***
– Почему ты меня позвала? – спросил Фергал, усевшись на левую ветку. – Знаешь… Я много думала о том, что ты мне сказал, – потупив взгляд куда-то в сторону, произнесла Бекки, сидящая на правой. – Мне действительно стоит вернуться в рестлинг. – Не могу передать, насколько потрясающая эта новость. С чего вдруг? Квин перевела взгляд на молодого парня, ее личного ментора, и задумалась над тем, как много этот человек для нее сделал. Как обучал ее, как погружал ее в это искусство, рассказывая о тонкостях и пытаясь показать их на практике. Он был с ней даже тогда, когда она получила досадную травму головы и зареклась больше не заниматься этим делом. Ей всегда казалось, что у него было иное отношение к ней. Он никогда так не заботился о других. И она благодарна ему за это. Он – ее все. – О чем задумалась? – Не дожидаясь ответа, поинтересовался Девитт. Он улыбнулся визави своей фирменной улыбкой, чем вызвал предательский румянец у нее на щеках. – Ты так мило смущаешься. – Помнишь нашу экскурсию в Штатах? Мог ведь и не брать меня, я тогда всего несколько месяцев как на ринг ступила. И не научилась ничему, по правде говоря. Как и спустя год. Как и спустя все время. – Квин натянула улыбку и отвела взгляд, попытавшись перевести приступ самокритики в шутку. – Эй, ну не говори так. Ты – моя самая талантливая ученица. И даже не вздумай шутить о моей бездарности в роли наставника, слышишь? – Игриво пригрозил ей пальцем Фергал. – Ну и конечно же помню. И то, как привел тебя сюда в первый раз. – Не жалеешь, что показал мне это место? – Я часто прихожу сюда, когда мне плохо. Казалось бы: чувак из Ирландии, освоившийся в Японии, и колесящий по Британии. Должен ко всему привыкнуть. Но когда прилетаю в Штаты – словно сердце на куски рвется. А тут никого. Можно погрустить. Подумать о своем. Сделать выводы. Главное – не превратить в привычку. Что довольно-таки легко, учитывая, что я не особо частый гость в Небраске. Так что – пользуйся. – Благодарю, щедрая ирландская задница. – А вот будешь дерзить – сброшу с дерева. И никто не докажет, что ты, пьяненькая, не сама упала. – Против таких аргументов не попрешь. Ну что? За возобновление карьеры? – За возобновление карьеры! Вечерело. Фергал и Ребекка, сидя на грунте и упираясь в дуб, смотрели на звезды. Сегодня они были особенно яркие. Возможно, они были рады долгожданной встрече некогда лучших друзей, не видевшихся долгих четыре года. – А если у меня не получится? – Внезапно спросила Бекки, не отрывая головы от плеча Девитта. – Сомневаться – нормально. Всегда считал, что самоуверенные люди не очень дружат с головой. Просто помни, что попытаться – это уже победа. Личная. А если ты ограждаешь себя от трудностей, то ты автоматически зачисляешься к проигравшим. – Думаю, ты прав. – Тем более, скорее всего, мы будем вместе. Я планирую перебираться в Америку. На лице Квин проскользнуло удивление. Его карьера в самом разгаре. Он полутяжеловес, который принял участие в Джи Ване. И чуть его не выиграл. Будучи, при этом, иностранцем. Зачем уходить? – Не из-за меня? – мягко поинтересовалась Бекки, заглянув парню прямо в глаза. – Вообще я просто хочу попробовать себя в большой лиге… – слукавил Фергал, – но присмотреть за тобой – дополнительный стимул. Это я всегда рад. Ты же мне как сестренка. Ребекка поцеловала парня в щечку, и они продолжили наблюдать за чистым ярким небосклоном.Часть 1
30 мая 2019 г. в 08:06
– Заткнись, сука!
Закричала Бекки, одаривая Шарлотт резким ударом по челюсти. А потом еще одним. И еще одним. Она напоминала очень рассерженного спортсмена, оставшегося тет-а-тет с манящей боксерской грушей. Только Эшли Флер (настоящее имя Шарлотт), чувствовала боль. Во что Ребекка Квин свято отказывалась верить. И на то были свои причины.
Мало кто согласится с тем, что дочь легендарного Ричарда Флера заслуживала такой участи. Допрос Линч в отделении полиции Небраски не даст обнадеживающих результатов насчет ее психического состояния, а все аргументы по части совершенного поступка не покажутся ни убедительными, ни даже адекватными. Трагедия, по сравнению с которой двойное убийство, а затем и самоубийство Криса Бэнуа покажется детским лепетом и пережитком прошлого. Трагедия, по случаю которой фанаты всего мира будут углубляться в конспирологию, не вылезая из нее десятки лет, и пытаться оправдать некогда любимицу публики – вечно недооцененную Бекки Линч. Им будет плевать на доказательства, на показания свидетелей, на то, что сама инициатор всего этого ужаса, во всех подробностях, деталях и красках пересказала случившееся, заставляя даже прожженных и видевших на своем веку достаточно ужасов полицейских, неловко чувствовать себя при виде ее улыбки. «Я никогда не верил в Бога. Никогда. И не верю до сих пор. Но в ту ночь я общался с самим Дьяволом» – заключил начальник городского отделения полиции штата Небраска в интервью для какого-то местечкового канала. За 7 дней до того, как он досрочно вышел на пенсию. За 20 дней до того, как он скончался в своей постели от сердечного приступа.
Бекки любила это место. Всегда, когда промоушен заезжал в данные края, с целью провести очередное из тысячи своих шоу, Линч посещала его. Брала напрокат машину и отправлялась в путь. Непримечательный пустырь внутри густого соснового леса, с одиноко стоящим в середине бедной локации дубом, раскинувшим на правую и на левую сторону две свои толстые ветки, как раз на уровне груди рыжеволосой бунтарки. Дерево напоминало статую Христа Искупителя, но было в нем что-то такое… зловещее. И успокаивающее одновременно. Ребекка сидела под ним, потягивала сигару и надпивала с горла свое любимое «Хеннесси ХО». Дальнейшая езда в нетрезвом виде могла сулить неприятные последствия для карьеры, но едва ли ее это волновало. Да и так получалось, что за все время Ребекку так никто и не остановил, несмотря на то, что прокатные тачки – одна из главных целей дорожного патруля. Возможно, попадись она хоть раз, всего этого можно было избежать. Но история, как говорится, не знает сослагательных наклонений.
– Умоляю, прекрати!
Шарлотт молила о помощи. Точнее не молила. Завывала. В промежутках между неприятными ударами по голове, она слезно поглядывала на Бекки, стараясь понять мотивацию ее поступка. Она знала, что Линч беспокоит положение в ростере. Она многократно выслушивала ее жалобы за стаканчиком дорогого виски в местных пабах, но никогда не могла подумать, что ее подруга (хотя уже, скорее, бывшая) была настолько озабочена стандартной рабочей ситуацией. Если сложить все это с бесконечным продвижением Шарлотт в роли топового лица женского дивизиона, то какая-никакая картинка начинает прорисовываться. До той поры, пока на нее не проливается ведро багровой краски. Не потому, что есть недостающее звено, тот самый загадочный пазл, детали которого прояснят все, что только можно прояснить, со стопроцентной точностью. Хотя и это тоже. А потому, что очередной хук находит свое место около ее виска.
– Если ты спать удумала, то немедленно прекрати!
Линч, нащупав сквозь порванную черную майку Шарлотт сосок, выкрутила его что есть силы, вложив в этот незамысловатый маневр всю злость и всю обиду, копившуюся в ее закаленной ирландской душе на протяжении последних нескольких лет. Эшли, что секундой ранее погружалась в бездну и находила умиротворение в гаснущих в ее голове огоньках, издала истошный крик. Такой же крик издала и Линч. Но не от боли. Точнее от боли, но не физической.
Долгие переговоры с руководством… Достижение согласия… Избиение Шарлотт на ринге после очередной неудачи… Бешеные возгласы поклонников, убедившие скептично настроенное начальство, что задумка Бекки может заиметь успех... Долгожданная титульная смена, обернувшаяся не накруткой счетчика для Флер, а ее собственным триумфом… Убедительная защита в матче по специальным условиям… Проигрыш в трехстороннем лестничном поединке, но шествующий за ним успех, о котором она и мечтать не могла – выигранная Королевская Битва... А затем... А затем закрытие главного шоу года, – Рестлмании, – своим матчем, завершившимся уверенным плевком в Шарлотт, в некогда самую кассовую звезду UFC – Ронду Раузи, и позированием с двумя чемпионскими титулами под громогласные возгласы толпы... Всего этого не было. Не было, черт возьми! Уснув под этим самым дубом и опустошив заветную бутылку, она придумала всю эту сказку. Которая могла стать явью, если бы Винс, жопа заморская, МакМэн, имел на нее хотя бы часть тех видов, что имел на белобрысую перерослую тюльку. Которой мало одной подсобившей ей генетики. Которая еще и грудь свою, размером с Меркурий, растянула до уровня Юпитера, став походить не на первосортного профессионального атлета, а на звезду фильмов для взрослых категории «милф». Но Бекки поверила в этот сон. Самый продолжительный и самый приятный сон в ее жизни, нереальность которого она отказывалась принять даже тогда, когда сблевывала проклятый виски на землю, чудом не захлебнувшись рвотой.
Линч продолжала кричать. Пульсирующая боль в груди Шарлотт стихла, и она, несмотря на затуманенный рассудок и размытую картину, наблюдала за этой демонстрацией нечеловеческой душевной муки, которая струями, словно артериальное кровотечение, выливалась из Бекки. Флер надеялась, что она попросту перегорит. Что оковы, наконец, отцепятся от ее стройных, но по-мужски крепких ног, и позволят двигаться дальше, отпустив все накопленные обиды в воздух. Эшли смотрела на все это с жалостью. Стокгольмский синдром? Возможно. Но вряд ли она когда-то сумеет забыть этот импульс. Что-то тут должно умереть. Или дружба, или... Или она.
Задумавшись об этом, Шарлотт не заметила, как кое-что изменилось. Кое-что, от чего ей тут же стало не по себе. Если бы это было фильмом, экранизацией второсортного, а то и третьесортного абсурдного ужастика, незаинтересованный зритель тут же отметил бы этот прием. Но когда у тебя поврежденная, возможно даже сломанная челюсть, опасно кровоточащий висок, а в голове как будто играет оркестр «Мариачи» с ампутированными конечностями, указывая на нестабильное давление – понимание приходит не сразу. Тишина... Нет, даже не так. Полная тишина. Никакая живность, никакая ночная птица не пытается ее нарушить. Пустырь, расположение которого вот еще недавно значилось внутри лесной чащи, буквально отделился от внешнего мира. Как остров, умиротворенно расстилающийся в океанских водах. «Это наша сцена» – подумала она. «Это наши роли» – подумала она вновь. «Это наша пьеса» – заключила Шарлотт, с трудом проглотив ком в горле.
Чуда не произошло. Бекки затихла. Но эта улыбка... Боже, эта дьявольская улыбка! Она могла значить что угодно, но только не то, что ирландка сбросила камень с души, и сейчас начнет искренне извиняться, раскаиваться, и клятвенно молить об избегании судебного процесса. А согласилась бы на такое Эшли? Вероятно, она бы согласилась на все, что предложила бы ей рыжая бестия, лишь бы поскорее убраться отсюда и продолжить вести мирную, а главное: спокойную жизнь. Скорее всего, Шарлотт даже завершила бы свою карьеру, или продолжила ее в другом месте, настойчиво убеждая Винсента МакМэна младшего одарить Ребекку тем продвижением, которое получала и, без сомнения, продолжала бы получать она. «Господи, я постараюсь обо всем забыть и помогу ей с реабилитацией в обязательном, мать его, порядке, только бы она помиловала меня!» – резюмировало ее сознание жалостливым криком. Только вот правда в том, что выбора ей никто не давал. И последняя, на тот момент, мысль, потеряла свою актуальность уже через считанные десятки минут. Потому что... Потому что такое невозможно простить. То, что Бекки делала до этого – можно. Несмотря даже на тот факт, что она явно наслаждалась новоявленным амплуа. Но то, что произошло потом... Нет, никогда.
Линч смотрела на Шарлотт. С обожанием, ненавистью, презрением, страстью. Чего только не было в ее чувствах. Она и правда ценила ее. Уважала ее. Оттого больнее было предательство. Оттого длиннее, ухабистее и уродливее прорезался рубец на ее сердце, когда она услышала этот разговор. Когда она, после той самой горячки, выбрав момент, направилась в кабинет Винсента. Когда она, как на духу, желала предложить ему план действий, рискующий перенаправить вектор направления ее образа на сто восемьдесят градусов. Когда она, подходя к двери, словно принимая участие в съемках дешевого «Би-муви», услышала разговор. МакМэн предлагал Эшли проиграть свое чемпионство Ребекке, с которой за пару недель до этого у нее начнется противостояние. Сюжет был не очень похож на увиденное в сказочном сновидении, но Линч получила хотя бы какое-то внимание, и этого хватило бы с головой, чтобы зарекомендовать себя и замахнуться на большее. Флер отказалась. Подруга, осведомленная о переживаниях Бекки больше, чем кто-либо другой, произнесла фразу, означающую четкий, безапелляционный отказ. «Обойдется» – выдала Флер. «Как насчет Кармеллы?» – продолжила она.
Бекки ушла. Уверенной походкой независимой женщины. Почти что мужчины. Не озираясь по сторонам, не показывая слабость, обиду и горечь. Вызвала такси и, не обращая внимания на монолог водителя, задумчиво поглядывала в окно, изучая меняющиеся пейзажи. И только поднявшись в номер отеля, она заплакала, прижав подушку к лицу. В нее же и кричала, убеждая себя в том, как «ненавидит эту суку». Уже спустя два часа, опустошив внушительную часть мини-бара, она, не раздеваясь, крепко спала в постели, укрываясь разорванным одеялом, за порчу которого заплатила несколько сотен долларов. И никто ей не мог помочь. Никто ей не мог сказать, что Шарлотт в тот день не было на шоу. Никто ей не мог сказать, что импланты чемпионки дали течь и потребовалась внеплановая операция, исключающая контакт с рингом как минимум на несколько недель. Никто ей не мог сказать, что МакМэн буквального из штанов вырывался, дожидаясь, когда бунтарский дух очаровательного воина поглотит его кабинет, и маленький, робкий чертенок выскажет все, что думает о несправедливом начальстве. И тогда, оценив усилия, оценив храбрость, погрузившись в напускную задумчивость, он дал бы ей добро. Потому что ценит характер. В особенности, если дело касается справедливых требований верных рабочих лошадок. Пуш Линч был на карандаше. И получить его было суждено только лично, а не через ненавистную подругу, которая неоднократно выбивала ей положение получше. Но она не могла этого знать.
Шарлотт, тем временем, пыталась отвести взгляд от лица Бекки. Безуспешно. Она не верила в паранормальное, в сверхъестественное и прочую, как казалось ей, бурду, но сейчас тень сомнения гладкой, почти невидимой волной, проплыла перед ней. Это была не Линч. Ее тело. Ее лицо. Но не ее глаза. Не ее эмоции. Как будто она прошла через девять кругов ада по Данте Алигьери. И выжила. Нашла дорогу назад, растеряв по пути остатки разума. Вместо того чтобы стать бесом, дьявольским приспешником, да чего уж там – самим Мефистофелем (уж свергнуть его с престола, в таком облике, ей не составило бы труда), она вернулась на Землю, дабы творить зверства здесь. Набирать учеников и посвящать их в самое темное, мерзкое, что только может быть на свете, и, собрав громоздкую армию бесчеловечных психопатов – подчинить себе планету и властвовать над ней. А в завершении, ознаменовавшем ее разносную победу – создать собственный рестлинг-промоушен, где она, еженедельно, побеждает толпы таких, как Шарлотт. Возможно даже толпы Шарлотт, чем Бог не шутит.
И в своих размышлениях Эшли была права. Ребекка действительно прошла через девять кругов ада. Только не тех, которые описаны в «Божественной комедии». Одиночество и недоверие к окружающим, нежелание выпустить накопившийся груз с души: все это привело к необратимым изменениям в коре головного мозга. «Необратимым» в том случае, если своевременно не получить помощь. Простыми словами: Бекки, создав вокруг себя враждебную атмосферу, усугубляющуюся постоянными неудачами в любимом деле, начала сходить с ума. Медленно, но верно. А когда причин для злобы не оставалось – она их придумывала, усугубляя уже имеющиеся. Но все это не возымело бы таких катастрофических последствий, если бы в кастрюлю из вышеописанных проблем не попал «секретный ингредиент». Он существует с того момента, как пресловутый «хомо сапиенс» впервые нащупал своей твердой ступней каменистую земную опору. Ему посвящают песни. О нем снимают фильмы и пишут книги. Многочисленное количество мыслителей и заслуженных талантливых личностей называли его лекарством и ядом в одном флаконе еще задолго до появления химиотерапии. И имя ему – Любовь. Та самая любовь, источник всего плохого, но также и всего хорошего, что есть на свете.
«Привет, меня зовут Ребекка, какими судьбами?» – обратилась Бекки к высокой девушке, мило сдувающей падающие на нос волосы цвета пляжного песка, перекатывающейся из стороны в сторону, выполняя незамысловатые упражнения. Действительно, что она могла делать на отборе в крупнейшую компанию про-рестлинга во всем мире? Наверняка потешить свое эго: показать удивительные атлетические способности, да и пойти по своим делам под тяжелые вздохи завидующих дилетантов. Хрен его знает, как Линч отважилась подойти и начать разговор, не провалившись сквозь землю и не напортачив как следует. Одно дело – в пабе к понравившемуся мужичку, который опустошил до этого пару стаканчиков крепкого пойла, другое – к ней. Она сразу очаровала Бекки, отпечатавшись в памяти человеком прекрасным, совершенным, недостатки которого перетекают в преимущества, тогда как сами преимущества выгодно преобладали над всем прочим. Разговор завязался более чем удачный. Обе прошли трай-аут, обе стали подругами. Просто подругами. «Пока еще просто подругами» – утешала себя Линч, параллельно встречаясь с Люком Сандерсом, которого была готова пнуть коленом под зад в любой удобный момент, что в итоге и сделала. Правда, того самого момента так и не дождавшись.
Эти игры в гляделки были бесконечными. Шарлотт казалось, что даже если Линч прямо сейчас не вытащит из штанов тесак, и не оттолкнет от себя метким броском, попадая ровно между глазных яблок, она просто сгорит под воздействием нечеловеческого напора, отражающегося во взгляде напротив. Но Бекки ее пожалела. Отвернувшись, она отошла на пару метров, повернулась вновь и полюбовалась своей работой – впервые, за время их прибытия сюда.
Белокурая женщина, в порванной плотной черной майке, синих джинсах и осенних сапогах с предательски длинными для побега каблуками, теперь уже сломанными. Она была прекрасна для одних, и слишком некрасива для других. Кто-то ее обожал, кто-то всем сердцем ненавидел. Кто-то восхищался ее упорной работой и самосовершенствованием, кто-то восклицал, что всеми своими успехами, в частности попаданию в промоушен, она обязана своему легендарному отцу. Кто-то радовался, созерцая ее триумфы, кто-то чуть ли не проклинал очередную ее победу и выигрыш нового чемпионства. Личность Эшли – максимально противоречива, но каждый находил в ней что-то, за что невольно мог зацепиться. Сейчас она предстала взору одной единственной девушки, которая, несмотря на пелену ненависти перед глазами, видела в ней Божество. Порочное, грязное и высокомерное, но Божество.
Шарлотт, обвязанная вокруг старого дуба тонкой, но прочной веревкой, была лишена любого шанса на побег. Дедушка научил Бекки всем возможным вариациям морского узла и посмеивался над вопросами пыхтящей, тогда еще темноволосой девочки, как ей подобные знания пригодятся в жизни. Посмеивался так, будто знал, что она станет привязывать к дереву объект своего обожания, закрепляя руки на торчащих в сторону ветках, реконструируя знаменитую казнь Иисуса Христа. Доживать в таком положении последние часы своей жизни было невыносимо. Не говоря уже о побоях, чуть не оторвавшемся соске и вывихнутом в результате самозащиты плечевом суставе – жутко чесался нос. Как чешется в парикмахерской, только хуже. Казалось, она уже готова перетерпеть его перелом, лишь бы Линч до него дотронулась и прогнала невыносимую чесотку. Но она была сбита с толку очередным порывом сумасшествия.
Ребекка, рассмеявшись и подержавшись за живот, пошла к арендованной машине, оставленной в двадцати метрах от злободневного дуба. Пока она дошла к транспортному средству, пока покрутилась возле него, после чего, смиловавшись, открыла заднюю дверь и достала содержимое – сердце привязанной женщины колотилось об грудную клетку, очевидно просясь на выход. Резкими, неаккуратными движениями, ирландка вытолкнула из машины пенек. Затем еще один. И еще. Позже показался топор, стопка газет и бутылка с непонятным содержимым – наверняка солярка. Где-то в штанах бестии должны быть и спички. И без того встревоженное сердце забилось с новой силой. «Значит вот оно как получается. Она меня здесь... сожжет» – подумала Шарлотт. Ей захотелось, чтобы темно-красный механизм, обитающий в первой трети ее тела, внезапно разорвался. Не выдержал этого стресса, не выдержал всей этой бредовой, словно описанной словами сценариста-шизофреника ситуации. Но спортсмен он потому и спортсмен, что на нем можно верхом ездить и ничегошеньки ему не будет. Прокрутив в голове мысль, что ей предстоит погибнуть, испытывая самую сильную из всех возможных болей – Шарлотт отключилась. Перед обмороком она видела как Бекки, задорно вышагивая с набранным инвентарем, лупила по массивным пенькам ногами, отчего те отскакивали, как при ударах железного молота. Жуткая картина.
Последней каплей для Бекки стал проигрыш «этой черножопой» на рядовом домашнем шоу. Она не была расисткой, более того, ей самой приходилось испытывать трудности на данной почве. Чего только стоят придирки к ее акценту со стороны малоуважаемого Кевина Данна, предложившего Винсу МакМэну и Полу Левеку оградить ее от работы на микрофоне. И оградили, по итогу. Но Наоми – это пример безобразной исполнительницы, у которой за плечами нет ничего, кроме выслуги лет. Ничем не выделяющаяся, неспособная проявляться творчески, не умеющая подать себя интересной личностью. Ее предел – это пугающие, бездарные телодвижения под безвкусный аккомпанемент «Си-Эф-О», с упором на трясущиеся выпуклости, обтянутые безыдейным костюмом и обжигающим сетчатку глаза своими кислотными цветами. И черт с ним, с проигрышем. Настоящий рестлер не то, что должен – он обязан уметь проигрывать. Без этого никуда, будь ты хоть трижды Вуди Аллен. То, каким образом он был обставлен, выглядело унижением. Именно им и являлось.
По плану: короткий, сносный матч с победой Наоми по сворачиванию. Стандартная программа с демонстрацией самой яркой части арсенала. По сути то, что нужно для середины карда, когда зрители подустали и их нужно взбодрить бодренькой трехминутной баталией. Но незадолго до выхода к Бекки и «этой черножопой» подходит Кевин Данн. Подходит с новостью о том, что предыдущие матчи были слегка перетянуты, а отнимать время у главного события они не могут. Поэтому под урезание попадает их, и еще несколько соседних поединков. План Данна был нехитрым: сразу после гонга Наоми врезается своей черной жопой в голову Бекки и одерживает «ошеломляющую» победу, купаясь в овациях публики. Линч, подогретая недавно произошедшими событиями, хотела устроить зазнавшемуся операционному директору разбор полетов, между тем поинтересовавшись, как давно, к хренам собачьим, у хаус-шоу появились строгие временные рамки, которых нужно придерживаться? Вопрос резонный, ведь подобные мероприятия всегда служили некой отдушиной для исполнителей, что после платных шоу и прямых эфиров могут сбросить напряжение, развлекая публику легенькой программой, а порой и откровенным баловством. Она бы добавила, что его уродливая морда лица, напоминающая скисшую капусту, ей порядком надоела, и если он хочет ставить ей условия, то пусть появляется с Полом Левеком или Винсом МакМэном, если не лично, то хотя бы с их голосом в телефонной трубке. Она бы подытожила этот маленький спич словами «и от тебя воняет», плюнув ненавистному всеми куску дерьма в лицо, закрепив уважение среди коллег в раздевалке. Но противный, до тошноты отталкивающий голосок, который, ни в коем разе, не раздражал искусного гурмана в облике Кевина, прожег сырой воздух холодного помещения и выдал что-то наподобие: «Хорошо, сделаем». Не успев Бекки поделиться своей слюной и с ним, и с ней, как заиграла ее музыкальная тема, призывающая явиться пред народом. И можно было наплевать на это, конечно, но ведь среди пришедших на шоу есть и ее поклонники...
Вышла Бекки. Как всегда в сопровождении отличной реакции. Вышла «эта черножопая», изображая что-то между тверком и тектоником. Отклик на нее была намного слабее, несмотря на то, что обе отыгрывали роли положительных персонажей. Что, впрочем, было закономерно: люди не любят пустышек, и будь у Наоми хоть крохотная тяга стремления к прогрессу, она бы наверняка расстраивалась фактом столь пассивной поддержки. Дальше все, как и описывал им Данн. Линч ничего не сказала ему там, и невыполнение указания теперь выглядело бы вспышкой ярости трусливой девчонки, чего Кевин, по идее, и мог добиваться, подойдя к ним за минуту до начала. Линч жутко не любила подобные матчи. Они, как считала Бекки, обрубают смысл борьбы на корню. Вот она идет к оппоненту, в бойцовской стойке, готовясь отразить один из его ударов, и какой-то выпад обгоревшим окороком, по идее, должен стать фатальным как раз для владельца окорока. Но нет. Она выполняет работу. И изображает полную дуреху, попавшуюся под задничный выстрел спустя секунду, всего одну секунду, после начала поединка. Стыд. «Один, два, три». Музыкальная тема Наоми. Пару фанатов ликуют, остальные в недоумении пытаются понять, что произошло.
Линч одолевает ярость: она даже не думает отыгрывать повреждение и покидать арену, держась за голову да ковыляя ради приличия, изображая бедную, несчастную лохушку. Она выкатывается с ринга, и разбавляет неловкую заминку минуткой комедии. Минуткой комедии в понимании фанатов. Минуткой отчаяния и сладкой мести в понимании рыжеволосой. Ирландка, находясь между концом дорожки ведущей к рингу и самим рингом, раскидывает руки в сторону, хлопает в ладошки и, оббегая четырехугольник под взглядом недоумевающей Наоми, кричит: «Большая вонючая жопа, большая вонючая жопа...». Американские зрители, как и положено, в экстазе. Они мигом подхватывают чант и разносят его по воздуху арены. «Большая вонючая жопа» – только и слышится на всю округу. Возможно, не совсем профессионально, возможно даже не совсем красиво по отношению к хоть и безалаберной, но все же коллеге, однако Бекки переполняла гордость. Мало того, что она сделала то, чего от нее желали определенные руководящие лица, так еще и публику одарила зарядом позитивной энергии. А не в этом ли заключается работа промоушена со словом «Entertainment» в аббревиатуре? Линч, задержавшись на рампе, показала едва не плачущей Наоми средний палец и удалилась. Больше она никогда не ступала на этот ринг.
– Просыпа-а-а-а-айся-я-я-я-я.
Шарлотт была вне себя от счастья. Ей показалось, что она слышит нежный голосок своей мамы, ласково обращающийся к ней по утрам. Обычно (по крайней мере, как может помнить Флер), за этим следует заветная фраза: «Еще пять минуток, ма», но сейчас она была рада открыть глаза и оставить этот отвратительный сон позади. Но она не оставила. Сон все еще оставался суровой явью.
Линч, продолжая улыбаться, на этот раз по-дурацки, как подросток после первого сексуального опыта, держала в руках бутылку. Не успев Эшли подумать о жгучих прикосновениях солярки к своему телу, как Бекки запрокинула ей голову и стала вливать содержимое в ротовую полость. Это была вода. Обычная, минеральная вода. Она очень хотела пить, и горло ее побаливало после всех этих невозможных криков. Но такой жест показался не заботой одумавшейся подруги, которая не может придумать, как приступить к извинениям. Все куда тривиальнее и мрачнее: ей хотели продлить жизнь. Спектакль не окончен. Не хэппи-энд.
Освободившись от питья, и вдохнувши полной грудью воздух, Шарлотт осмотрелась. И, настолько незаметно, насколько только смогла – с облегчением выдохнула. Дрова пустились на костер. Как и бумага. Никто ее сжигать не собирается. «До той поры, пока обезумевшая подруга не вытащит из машины запасную кладку» – подумалось ей. Она и вправду достала из машины не все, и дальнейшая вылазка ирландки к содержимому транспорта заставит ее поседеть раньше времени, но до этого еще минут десять. А пока что Бекки просто берет пенек, который доселе не пригодился, ставит его в двух метрах от связанной женщины и присаживается поудобнее, прикуривая полюбившуюся сигару.
– Давно трахаешься с Андраде? – спросила Бекки, выпустив клубок дыма. – Почему он? – не дожидаясь ответа, продолжила девушка.
– В этом дело? – слова дались ей с трудом. Она явно переоценила свои усилия, пытаясь разговаривать как можно громче. Горло все еще пылало обжигающим пламенем, и это было не так заметно, пока ей не разрешили говорить. Но любопытство, с примесью удивления, одержало негласную победу, и она попыталась закончить. – Так забирай. Забирай же, ну! Если он тебе так нужен. Если он рискнет подойти к тебе, сумасшедшая ты ревнивая дура!
Ребекка, вопреки опасениям Эшли, никак не отреагировала на вырвавшееся оскорбление. Только сделала несколько затяжек и задумчиво смотрела на обездвиженную жертву, то и дело переводя взгляд с ее лица на неаккуратный разрез футболки. В нем, если постараться, можно было увидеть внушительных размеров грудь, скрытую под тканью чудом уцелевшего бюстгальтера. В другой обстановке это бы вызвало приятную дрожь по телу Бекки. Пресловутые бабочки в ее животе всеми силами прогрызали бы путь наружу, но все, что у них получилось бы – так это пощекотать внутренности и вызвать непреднамеренную, глупую ухмылку на лице. Неловкость и неосязаемую пикантность внезапно пробудила бы мысль, что все эти чувства ирландка испытывает к особи женского пола. И пусть всю свою сознательную жизнь Линч была толерантна, а видеть идущих за руку мужчин ей было совсем не в новинку, за собой она никогда не замечала сексуальный интерес к женщинам. Даже в средней школе, когда чаще всего и происходит подобное любопытство. Но сейчас она не может позволить себе расслабиться. Проявить безволие. Дать чувствам контроль. Поезд ушел, Бекки не смогла запрыгнуть в последний вагон. И никогда не успевала.
Все, что ей оставалось делать, так это мириться с тем, что существует человек, который трахает Эшли. Сначала ее трахал Брэм. Трахал и избивал, сучья рожа. Линч тогда очень жалела, что никогда с ним не пересекалась, и не превратила его дурацкое лицо в фарш. Недоделанный хардкорщик: утром ему вставляют люминесцентную лампу в задницу, перед толпой фанатов-извращенцев, вечером он бил Шарлотт по лицу. Она пускала ее к себе домой в такие моменты. Она и уговорила развестись. Потом ее трахал наш оператор, Джон. «Хороший парень, – говорила Шарлотт, – но слишком нежный, не пробыть нам вместе больше пары месяцев». Так и получилось. Следующий год она стабильно трахалась с Джеком, владельцем ресторанчика «Красный Лобстер» в Орландо, с которым познакомилась в зрительских рядах на одном из специальных шоу от «Эн-Экс-Ти». Приятный мужчина, но слишком властный, ревнивый. Они часто ссорились, но после хорошей ссоры хорошенько трахались – вот что знала Бекки, и что терпеливо выслушивала, пытаясь не отдаляться от лучшей подруги. Их расставание стало для Линч настоящим праздником, пусть и при Шарлотт она старательно напускала грустное лицо и вздыхала, слушая рассказы об их совместном времяпрепровождении. Тогда же произошел случай с украденными из «АйКлоуд» фотографиями в стиле ню, а хакеры, вдобавок, пообещали интересные ролики сексуального характера при участии Эшли и Ребекки. «Эх, если бы» – пришло тогда в голову ирландке, когда она ехала успокаивать дочь Рика Флера.
Девушки пили, опустошая бутылку излюбленного «Хеннесси», когда Бекки, шутки-намека ради, поинтересовалась, что же они будут делать, когда злосчастные порнографические видеозаписи попадут в сеть? Понятно, что Линч не надеялась на кинематографичное «а давай попробуем и узнаем», после чего они всю ночь занимались бы бурным сексом под объективом выключенной камеры, но выражение лица многократной женской чемпионки напрочь отбило коробившее изнутри желание Линч признаться в своих чувствах. Насилу сдержав слезы, она допила содержимое стакана и погнала собутыльницу «на боковую», под предлогом, что нечего на ночь глядя распускать сопли. А сама смотрела на потолок, тихонько хныкая и проклиная свое существование. Последние два года Шарлотт не заводила отношений, и все контакты были сугубо одноразовыми. Линч не бросила принимать попыток сблизиться, но все боялась переступить ту грань, когда Эшли прозреет от непрозрачности намека и пошлет ее куда подальше. По итогу, она или не понимала ее, или старательно делала вид, что не понимает. А ошарашить внезапным: «Ты. Я. Вместе. Что думаешь?» не решилась, даже когда поняла, что все тщетно и хуже уже не сделаешь. Не сделаешь, потому что она не хотела с ней дружить. Она хотела любить ее, сдувать пылинки, угощать ароматным кофе по утрам и забавляться, кормя с ложечки. Выпивать по выходным скотч, виски, эль, отпуская шуточки о том, как им хорошо без мужиков и их «сосисочных» обществ. Целовать в пухлые губы и засыпать в обнимку, грозясь стереть в порошок любого, кто посмеет к ней притронуться. Все, о чем могла мечтать Бекки – чтобы Шарлотт была ее женщиной. И наплевать на все остальное. Наплевать на Винса МакМэна, наплевать на Пола Левека, наплевать на Кевина Данна (желательно три раза наплевать, не меньше), наплевать на эту несчастную компанию целиком, да и вообще на всю индустрию. Но вот она узнает, что помимо прочих рестлерских забот, она взяла на себя промоутирование «Эн-Экс-Ти». Сперва Бекки подумала, что Шарлотт возобновила отношения с Джеком, так как заниматься этим ей приходилось в Орландо. Но подозрительно частые появления в обществе Андраде Алмаса поставили все на свои места. «И чем я хуже этого латиноса?» – сказала шепотом Ребекка, закидываясь «психотропными» на прошлой неделе.
– Ничегошеньки ты не понимаешь, Эшли.
Ловким движением пальцев сигара отправляется нарушать законы гравитации, улетая куда-то вне поля зрения обеих. Линч поднимается, переносит пенек к огнищу и, садясь напротив, начинает потирать руки, периодически поднося их к пламени. Шарлотт не выдержала.
– У меня с ним правда ничего серьезного, – попыталась оправдаться Шарлотт, не сдерживая тревожных ноток в голосе. – Я действительно не буду противиться разрыву отношений, уступая тебе дорогу. И я это говорю не потому, что намертво привязана к дереву и, скорее всего, умру сегодня ночью.
Последние слова были произнесены очень жалостливо. Из глаз Эшли покатились слезы. Она шмыгала носом, пытаясь взять себя в руки. Бекки ухмылялась. Но нацепив собственную, естественную гримасу. Сейчас это была Ребекка Квин. Та самая Ребекка Квин, которую все привыкли видеть, и знать. И если бы не Шарлотт, продолжающая мучиться, стоя вплотную к колючей древесине, это бы походило на простую дружескую размолвку, которая завершится сразу же, как только собеседники решатся открыться друг перед другом. Линч было холодно. В глазах несчастной Флер, почему-то, это был хороший знак. «Плохим людям не бывает холодно» – наивно полагала она. Линч и не была плохой. Она была безумной. С потихоньку умирающим рассудком. Но не плохой.
Бекки поймала себя на мысли, что сейчас идеальный момент. Насколько он может быть таковым в этой ситуации. Если она и правда ничего не понимает, то как-то нечестно отправлять ее на тот свет не прояснив ситуацию. А ведь притворяться есть смысл. За бессердечность не придется расплачиваться, если прикинешься невинной дурочкой и похлопаешь глазками, услышав три заветных слова. «В этом вся Шарлотт» – подумала Бекки. И отметила, как способно меняться мнение о человеке, когда любовь переключается на ненависть.
– А что ты скажешь, если... – Линч поднялась и медленным шагом направилась в сторону дуба. – Если я скажу, что хочу отпустить тебя?
– Эээ...
– Закрой свой чертов рот.
Эшли удивилась, но выполнила просьбу.
– Не для того, чтобы ты уехала и доложила полиции, – продолжила она, – а для ночной прогулки под полной луной, – Ребекка взглянула на ночное небо, поморщилась, – мы представим, что она полная.
Пазл в голове Шарлотт рассыпался на части и стал складываться заново.
– Прогулки, которая изменит все, загладит все неровности и позволит забыть этот день, как страшный сон. Мы ходили бы по лесу, собирали ягоды, если бы они тут были, – девушка расплылась в застенчивой улыбке и рассказывала все это, не сводя глаз с лежащего возле ее ног камня, – мы бы смотрели на звезды, а я бы показала тебе большую и малую медведицу. Я бы фантазировала на тему того, как хорошо было бы оказаться сейчас в какой-нибудь ирландской деревне и лежать на высокой скале, наблюдая за чистым, ярким небосклоном.
Флер явно смотрела на всю эту картину не так, как десятком минут ранее, но все еще не могла разобраться, что к чему. Сердце поняло и застучало сильнее, или ей так показалось, но мозг все еще не был готов принять необходимую информацию.
– Я бы нарвала самых красивых, самых прекрасных и самых редких цветов, которые только отыскала бы в округе, но не рискнула бы протянуть их тебе, потому что они настолько уродливы, настолько невыразительны на твоем фоне, что портят всю картину, портят тебя. Портят как твоя ложь, твое лицемерие, твое нежелание делиться со мной местом под солнцем! – Бекки, казалось, тоже начала плакать. Глаза ее засверкали, по крайней мере. – Я бы зарылась в твою грудь лицом, ей Богу, Шарлотт. Как до твоей операции, так и после. Я люблю тебя.
Гром ударной волной разнесся по сознанию Шарлотт Флер не оставляя ни единого приглушенного участка. Их разговоры, жалобы Линч на Сандерса, глупая шутка про публикацию несуществующих роликов – все это всплыло в ее голове. Двусмысленные моменты, которые она принимала непонятным европейским юмором, тут же налетели на взявшийся из пустоты холст, закрашивая любые намеки на скучную белизну бумаги. Эшли почувствовала себя идиоткой. Нет, даже не так. Не было большей идиотки на этом свете, чем она.
И ведь самое смешное, что даже при всем желании, она не могла спасти свою шкуру искренним взаимным признанием. Потому что она банально не думала об этом. Никогда. Ни разу в своей жизни она не представляла Линч в качестве потенциального партнера. Ни разу не смотрела на нее через призму своих вкусов и предпочтений. Они были исключительно хорошими подругами, которые могли доверить друг другу все, и сохранить эти тайны до скончания веков. И до этой поры ей казалось, что сложившаяся ситуация взаимна. Что обеих все устраивает. Возможно, признайся Бекки в свое время, какие имеет на нее виды, они бы стали встречаться. А может, и нет. Возможно, общение бы прервалось и ограничилось сугубо деловыми разговорами, но даже это лучше, чем столь токсичные, разрывающие оковы адекватности отношения. Флер понимала, что ей нечего ответить. Ей нужно время, но здесь его нет. Единственное, на что ее тогда хватило, это:
– Прости.
Бекки опустила голову. Опустила так, что Шарлотт не видела ее лица. Растрепанные рыжие волосы, покидая плечи, стали опускаться вниз, по направлению ирландского подбородка. Сейчас Линч была похожа на карикатурного персонажа манги, изображающего нехитрыми движениями тела внезапно возникшую обиду.
Всхлип.
Еще один.
И еще один.
Бекки подняла ладони к лицу и закрыла его. Звуки, издаваемые сквозь получившиеся «ворота», походили на плач. Тихий, размеренный плач нашкодившего ребенка, который знает, что провинился. Шарлотт не обратила внимания, что тишина уже не такая явная, какой была спустя минуту после крайнего избиения. Шарлотт не обратила внимания, что ей отчетливо слышны звуки костра, который до этого беззвучно пронизывал воздух, напоминая дорогостоящую голограмму. Шарлотт не обратила внимания, что теперь ее нос не чешется, а появившийся из пустоты ветер приятно обдувает ей лицо, все сильнее и сильнее с каждой секундой. Шарлотт не обратила внимания и на то, что лесная жизнь снова давала о себе знать: сверчки пели свою музыку, совы ловили ритм, а лягушки бесцеремонно вплетались во всю эту симфонию. Эта мысль могла ее успокоить, но утешение было найдено в другом: Бекки плакала. «Плохие люди не плачут» – продолжала свой самообман женщина. И быть может, она была права. Быть может, плохие люди и вправду не способны на столь искренние, столь личные эмоции. Но все это никак не относится к тому, что сейчас происходило с Линч.
Она наклонялась всем туловищем вниз и возвращалась в исходное положение. Спустя короткий промежуток времени начала топтаться ногами на месте. Подергивания усиливались, и вместе с непонятными звуками, которые все еще ассоциировались с плачем, Бекки походила на эпилептика, срочно нуждающегося в помощи. Эшли не успела подумать о том, как было бы здорово, если бы та отбросила коньки прямо сейчас. Смерти от голода или обезвоживания она не страшилась – прокатный автомобиль со встроенным «Джи-Пи-Эс» датчиком был ее бесстрашным спасителем, который, рано или поздно, приведет отряды помощи прямиком к месту экзекуции. Ведь к тому моменту, когда желание выжить перебороло непонятное сочувствие к подружке с повернутым набекрень рассудком, та уже опустила свои руки. Все это время Линч смеялась. Начав тихими смешками, она заливалась сатанинским хохотом, как будто находила в ответе Шарлотт что-то невероятно смешное. Что-то, чему позавидовал бы покойный Джордж Карлин.
Флер переполняла злость, и ее можно было понять. Все это время она пыталась оправдать Линч, найти ее поступкам объяснения. Женщина убеждала себя в том, что не все потеряно, что у Бекки хоть и есть замысел, но она может отказаться от него, когда осознает, насколько далеко зашла. Эта надежда жила после всего.
Линч знала, что у Шарлотт в ту ночь были переговоры с руководством, которое утверждало для нее новые обязанности. На персональной стоянке промоушена, к тому времени, оставалось всего пару машин, и это определенно играло ей на руку. Увидев выходящую из дверцы Флер, она подозвала ее к себе и предложила прокатиться к их любимому в этих окрестностях пабу. Шарлотт отказалась, сославшись на дела, но, не успев договорить, почувствовала на своей шее электрический разряд, который, словно, достал до самого гипофиза. Линч оперативно утрамбовала коллегу на переднее сиденье, завела двигатель и скоропостижно удрала, дружелюбно помахав рукой дежурившему на выходе охраннику. Очнувшись на земле, и увидев, как Бекки, стоя к ней спиной, разматывает веревку, Эшли попыталась удрать. Возможно, у нее получилось бы скрыться между каких-нибудь деревьев, а дальше – дело техники. Однако обувь, пригодная для совещания, но абсолютно не годящаяся для спринтовских движений, сыграла злую шутку. Каблук поломался, Шарлотт со звуком распласталась по земле, но продолжила карабкаться и, двигаясь «раненным пауком», хваталась за любую попытку встать за ноги и перейти на бег. Бекки не допускала никаких побегов, поэтому уже через пару секунд влетала подруге в спину и оглушала ее свирепыми ударами, будто желание выжить, в голове рыжеволосой, было сродни тяжелому преступлению, после которого следует переходить к линчеванию. Она не хотела ее бить. Не хотела портить это красивое лицо. Самое красивое лицо, которое только мог вылепить из песка Господь Бог. Линч представляла, как Флер просыпается привязанной к этому самому дереву, и облик ее, совершенный и неповторимый, возводит общую красоту созданной картины до неподъемного уровня. Иисус в женском обличии, погибающий за свои грехи – по мнению Линч, но все еще за чужие – по факту суровой реальности.
Но Шарлотт не хочет вырубаться, сколько бы нещадящих ударов не прилетало то по ее лицу, то по ее затылку. Эшли, словно змея, та самая змея искусительница, выворачивалась из стороны в сторону, оказываясь все ближе и ближе к желаемой свободе, где будет возможность припечатать «рыжую стерву» к дереву и добить при необходимости. Она каталась по земле, наталкиваясь на острые камни, один из которых порвал ее футболку, и грезила спасеньем, несмотря на то, что удары не прекращались, а трансляция, передающаяся от мозга в глазные яблоки, начинала терять четкость и ясность. Любой ненавистник этой женщины, наблюдающий за ее матчем и отказывающийся верить в показанную живучесть, тут же впитал бы назад пролитый скептицизм, потому что ни один простой смертный не продержался бы так долго под напором профессиональных панчей. И неизвестно, сколько бы выдержала еще, не зафиксируй бы Бекки ее руку между своих ног, и не дерни что есть силы, завершая все это знакомством головы женщины с твердой землей. После таких комбинаций, на пару с болевым шоком, у нее просто не оставалось шансов и дальше пребывать в сознании.
При воспоминании об эпизоде с рукой, у Шарлотт возникало странное чувство. Она получила неприятный, то и дело ноющий вывих, но мысли о том, какие последствия от полноценного проведения данного болевого приема могут быть в подобных обстоятельствах, не давали ей покоя. Линч заломала ее от души, но могла заломить в два, а, вероятно, и в три раза сильнее. Все это время она думала, что Бекки просто не хотела слышать болезненные крики и нуждалась в полноценном внимании по случаю заготовленной пьесы. Но после признания все встало на свои места. Если дело касается любимого человека – ты сделаешь его с трепетом. Даже если это дело – его смерть. Особенно если это дело – его смерть.
– Заткнись уже, наконец, чертово сучье животное! – закричала Шарлотт, не выдержав беспощадного напора демонического визга, который то и дело мешал ей сосредоточиться. Казалось, искаженный крик Линч проникал в самые глубокие закоулки сознания Флер, разбивая своей звонкостью всю уверенность, все волевые черты этой женщины. Он завалил крышу небольшого домика, и обитающие там нервы, сохранившиеся к тридцати четырем годам в неприлично большом количестве, внезапно оказались под завалами, рискуя пережить медленную и трагическую гибель. Безобидные и, на удивление, скромные планы на будущее, включая банальное желание завести семью и состариться в дружелюбной атмосфере приверженцев легендарной династии, колыхались на ветру разложившимися трупами – они пали первыми, косвенно став причиной уничтожения всего остального. Рассудок – вот все, что у нее осталось. Все, что у нее пока что осталось. – Заткнись, заткнись, заткнись, заткнись, мать твою!
Шарлотт умоляла ее настолько упорно, что даже не заметила, как осуществилась просьба. Линч снова разглядывала привязанную к дереву, избитую и измученную спутницу, облачив свой лик неискренней задумчивой маской. По-видимому, ирландка якобы обдумывала какое-то сложное решение, и явный вердикт не в пользу жертвы должен был заставить пожалеть Эшли о неконтролируемом выпаде агрессии. Возможно, это и сработало бы, сфокусируй она свое зрение на обидчице и разглядывай ее, со страхом и интересом. Но Флер поникла. Смотрела сначала сквозь, а потом и вовсе опустила голову, укутавшись в мысли о неизбежной смерти.
Эшли Флер. «Дитя ребенка природы». Девушка, у которой было, есть и будет все, что она только пожелает. Которой повезло родиться в этом теле, наполненном яркой голубой кровью. Неудачи? Самобичевание? Депрессия? Прочие проблемы, присущие простым смертным? Едва ли с этим могла столкнуться будущая Шарлотт, которая может попробовать все, к чему, как говорится, «лежит душа» и запустить любую карьеру с высокого старта. Именно так и считают поклонники. Они не могут знать большего. Могут предполагать, но ведь осуждать человека всегда интереснее, чем пытаться докопаться до более правдоподобных и житейских истин.
Ее папа, помимо успехов в индустрии, успел отличиться на поле плотских утех. Противоположный пол был от Ричарда без ума, чем он не стеснялся пользоваться, стремительного догоняя небезызвестного Джакомо. И если у того было 3 романа в год, то у Рика могло быть столько же во время вылазки в один конкретный город. Было бы настоящим чудом, задержись такой человек в семье одной конкретной барышни после рождения ребенка. Это одна из причин, почему Шарлотт убеждена, что чудес не бывает.
Он заботился о ней, ее матери Бет и младшем брате Риде, они никогда не бедствовали и имели все, о чем могла мечтать среднестатистическая семья. Но навряд ли мать-одиночку, пусть и профинансированную богатеньким мужиком, вместе с подрастающей дочерью и сыном, можно было считать семьей в традиционном понимании этого слова. Прошло довольно много времени, пока маленькая Эшли, эволюционирующая до юной и напористой Эшли Элизабет Флер, научилась видеть плюсы в своем положении и начала протаптывать дорогу к светлому будущему, оставляя позади массу комплексов, терзающих ее с наступления сознательного возраста.
Ей нравился рестлинг. Он был выбран как жизненный путь не потому, что наличие легендарной фамилии сведет работу к минимуму, а потому, что ее действительно тянуло в эту сторону. Шарлотт осознавала, что попасть в индустрию и задержаться там – это разные вещи, и если что-то из этого ей дастся в два раза легче, то ко второму придется приложить вдвое больше усилий. Коли вам кажется, что она легко пришла и легко осталась – поверьте, один из этих посылов неверен.
Она работала не покладая рук. Пересматривала свои матчи и оставалось недовольной, даже если увиденное было объективно неплохим. Эшли стремилась к лучшему результату, но сама даже не представляла, как он должен выглядеть и к чему упорные тренировки, в конце концов, должны привести. Добившись первых высот и расположив к себе доверие руководства, она принялась заниматься сторонними вещами, такими как популяризация компании и самопиар на каких-нибудь телеканалах и прочих популярных ресурсах. Внутренний перфекционист не пролеживал бока и здесь. Пластическая хирургия стала ее помощником. Рестлер должен выглядеть хорошо. Шарлотт, в свою очередь, не считала себя красавицей.
Личная жизнь? От нее одни проблемы. Они мешают карьере. Сначала она старается добросовестно отработать полученную поблажку в виде яркого дебюта, который не особо-то заслуживала, но не может сосредоточиться, так как какой-то кусок неуверенного тестостерона проезжается по ее лицу при каждом удобном случае. Потом ей приходится находить время для встречи с человеком, обитающим за тысячи миль, и перед тем, как получить желаемое, она испытывает мерзкую нервотрепку, не вписывающуюся ни в какие из предложенных рамок здравого смысла. Такое в планы Шарлотт не входило. И она не особо колебалась, раз за разом делая выбор в сторону своего увлечения. Своего хобби. Своего ремесла. Которое было всегда кстати, когда у женщины происходили трудности, включая смерть ее младшего брата.
Алмас – приятный мужчина. Воспитанный и уверенный. Прямолинейный и заботливый. Коллега. Многих бы смутили служебные романы, но не их. Рестлинг – та отрасль, где совместные путешествия являются роскошью. Потому что все, что происходит из недели в неделю – это бесконечная командировка. А когда она одна из главных шестеренок своего механизма, то дома может побывать только тогда, когда ей «посчастливится» получить травму. Пожалуй, перевод Андраде на тот же бренд – единственный случай, когда она воспользовалась влиянием в корыстных целях. Когда рискнула оказаться такой, какой ее видят фанаты. И это неприятно. Озираясь на Алексу Блисс и Бадди Мерфи, которые несколько лет не могли находиться друг возле друга, совесть поглощает ее с головой. Быть сукой – важное умение. Вот только она ею не является. И печально, когда ее видят таковой даже люди, находящиеся в непосредственной близости. Печально, когда среди них оказывается ее лучшая подруга.
– Пришла пора переходить к искуплению, а-ха-ха-ха-ха!
Голос Линч вывел Шарлотт из печальных раздумий. Она обратила внимание, что услышала Бекки не у себя под носом, а чуть дальше, на расстоянии нескольких десятков метров. Рыжеволосая шельма стояла напротив костра, а тот, в свою очередь, был напротив Эшли. Выглядело эффектно и дорого, женщине вновь пришлось отмести мысль, что сейчас проходят съемки сегмента, дабы не давать себе надежду. В глубине души она понимала, чем все закончится. Но не представляла, как именно. Пока Ребекка, наконец, не приоткрыла эту завесу.
Квин последний раз осмотрела Флер с головы до ног, обернулась и решительным шагом направилась в сторону злополучной машины. Сердце Шарлотт забилось с новой силой, беспокойные мысли забегали внутри черепной коробки, попутно врезаясь в мягкие ткани мозга и костный каркас. Неприятная боль отдавала постукиванием молоточков во все части твердого строения, не в силах определиться, какой уголок ей нравится больше: лобный, теменной или затылочный. Мозг генерировал самые разный сценарии, и ни один из них не нравился Эшли. Когда дело касается человеческой жизни, а если быть точнее – ее спонтанного окончания – рациональность идет к черту и не разворачивается, сколько бы ее звали. Никто не будет умолять запустить ему пулю в лоб из-за страха сгореть заживо. До той поры, пока его не подожгут, конечно же. Но это уже совсем другая форма мыслительного процесса.
Линч, не церемонясь, подходит к багажнику и открывает его. Протягивает руки вперед. Пытается что-то оттуда достать. Пытается довольно усердно, судя по тому, сколько она там возится, и по количеству нецензурной брани, выпущенной во время процесса. Делает очередной уверенный рывок, и содержимое меняет свое положение, знакомясь с твердой земной поверхностью. Отдышавшись, направила взгляд в сторону Шарлотт, ожидая от нее реакции. Та, в свою очередь, не могла ничего разглядеть, что делало картину еще более жуткой. Ребекка не верила в такую выдержку и хладнокровие, поэтому сразу поняла, в чем дело. Казалось, такой поворот событий ей нравится даже больше. Она взяла в руки веревку, обвязанную вокруг неидентифицированного предмета, и потянула его в сторону подруги. Чем ближе он становился, тем сильнее билось сердце привязанной к дереву страдалицы, которая не знала, действительно ли она хочет это увидеть. Но выбора у нее все равно не было. Оставалось гадать: наслаждаться ли ей этими секундами забвения, или считать их бесконечным терзанием.
До костра, тем временем, было не так уж и много шагов, и с каждым из них то, что она до последнего считала орудием пытки, приобретало очертание. Казалось, Бекки тащит за собой мешок. Огромный мешок, наверняка наполненный всякими острыми штуками. А если и не острыми, то легковоспламеняющимися. Или, может, там ассортимент стрелкового оружия, погребенного под массивной базукой, которой ей и снесут голову. И лишь тогда, когда она вплотную подошла к самодельному кострищу, Эшли поняла, что все, представленное выше, куда милосерднее того, что у нее перед глазами.
Рик Флер. Ее отец, побитым, изувеченным трупом, лежал лицом к земле. Связанный такой же веревкой, которая впивалась в ее тело прямо сейчас, и не подающий признаков жизни. Шарлотт не могла разглядеть многого, она видела лишь его болезненно-белый лоб, торчащие клоки волос и небольшую лужицу крови под его лицом, образованную из-за многочисленных царапин после небрежного перетаскивания тела. Ей захотелось закричать, задергать всеми конечностями, в надежде вырваться и уничтожить ее визави, понимая, что попытки тщетны и не дадут результатов. Но она могла только смотреть. Не отводя глаз. Даже не моргая, провоцируя появление естественной биологической жидкости.
– Что ж… – нарушила тягостное молчание Бекки. Внезапный порыв ветра всполошил ее волосы, прервав начавшийся монолог. Пережив стихийную атаку, она продолжила. – Я надеялась, что старик доживет. Думаю, легендарный Рик Флер заслуживал попрощаться со своей дочерью. С другой стороны… Сама дочь заслуживала попрощаться со своим легендарным отцом лишь с грехом пополам. Жизнь тебя наказывает, Эшли. Не без моего участия, но прими это как символизм.
– Если Бог есть, я надеюсь, он прямо сейчас поразит тебя шквалом молний, конченное ты животное, – процедила женщина сквозь зубы, еле сдерживая наступающую на ноги истерику.
Бекки, немного отойдя от покойной легенды, расставила руки в сторону и начала прыгать, вращаясь вокруг своей оси. Удивительно, но из темного ночного неба, не пропускающего ни одной звезды, послышались грохоты, а без того сильный ветер все больше и больше начинал походить на бурю. Линч на это не обратила никакого внимания, продолжив скакать и вызывающе поглядывать наверх. Наконец, успокоившись, она вновь обратилась к жертве.
– Кажется, он не может прицелиться. Я бы постояла на месте, конечно, но тогда его задача станет совсем легкой, не думаешь?
Шарлотт, перенеся всю злость на лицо, посмотрела на Линч, стараясь ее спугнуть хотя бы так. Но, очевидно, тщетно. Та только отпустила смешок и присела на корточки рядом с Риком.
– Говорят, он был отличным любовником, – продолжила Ребекка. – Мне действительно жаль, что я не успела этого проверить. Помнишь наш матч на Королевской Битве? Тот самый, где мне и Рику пришлось изобразить поцелуй. За кулисами он подкатывал ко мне свои шары. Я тебе не рассказывала, не хотела портить вам отношения. Я дала понять, что мне это неинтересно. Глупышка. Все мысли только о Шарлотт Флер из «Зе Квин Сити», которая слишком хороша для всяких провинциальных ирландок. И это притом, что я, в отличие тебя, реально «Квин».
Бекки погладила Рика по затылку. Больше из-за насмешки, чем из жалости. Ей захотелось продемонстрировать Шарлотт, как бы выглядело возможное совокупление отца с ее лучшей подругой. Как старик, с трудом переставляющий свои ноги, нежно, но уверенно охватил бы ее талию и продвинул к себе, словно позабыв, что внешне напоминает живого мертвеца, с которым возляжет только особо изощренная фетишистка или… сумасшедшая?
(Голоса?)
(Ты тоже их слышишь?)
(Я действительно больна?)
(Я могу позволить себе так поступить?)
(Или куда важнее…)
(Что я и вправду этого хочу?)
Линч, не церемонясь, начала развязывать узел, и после нехитрых комбинаций попыталась освободить почившего от сковывающей веревки, перегибая с резкостью и грубостью. Шарлотт, наблюдающей за всем этим с полным спектром различных отрицательных эмоций, показалось, что некоторые движения были немного нереалистичны и не очень естественны как для безжизненного тела. Кажется, она видела, как Рик сжал и тут же расслабил свои скулы. Она тоже сходит с ума. Вслед за Бекки. А может ей все это кажется? Может, она тоже свихнулась? Хотя почему «тоже»? Или дело в валиуме? Почему так? Работать, чтобы не было стресса, дабы потом испытывать стресс из-за работы. И глотать таблетки. Синенькие. Синенькие – как жидкий ароматизатор для унитаза. Пить при каждом удобном случае, лишь бы не думать о том, о чем не хочется. Что вызывает боль. При каком там количестве происходит передозировка? А разве это важно? Разве вообще что-то важно, когда тебе больно? Диазепам, больше диазепама, чего бы этого не стоило. Они знают. Врачи не идиоты. Идиотка – Шарлотт. Потеряла – сказала она. Забыла в другой сумке – сказала она во второй раз. Оставила в гостиничном номере на раковине, не могли бы вы выписать еще? – придумала она в третий. Или в четвертый? Хотя если в четвертый, то когда она их украла? Разве так быстро? Нет, не может быть. Определенно она не злоупотребляла. Раз таблетка, два таблетка. Иногда три, ну четыре. Почему их всего двадцать? Это справедливо? Что сказала Линч? Нет, погодите, что сказала тогда Линч? Она не может вспомнить, но с этого все началось. Какой ты к хренам медвежьим друг, если допускаешь слет важного тебе человека с катушек? Какая она сестра – это она поняла уже давно, опустошая наполовину пустой пузырек, наполовину пустой – потому что таблеток много не бывает, но с Бекки она проводила больше времени, чем с Ридом, и это логично. Да, логично. Когда она это упустила? Где была точка невозврата? Неужели она не понимает намеки? Она или сука, или больная. Определенно сука. Больная черствая сука. Она любила жаловаться, но не внимать. Ей становилось легче, когда она проводила время с Бекки. После этого она принимала всего три таблетки. Эшли вообще слушала? Или отключалась? Ребекка говорит, она ее слышит, но... Не слышит. Белый шум. Разборчивые слова. По отдельности. Но сложить их вместе и что? Не получается. Не сходится. Перед глазами Линч, но говорит она. Говорит у себя в голове. Больше работы. Еще больше работы. Чтобы не думать. Чтобы не пить таблетки. Чтобы. Не. Пить. Таблетки. Все обречено. И было обречено изначально. Утопающий не может спасти утопающего. Но никто из них не знал, что Титаник тонет. До последнего.
– Эй, Эшли! – подала голос Линч, вырвав Шарлотт из беспамятства. – Твой августейший папаша хотел меня трахнуть, если ты не поняла! Хоть я и не Джин, но такое желание я смогу исполнить.
Бекки перевернула Флера на спину и залезла на него сверху, как любила делать Пейдж, чтобы подразнить зрителей и одновременно унизить оппонентку. Сейчас цель была точно такая же.
– Слезь с моего отца, мерзкая шлюха! – завопила Шарлотт, предприняв первую иррациональную попытку вырваться. Веревка, по ощущениям, начала впиваться в кожу, а старый дуб доказал сам себе, что не так безнадежен, расцарапав женщине спину своей отсыхающей корой. – Будь ты проклята! Будь ты проклята, мать твою!
– Я уже проклята, Эшли. На меня не обратила внимание самая популярная девчонка в классе и я горю желанием покончить с собой. Но только для начала я покончу с ней. После того, как трахнусь с ее мертвым отцом, конечно же.
Линч начала ерзать на его теле, изображая неприличные движения. Непонятно, был ли это тот самый «секс», либо же необычная прелюдия, но этого хватило, чтобы заставить Шарлотт кричать во всю глотку и причинить ей дискомфорт ее же действиями. Бекки начала поглаживать Рика по груди через рубашку, не сводя взгляд с взбалмошного лица подруги, из ноздрей которой разве что дым не выходит. Первая пуговица расстегнута, затем вторая, затем третья. На этом девушка решила остановиться, оценив эстетику по-старчески крепкой груди, украшенной короткими черными волосинками. Она зарылась в них рукой, прошлась по рельефу и про себя отметила, что это действительно заводит. А потом и не про себя, что еще больше взбудоражило чудом не сорвавшую горло Шарлотт. Несколько ловких движений пальцами, и ей открылся вид на загоревший торс. Сейчас восхищение пришлось симулировать, так как при виде дряблого живота намеки на возбуждение испарились, оставив лишь естественный интерес и желание кое-кого помучить. Шельма сползла чуть назад по направлению тела и принялась бороться с ремнем, поглаживая то, к чему обычно, в такие моменты, приливает кровь, делая так называемый «стенд ап». Обычно, ибо у трупов не встает член. А у Рика встал.
Не успев понять, что к чему, Ребекка получает крепкий удар по лицу и падает задницей на ноги Флера. Главный конкурент Христа по воскрешениям не медлит и наносит еще один, после которого девушка падает на спину и перекатывается, стараясь не позволить недавнему покойнику испортить ее планы. Она, поднимаясь на ноги, отражает очередной выпад Рика, но моментально попадается на мощный апперкот, еле-еле устояв от искушения упасть и погрузиться в сон. Шарлотт, которая не сразу осознала, что трюк, провернутый ее отцом – не игра воображения, начала всячески поддерживать его и агитировать за то, чтобы он не жалел стерву и не стеснялся ее убить. Дитя природы, экономившее силы все это время и копившее злость с момента истинного пробуждения, оглушает ирландку чередой панчей, не обделяя плечи, руки, грудь и живот. Та, казалось, выстаивает все это на одном энтузиазме, так как давно перестала отвечать и просто принимала одну атаку за другой, начиная мало-помалу истекать кровью. Эшли не замолкала. Ни на секунду. Она поверила в то, что надежда все-таки есть, что сейчас папа забьет недружелюбную тварь до смерти и все будет хорошо. Если бы у нее имелась возможность выпрыгнуть из штанов – она бы ею воспользовалась.
Но радость, несмотря на контроль Флера над ситуацией, начинала сходить на «нет». И причина была в Бекки. Она не падала. Сколько ударов она пережила? Десять? Двадцать? Сотню? Из ее носа ручьем струится кровь, но она продолжает твердо стоять на земле, легонька покачивая корпусом, когда кулак встречается с препятствием. Рик остановился. Возможно, в этом была ошибка, но никто не сможет сказать наверняка, сколько бы это могло продолжаться. Линч, легонько покачиваясь, дотронулась до своего носа, посмотрела на ладонь и слизала остатки пунцовой жидкости. После чего плюнула Флеру в лицо. Ричард не оценил этот жест, замахнулся, но Линч ловко увернулась от атаки и задела лоу-киком его ногу. Он попытался вновь, но девушка пригнулась в миллиметре от его руки, и оглушила старика мощной пощечиной, за которой последовал уверенный прямой, заставивший побагроветь уже лицо Рика. Шарлотт заткнулась. Она понимала, что любое лишнее слово может отвлечь ее отца и тогда все пойдет прахом. Но уже сейчас она жутко презирала себя за то, что уверовала в лучший исход.
Линч смотрела на дезориентированного Рика, пытающегося собраться с мыслями, со странной смесью презрения и уважения. Ее бесило, когда планы рушатся или начинают идти по другому сценарию, и в этом нет ничего удивительного, стандартные издержки работы в ее индустрии. Но разве Флер при всем при этом не гениальный сукин сын? И ведь как себя выдал-то, а! Не смог сдержать эрекцию даже в ситуации, когда жизнь его дочери на волоске. Настоящий Дон Жуан, ничего ему нипочем, ничего ему не преграда.
И, тем не менее, вымочив свой средний палец у себя на лице, она показала его Ричарду. Это не матч, это не соревнование, один из них умрет, и нет никакого смысла проявлять уважение в последние минуты жизни. Даже в кино это выглядит по-настоящему глупо, а здесь и сейчас тем более. Рик, увидев столь похабный жест, рефлекторно показал в ответ, а затем, задумавшись о том, что делает, бросился на Квин с кулаками. Они оба перестали уклоняться и поочередно разменивались агрессивными ударами. Что Флер, что Линч, не собирались сдаваться, у обоих был стимул. О чем они вспоминали всякий раз, когда хотели опустить руки и раствориться в небытие. Затихшая на несколько минут буря вновь охватила эту злосчастную местность, добавив обстановке нерва. Поражая друг друга атаками, неприятели выглядели величественно в глазах Шарлотт: ветер разносил волосы Линч в разные стороны, вырисовывая в ней античную ворожею, то ли пользующуюся природным буйством, смягчая удары по своей мордочке, то ли всеми силами отбивающуюся сразу от двух врагов – реального и эфемерного; Рик, с распахнутой рубашкой, колыхающейся под воздействием все той же стихии, походил на супергероя пенсионного возраста, доказывающего всем, но в первую очередь самому себе, что он – способен на подвиги, и лучшим подтверждением этого станет спасение собственной дочери.
То, что происходило поначалу с Шарлотт, которой пришлось терпеть нечеловеческие атаки Линч по своему затылку, повторялось с ее отцом, с той лишь разницей, что он в более выгодном положении и может посоревноваться в матерости с Бекки. Несмотря на то, что он давно растерял форму, и превратился в деда, которого каждый год госпитализируют с неутешительными прогнозами, но тот продолжает вести разгульный образ жизни и при этом выглядит абсолютно здоровым. Ребекка снова перестала отвечать, и в этот раз ее пошатывания были куда сильнее. Не теряя времени, Рик залетел лбом ей в голову. Бекки сделала то же самое и, улыбнувшись Шарлотт, повалилась на землю. Флер продолжал держаться и пялился на рухнувшего оппонента, не в силах поверить в свой грандиозный выигрыш. Он посмотрел на дочь, которая чуть ли молила его добить обидчицу, но тот, на радостях, начал делать свои фирменные роботизированные движения, и кричать легендарное «Ву!» в сторону шалящего ветра. И делал это до тех пор, пока Шарлотт не перешла на нецензурную брань, и он не осознал, как беспечно себя ведет.
Рик подошел к пню, на котором сидела Бекки, поднял его и начал потихоньку подходить к сомлевшей девушке, дабы превратить ее лицо в фарш. План, который был надежный, как швейцарский часы, подкосило то, что по большей части и управляет нашим миром. Случайность. Эшли, заметив это, попыталась окликнуть отца, заставить его остановиться, но он успешно справился с этим сам и даже перевыполнил просьбу. Ремень, который Линч все же успела расстегнуть, сыграл злую шутку. Штаны слетели с бедер Флера, и тот, зацепившись об сползающую ткань, подался вперед, упав прямиком на горемычный пень. Ребекка, которая притворялась также успешно, как и сам Рик, тут же вскочила на ноги и познакомила пытающегося подняться старика с футбольным киком, ставшим финальной точкой в этом противостоянии.
У Флер сдали нервы. Она слишком долго обходилась без валиума. Учитывая то, что она принимала его до совещания, проходившее в полдень, а сейчас самая что ни на есть глубинная ночь, ее состояние понятно. Помимо ломки, на носу «очередная» гибель ее отца, и самое страшное, что теперь Линч может осуществить то, что планировала изначально. Так нельзя. Так. Нель-зя. Шарлотт должна это закончить. Прямо сейчас. Эшли поворачивает свою голову, хватается зубами за волосы, и, не теряя времени, проталкивает их языком в свою глотку, стараясь не закашлять. Однако, наивно было полагать, что Бекки спустит с нее взгляд на дольше, чем на десять секунд. Эшли получила несколько звонких пощечин и угрозу, что при повторной попытке ее волосы будут выдраны самым ужасным из всех доступных методов.
Рик еще жив. Он держится за голову и пытается подняться. Наверное, было бы милосерднее, умри он от полученного кика, но обстоятельства, отчего-то, не хотят быть благосклонными. Бекки, еще секунду назад игравшая в гляделки с перепуганной Шарлотт, подошла к старику и беспардонно положила ногу ему на спину, прижав к земле до упора.
– Я ценю смелость, Рик, правда, – начала Ребекка, – но при неудаче последствия сам знаешь какие. Я хотела просто перерезать тебе горло у нее на глазах, но ты не оставил мне выбора.
Бекки берет Флера за руку и входит в свое фирменное положение, за которым следует ее армбар, стоивший Эшли вывихнутого плеча. Шарлотт замерла в ожидании, не рискнув сказать и слова. Но разумно ли это? Вдруг ее можно остановить. И вряд ли она сможет это сделать молчанием. А что если?…
– Я люблю тебя, Бекки. – тихо промолвила Шарлотт. Но ветер донес ее слова.
Линч покосилась на подругу. И… переменилась в лице. Неужели сейчас все кончится? – подумала Эшли. Бекки мечтала услышать эти слова все шесть долгих лет. Она никогда не думала, что они с Шарлотт созданы друг для друга, та слишком хороша для какой-то ирландской простушки, но надеялась и мечтала, что покорит эту Джомолунгму и никогда с нее не сойдет. Квин заковала бы ее нежные объятия, из которых бы та не посмела вырваться. Да и не захотела бы, собственно. И вот она их услышала. На пустыре. Держа в своих руках руку ее отца, готовясь переломать ее на несколько частей. А потом расквитаться и с ней. Она… Держит ее за идиотку? Пытается манипулировать ее чувствами? Обрабатывает самое уязвимое место ее души? И все для того, чтобы спасти свою шкуру? А что, если это правда?
(Поцелуи до боли в губах?)
(Засыпание в обнимку?)
(Кофе в постель?)
(Ребекка Флер…)
Линч улыбнулась. Искренне и естественно, как на фотографиях, которые так обожают поклонники. Шарлотт видела в ней ту самую, милую, простую, но целеустремленную провинциалку, которая вылезет из кожи, но добьется поставленной цели. Добьется не только ради себя, не только ради своей карьеры, а и ради нее. Ради Эшли. Это была она. Девушка, которую всегда знала Флер. Бекки была собой. Бекки была человеком. И это был последний раз, когда ее такой видели.
Ребекка засмеялась. Опять. Только если раньше это был просто пронизывающий нутро смех, то сейчас он не представлял собой ничего, что можно было охарактеризовать чем-то помимо уродства. Он не имел пола. Он абсолютно не вязался с внешностью Бекки. Но и теперешняя внешность Бекки не являлась внешностью Бекки. У нее не видоизменилось лицо, не растаяло воском и не запылало огнем. У нее просто пропала душа. Что давно всеми силами держалась за тело, пытаясь остаться, пытаясь одержать контроль над системой и восстановить возникшие неполадки. Но тщетно. Все тщетно. Огонек в глазах некогда приятной милашки потух. Вместо него возникла огненная геенна, не знающая страха и сострадания.
– А пойди-ка ты к чертовой матери, Эшли Флер.
Сказала та, что когда-то была Бекки, и дернула руку изо всех сил. Теперь Шарлотт убедилась в правдивости своей теории о том, что Линч, исполняя тот же трюк на ней, ее пожалела. Только от этого не легче. Сначала поломалась локтевая кость, принявшая настолько неестественное положение, что картинка перед глазами женщины больше напоминала съемку малобюджетного фильма, где изображают перелом посредством кукольной конечности, надетую на палку. Еще немного, и Бекки могла бы ее оторвать, перекрутив перед этим несколько раз, окончательно раздробив кость. Но она просто обхватила ее ниже и дернула вновь. До упора. Предельно отталкиваясь назад. С громким хрустом, преодолевшим звуковой барьер кричащих Флеров, сломалась плечевая кость. И, к несчастью Эшли, она прорезалась сквозь рубашку и предстала перед ее взором. Пожелтевшая от крови, трескающая, ноющая и не умолкающая ни на секунду. Будто она кричала вместе со своим владельцем, умоляя обидчика перестать. Но Квин вошла во вкус, и остановить ее сможет только более извращенный и дурной план. Пришедший ей в голову, конечно же, в ту же секунду.
Она взялась за руку Флера, естественно за изувеченную, и потянула его назад, подальше от дуба. Не для того, чтобы не слышать крики Шарлотт, которые помимо ругани были наполнены мольбами о быстрой и резкой смерти ее дорогого папаши, хотя это тоже здорово раздражает. А потому, что там горит костер.
Линч бросила деда перед природным обогревателем, чтобы он смог оценить масштабы пытки. А затем отвесила по его туловищу пару мощных пинков, чтобы неповадно было (все-таки про пошлые предложения Рика она не врала). Эшли продолжала драть глотку, но ее слова, по большей части, проглатывал порыв ветра, сдувающий все на своем пути. Включая костер. Не в пользу Флера, потому что у него уже начали загораться волосы, которые мигом притушила Линч. Не по плану. Нельзя, когда не по плану.
Бекки подняла Ричарда за края рубашки. Тот, в свою очередь, сделал финальный рывок и еще раз заехал девушке по лицу своей головой, возобновляя остановившееся кровотечение. И свое и ее. На большее его не хватило. Линч, сплюнув кровавую слюну, ухватила Рика и бросила его животом на огонь. Но самое зверское заключалось в том, что она, отодвинув половину его тела на край, уселась сверху и вновь принялась насиловать познавшую все невыносимые муки руку. Бекки не просто держала Флера, она причиняла ему дьявольскую боль тогда, когда он уже испытывал дьявольскую боль. Шарлотт вопила. Вопила для того, чтобы Линч оглохла. Вопила для того, чтобы оглохнуть самой и не слышать, как плачет ее отец. Плачет, и, сгорая заживо, не думает о том, как ему больно, не думает о том, как печально кончается его жизнь, а думает о Шарлотт. Просит прощения у Эшли за все. А что подразумевается под всем: она прекрасно знает. Шарлотт наивно полагала, что ему плевать. Думала, что большущие алименты, которых хватает действительно на многое, перекроют отсутствие отца в ее жизни, его активного участия в воспитании, взрослении. Но Рик все понимал. Абсолютно все. И пусть это не лучший момент, пусть не тот, после которого они помирятся и навсегда станут самыми близкими людьми на свете, он – единственный. И точно не самый простой. Эшли рыдала. Слезы текли, словно из водопада, и она ничего не могла с этим поделать.
– Ты меня прощаешь, Эшли? – спросил Рик, истлевающий в адском пламени. Волосы на его груди были ничем не хуже солярки, и пусть они быстро выгорели, огонь оперативно перешел на все остальное, включая рубашку и штаны. Пламя подбиралось к его голове, и спустя несколько секунд он походил на Призрачного Гонщика, все еще дожидающегося ответа своей дочери. И пусть полностью прекратить крик у него не получалось, он старался сделать его тише. Настолько, насколько это возможно. Чтобы услышать «да». Или «нет». Что угодно лучше молчания.
– Да! – Изо всех сил крикнула Шарлотт, окончательно сорвав свое горло. – Я никогда не держала на тебя зла, папочка! – произнесла она слова, которые ему не суждено было услышать.
Линч, чувствуя, что тоже загорается, отпустила руку и принялась кататься по земле. Флер, собрав все силы, пополз восвояси, зарываясь в грунт пальцами и ломая ногти, пытаясь таким образом «подтянуться». Он напоминал израненного бойца, подорванного на мине и сгорающего от пылающей огнем одежды. Но он все равно полз. Не для того, чтобы спастись, тут уже все понятно. А для того, чтобы сделать это как можно дальше. Он нежилец. И он не хочет, чтобы его ребенок, в последние мгновения жизни, видел на горизонте труп собственного папы. Этим он напоминал верного сельского пса. Который не допустит того, чтобы хозяин нашел тело. Он поймет, что его больше нет, что его не существует, но, не видя изуродованного костлявой тварью друга – он переживет это легче.
Кое-как поднявшись на ноги, Ричард побежал. Зная, что ему осталось недолго, и он может повалиться в любой момент – Рик выжимал максимум. Мышцы растворялись под деструктивным огненным воздействием, левая рука, из которой торчали кости, приносила тягостную боль, но любовь и чувство долга давали ему силы. Он бежал. Не оглядываясь. Не желая проверять, хватит или не хватит. Не хватит. Покуда он может – он будет бежать. Права на ошибку нет. Но с этим были не согласны брюки, все еще свисающие на голенях. Рик снова зацепился, упал, и, проехавшись по каменистой почве, врезался головой в дерево. Перелом шеи и мгновенная смерть. Увы, не в рамках общей ситуации. Увы, все это произошло в поле зрения Шарлотт. Которая видела весь этот ужас и неосознанно ассоциировала его со смертью курицы, которой отрубают голову, но она все еще способна убежать, забавно дрыгаясь и разбрызгивая окрестность кровью, выпрыскивающуюся фонтанчиком из дырочки, где раньше находилась голова. Линч, одолевшая, тем временем, пламя, снова умирала со смеху. Только на этот раз Эшли было плевать. Ее, плотным латексным костюмом, обхватила апатия. И она выпала из реальности.
Люди – эгоисты. А некоторые просто трусы. Они боятся обратиться за помощью, им страшно высказаться и признаться в чем-либо, даже если это сжирает их изнутри, словно раковая опухоль в последней стадии, пустившая метастазы. Будут терпеть. Пока не станет поздно. Пока не будет пройдена точка невозврата, после которой человека уже не спасти. Человека ли?
А другие напротив: будут жаловаться. Нагружать тебя проблемами, реальными и не очень, но не станут слушать, не будут понимать намеки и видеть разложение вашей личности. Они боятся, что могут вас оттолкнуть, несмотря на то, что в ваших отношениях, лично для них, нет никакой пользы, и вы не поможете этому мертвому грузу сдвинуться с места.
Шарлотт – эгоист. Линч – трус. Эшли считала все, что с ними происходит – идеальной дружбой, не нуждающейся ни в помощи, ни в ревизии. Она жила в мирке, где Бекки – ее персональный психолог и психиатр, и только ее история в этой самой картине была по-настоящему важна. В то время как Ребекка не представляла, в какой роли используется. Она была лишь влюбленной девушкой, которая из раза в раз пыталась пересечь злосчастную черту дружбы, но не решалась сделать это напрямую, не хотела переходить к уверенным и радикальным действиям. Она не видела, что Флер не в состоянии. Что детские комплексы, вместе с потерями и многократными неудачами, склоняющие чертову дюжину успешных событий в свою сторону, не давали ей разглядеть очевидную истину. Вдвоем они могли разминуться со злосчастным айсбергом. Но когда столкновение произошло, рассчитывать друг на друга было ошибочным решением. И без того больные отношения сделались токсичными. Пассивно-токсичными, что еще больше усугубило положение, заглушив разрывающие барабанные перепонки сигналы «Эс-О-Эс». Здесь и сейчас абсолютное зло – Линч. Но виновата в этом Шарлотт. И она это понимала.
– Открывай глаза, будь послушной девочкой.
К удивлению, Шарлотт не обнаружила голову своего отца на копье. И его сгоревший член на втором. Труп до сих пор лежал у дальнего дерева, и что-то подсказывало женщине, что Линч не собирается с ним ничего делать. Она собирается что-то сделать с ней.
– Убей меня, – прошептала Эшли, – пожалуйста.
Линч не удостоила ее ответом. Вместо этого она накрыла ее соленые от слез губы своими солеными от крови губами. Шарлотт не отвечала, это было выше ее сил. Она понимала Бекки, она, наконец, сложила пазл всеми возможными комбинациями и осознала свою ошибку. Поняла, что ирландка спятила из-за ее беззаботности. Но как бы там ни было: эта женщина убила ее отца. Даже не убила – уничтожила. Подвергнув таким издевательствам, которых не заслуживают даже самые заядлые нацисты. Она не может. Она не вправе. Но она... Хочет. Очень хочет.
Бекки посмотрела на раздосадованную Шарлотт и улыбнулась своей дьявольской улыбкой. Она больше не пугала. Флер увидела в ней шарм, подметила эстетику. Рыжеволосая девушка разорвала на ней футболку и резким движением сорвала плотный лифчик. Роскошная грудь Флер, над которой тщательно работали хирурги, была у нее перед глазами, во всей своей красе. Ребекка обхватила ее ладонями, которых явно было мало, чтобы ощутить весь объем, и посмотрела в глаза охрипшей Эшли, чье лицо распухло, а глаза, из-за лопнувших капилляров, покраснели.
– Убей меня, – повторила она, – умоляю.
– Не торопись, – также прошептала Линч, – успеем.
Линч склонилась над ее грудью и жадно впилась в нее губами, поглаживая руками соседнюю, словно боясь обделить. Желание нарастало с каждой секундой, усиливаясь от одних только мыслей о неприступности этой женщины в прошлом. А тот факт, что она находилась перед ней, полностью беззащитная и слабая, окончательно срывал ей крышу. Нет морали. Нет жалости. Только похоть.
Бекки снова попыталась поцеловать любовь всей своей жизни. Эшли пришлось опять бороться с дилеммой, но она уже выбрала свою сторону и не может отступиться от нее. В глубине души ей хотелось, чтобы европейка заставила ее это сделать, надавала по лицу, начала двигать ее губы своими пальцами, но вместо этого Линч просто впивалась поглубже. И ей, кажется, этого хватило.
Она, миновав изученные территории, опустилась к животу и принялась одаривать его поцелуями, опускаясь до самого желанного пункта назначения. Ремень был снят, штаны опущены, и вот она делает своими руками то, что видела только в наиболее сокровенных своих снах. Шарлотт держалась изо всех сил. Она думала о смерти отца. Насильно вбивала в свою голову картину, где он сгорает заживо, кричит от боли и просит у нее прощения. Эшли готова представить даже это, лишь бы не возбудиться. Лишь бы его не предать.
Трусы были спущены следом. Ударившие в голову Бекки эндорфины продиктовали ей выполнить это нехитрое дело зубами. Шарлотт стало противно. Очень противно. Ее еще никогда так не тошнило. Кажется, еще немного, и ее сейчас вырвет. Флер поняла, что самовнушение – полная хрень. Ей неимоверно нравилось, с каким вкусом ее убивают.
И вот еще мгновение, и Бекки поглощена процессом. Одна рука на бедрах Шарлотт, другая в ее собственных штанах. Она никогда не делала этого раньше, но времени, чтобы изучить теорию, у нее было много. Возможно, Квин не самый искусный любовник на планете, но терпению Эшли пришел конец. Та приняла ласку и прогибалась в такт движениям Бекки, насколько это было возможно в ее положении. Ей никогда не было так хорошо. Это самый отвратительный день в ее жизни, но в то же время самый лучший. Она не думала ни о чем. Не добивала себя мыслями, что если бы не ее узколобость, они бы практиковали это каждый день и были счастливы. Никаких страданий. Только поимка момента. Яркого и прекрасного.
Шарлотт стонала. Бекки делала это еще громче. И дело даже не в поврежденных голосовых связках. Мечта исполнена. И плевать, какой ценой.
– Я люблю тебя, – повторила Шарлотт фразу, сказанную получасами ранее. Только теперь искренне. Без всякой лжи и лицемерия. Многие мечтают умереть с такими словами. У Флер получилось.
Они поцеловались. По-настоящему. В первый и последний раз. Никто не поверит, что дочь легенды сделала это после всего, что произошло у нее на глазах. Все будут считать Линч кровожадным убийцей. И будут правы. Но они не будут знать всего. Несмотря на то, что Бекки не станет ничего скрывать.
– Ты всегда будешь моей женщиной, Эшли, – прошептала Линч ей на ухо, перед тем, как вцепиться зубами в сонную артерию.
Возможно, это неправильно, но после всего, что натворила Ребекка, она не стала смотреть, как ее любовь истекает кровью и как в ее глазах угасает жизнь. Квин молча развернулась и направилась к машине. Уезжая, ирландка нехотя глянула в окно и увидела, что Шарлотт больше не двигается, а ее голова смиренно опущена вниз. «Она получила искупление» – произнесла Бекки, выезжая из леса.
Свидетелей было достаточно. Охранник, который видел, как Шарлотт уехала с Линч. Арендаторы прокатной машины, перед которыми девушка явилась ранним утром, заляпанная кровью и улыбающаяся на все тридцать два. Работники отеля, заставшие девушку в аналогично виде. Да и сама Бекки, в принципе, ничего не скрывала. Напротив – рассказывала с такой изощренностью, будто гордится сделанным. А когда ее спросили, не жалеет ли она о случившемся, Линч призналась, что все-таки жалеет. Жалеет, что вместе с Риком Флером не захватила Кевина Данна.
Судом было рассмотрено решение о возможной смертной казни, но по итогу сошлись на пожизненном заключении в закрытой психиатрической лечебнице. Она подставила все сообщество профессионального рестлинга, и компании пришлось стереть любые упоминания о такой личности, как Бекки Линч. И если матчи того же Криса Бэнуа можно найти в открытом доступе, то Ребекку Квин удалили полностью. Будто никогда и не было такого рестлера. Ее не навещал никто. Никто, кроме одного человека.