящегося выхода размытые фигуры в знакомых глухих доспехах да жуткую чешуйчатую морду, нависшую над ним и сочувственно скалящуюся во все имеющиеся клыки.       — Ну что, бедолага, — очень тихо прошелестела морда — и видят боги, Элрос был ей за это благодарен! — Теперь это твой единственный дом. Обустраивайся. И прощай.       Нависающая морда исчезла, стягивающие его путы ослабли, а следом в сторону выхода и виднеющегося в нем закатного неба скользнула высокая хвостатая фигура.       — Ах, да, — оглянулась она, придерживая за собой дверь. — Добро пожаловать в Корпрусариум.       Тяжелые створки отрезали от взгляда Элроса тускнеющие краски заката.