***
Во второй раз, Накахара пришел домой после вечерней смены в местном ресторане, где работал в качестве официанта. И снова Дазай и какой-то незнакомый парень полулежали на кухонном столе, переплетя руки и ноги, прижавшись губами друг к другу. Они оба были обнажены (или почти обнажены, в случае Дазая, потому что его бинты все еще были намотаны вокруг шеи и запястий) и явно занимались сексом. Громким сексом. Одним из тех, что сопровождается вздохами и стонами чужого имени, с теми самыми звуками, которые, Чуя был уверен, существуют только в грязном порно. Осаму, казалось, наслаждался тем, как другой парень прижимал его к столу и безжалостно трахал. — О, жестче, Фукудзава, жестче, да, да! Чуя не знал почему, но выражение лица Дазая, с чистым, неподдельным желанием в глазах, обращенных к другому мужчине, вызывали у него тошноту. Будто его зрение сузилось до размеров линзы подзорной трубы, и он мог видеть только покачивание головы Дазая, с искаженным выражением лица, когда в него входили с новой силой. Чуя не мог больше этого терпеть. Он хлопнул со всей силы ладонью по кухонному столу, привлекая внимание парочки. — Какого черта? Я ем за этим столом! — Убирайся, Чуя, мы только начали, — выдохнул раздраженно с холодом в голосе Дазай, так отличавшийся от обычно спокойного и собранного себя. — Но кухня — наше общее пространство! Это вам надо убраться отсюда, не мне! Не пачкайте хотя бы ее! — Дорогой, давай пойдем в спальню, хорошо? Непристойные звуки продолжались до самого рассвета. Когда парень ушел, Чуя все еще скреб кухонный стол чистящим средством. «Должно быть, я гомофоб, » — решил Чуя. Не было никакой другой причины, по которой он почувствовал бы отвращение, увидев это… Это.***
Позже, на той же неделе, во время очередной вечерней смены, он спросил мнение Акутагавы. Акутагава тоже был официантом в ресторане, и, несмотря на свои антиобщественные наклонности, он был честен в любой ситуации, поэтому Чуя всегда обращался к нему за советом. — Я не думаю, что ты гомофоб, — спокойно сказал Акутагава, вытирая стойку. — По-моему, ты ревнуешь. — Ревную к чему? Что он занимается сексом чаще, чем я? — Нет, — тяжело вздохнул Акутагава, как будто Чуя был очень наивным ребенком, которому трудно понять простую истину. — Ты ревнуешь, потому что эти парни занимаются сексом с Дазаем. — Какого хрена я буду ревновать, если кто-то ебет его в задницу? — Это называется «любить кого-то», тупица, — резко оборвал его Акутагава, аккуратно разливая суп по тарелкам на подносе. — Кого ты там назвал тупицей? — Накахара кипел от злости. — Тебя, конечно. Кого же еще? — бросил напоследок Акутагава, унося поднос. — И возвращайся к работе, бездельник. — Но подожди, я натурал! — запротестовал Чуя в пустоту.***
В третий раз, когда Чуя застал Дазая трахающимся с кем-то в их гостиной, первое слово, которое пришло ему на ум, было «пытка». Вторая мысль, промелькнувшая у него в голове, состояла в том, что эти грязные делишки, которыми занимался Дазай, наконец-то задели его. Поэтому он вышел из себя. Пришло время использовать черный пояс по боевым искусствам, который он получил много лет назад. — Просто трах, Дазай, — огрызнулся низкий парень, схватившись за левый глаз, в который пришелся удар Чуи. — Ты не сказал мне, что у тебя кто-то есть! Повернувшись, он обратился к Накахаре: — Слушай, я не знал, что он твой, так что я ухожу, ладно? А теперь перестань так на меня смотреть будто все еще хочешь меня убить, ради Бога! — О, на самом деле, Чуя не мой парень, — сказал Дазай, обращаясь в спину парня, который схватил свои вещи и выглядел готовым выскочить за дверь при первой возможности и он был уже в одном шаге от нее, слыша как Дазай пытается объяснить: — Просто Чуя очень чувствительный. Он пришел в ужас и напридумывал себе всего, как только открыл дверь и увидел меня связанным. Чуя сглатывает, невольно вспоминая сцену, которую он застал несколько минут назад.***
Некоторое время назад. Было поздно, и Чуя только что закончил свою смену. Как только он открыл дверь, он застыл, не веря своим глазам. Он не мог поверить, что там был Дазай, в кресле, с кляпом во рту, завязанными глазами и скрученными руками, и за ним был незнакомец, расхаживающий с чертовым кнутом в руке. Чуя не был виноват в том, что сразу же решил, что незваный гость не к добру взял в руки кнут, и, не говоря ни слова, напал на него в приступе ярости, остановившись только тогда, когда Дазай каким-то образом сумел выплюнуть кляп и крикнул ему прекратить.***
— Знаешь, я был так тронут, когда ты, Чуя, так доблестно пришел мне на помощь, — сказал Дазай. — Ты действительно напал, не подумав, Чуя! Ты волновался за меня? Если бы Чуя не испытал эмоциональную травму, полученную пятнадцать минут назад, он бы определенно ответил: «Заткнись, скумбрия! Я просто беспокоился о своей безопасности и о своей квартире!» — или что-то подобное. Но Чуя совершенно потерял дар речи, как будто он снова оказался по ту сторону двери, видя связанного и беспомощного Дазая, и он вспоминает животный страх, поднимающийся в его груди, и мысли, проносящиеся в его мозгу — «Боже, Дазай в порядке, пожалуйста, пусть он будет в порядке, я убью любого, кто прикоснется к нему, а я убью! Пожалуйста, не дай ему пострадать» — а у него даже нет сил огрызнуться на Дазая и отрицать, что у него есть хоть капля чувств к этому глупому, надоедливому соседу по комнате. «Вот дерьмо, » — думал он. В этот момент даже Чуя, мастер отрицания, больше не мог не принять свои чувства. Потому что он чувствует… Что-то. Когда он всматривается в раздражающе красивое лицо Дазая, и то, как он все время поучает Чую, а Чуя просто ненавидит, ненавидит, ненавидит, когда Дазай ведет себя так фальшиво дружелюбно ко всем, потому что единственным настоящим Дазаем был тот, который препирался с ним, смеялся над ним и называл его слизняком. — Чуя? Земля вызывает Чую~? Он смутно осознает, что Дазай зовет его по имени, но это ничто по сравнению со звоном в ушах, когда тяжесть всех подавленных чувств и запоздалых мыслей обрушивается на него. Иррациональный гнев, когда он видел, как Дазай общается (и не только) с другими людьми, странный порыв, который он испытывал, когда слишком увлекался, ссорясь с Дазаем, раздражающее чувство счастья, когда Дазай оставлял ему маленькие записки по всему дому, намекая Чуе, насколько он забывчив, напоминая ему выключить свет или почистить кофейник после использования, потому что «Чуя как большой ребенок, он никогда не сделает этого сам если ему не напомнить». — Заткнись на пять секунд, скумбрия! Я могу кое-что сказать? — умудряется прийти в себя Чуя. Дазай поднимает брови, махая рукой, чтобы Чуя продолжал. — Я думаю, что ты мне действительно нравишься, — на одном дыхании выдаёт Чуя. Он весь покраснел, отказываясь смотреть Дазаю в глаза. — Что ты только что сказал, Чуя? Я не совсем понял. — Недоумевающе переспрашивает Дазай, и впервые в жизни Чуя честно не может понять, то ли Дазай делает это, чтобы посмеяться над ним, то ли он действительно не расслышал, что только что пробормотал Чуя. Но вероятность того, что Чуя повторил бы те слова, равна нулю. — Я сказал, я сказал… Э… — начал Чуя, когда понял, что физически больше не способен произносить человеческую речь. Его лицо уже пылало, и он проклинает себя за то, что всегда так легко краснел. Дазай же просто выглядел озадаченным, и на его лице не было того веселого выражения, как обычно, когда он высмеивал людей. Чуя просто хотел умереть на месте. — Я с тобой больше не разговариваю! — бросает он наконец-то и убегает в свою комнату, на всякий случай хлопнув дверью. Чуя зарывается в подушку и натягивает одеяло на раскрасневшееся лицо, пытаясь убедить себя, что его душа покинула тело и он фактически мертв. В дверь постучали. — Чуя? — голос Дазая, приглушенный дверью, доносился слабо. — Что с тобой? — Отвали! Я ничего не говорил, я не разговариваю с тобой, и вообще я сейчас в ужасном настроении! — кричит Чуя в ответ, натягивая одеяло еще выше. После этого Дазай ничего не говорит, и в коридоре тихо, поэтому Чуя думает, что Осаму ушел, но Дазай молчал только для того, чтобы незаметно проникнуть в комнату Накахары. — Хей! О Боже, какого черта, Дазай, — кричит Чуя, вырываясь из-под рук-ног соседа и простыней. — Глупо было думать, что нам не нужны замки в комнатах. — Смутно он понимает, что Дазай прижимает его к кровати, и он не может выбраться из-под него без применения силы. — Что ты делаешь? — спрашивает Чуя, глядя в лицо Дазая прямо над ним. На таком расстоянии он не может не заметить маленькие веснушки на носу Дазая или то, как его карие глаза сверкают. — Чуя, ты мне тоже нравишься, — говорит Дазай и наклоняется, чтобы прижаться губами к губам Чуи. В голове Накахары стало пусто, ни одной мысли. Если бы не жар губ Дазая, не шероховатость бинтов на руке, державшей его челюсть, Чуя подумал бы, что это лихорадочный сон. Дазай все еще лежит на нем, но все же он садится и даёт Чуе отдышаться. — Знаешь, Чуя, я был готов сдаться после того, как я фактически сделал минет бутылке смазки и спал со всеми этими парнями, а ты даже никак не выдал свои чувства, несмотря на твою реакцию. Но я так рад, что ты наконец-то можешь признаться себе, что ты больше не натурал! — Дазай улыбается ему своей знакомой, приводящей в бешенство улыбкой. — Значит, все это было нарочно? — Все верно. — Ты ублюдок! Я убью тебя!