Четыре утра

      Питер смотрит на лежащего на кровати Стайлза, искренне благодаря то, что заставило Стилински заткнуться. И почему именно он сейчас должен сидеть с ним?       Хотя есть вопрос поважнее: как он на это согласился? Он убьет Скотта. Вырвет глотку и сожрет сердце к чертям собачьим. — Ты когда-нибудь задумывался о том, каким бы ты был человеком? Я имею в виду настоящим человеком, человеком-человеком, а не оборотнем из логова.       Даже сил закатить глаза не было, все ушло на восстановление здоровья. Питер изменил позу в кресле. Шея затекла. Он откинул голову назад и прикрыл глаза.       Четыре утра. Нашел время, чтобы донимать уставшего волка. Проспал три дня, и именно в смену Питера открыл глаза и развязал сучий язык. — Я вот думал, что бы было, если бы тогда ты меня обратил. Например, я был бы намного полезнее вчера.       «Четыре дня назад» — исправил его Питер мысленно.       Молчит. Оба молчат. — Так странно, папа принял мою ориентацию. Я боялся говорить. Боялся, что застукают. А ведь мне раньше действительно Лидия нравилась…       Сука, заткнись…       Почти шипит. Но Стайлз не слышит. — Дерек ведь предложил мне съехаться, а я все еще думаю. Но после этой возни и шумихи, думаю согласиться. Будем жить вместе. А я ведь даже и не думал, что…       Будем жить. Вместе.       Питер даже не понял, почему у него замерло сердце. Хотя нет, он все прекрасно понял. Но та мысль, что они ему не сказали… — Дерек продумывал даже в какой цвет покрасить стены. Он хотел в черный, а я стоял на синем. Успели поссориться перед всем этим…       «Стайлз…»       Черт, не выходит. Язык не поворачивается. И какого хрена его так заботит, что будет с этим мальчишкой, если он скажет? Его не ебет.       Это же Питер Хейл — главный злодей, вызывающий у всех желание звездануть ему по красивой мордашке чем-нибудь тяжелым. — Скорее бы встать и поговорить с ним.       Стилински повернулся немного на бок, слегка зашипев от боли. И как он с переломанными ребрами мог себе такое позволить? Питер видел, как Стайлза неплохо приложили к дереву.       Он слышал, как кости на хрен хрустнули. Он чувствовал запах крови. А затем…       Стайлз первым из всех отключился. Чертов человек.       Питер приоткрывает глаза и касается взглядом приподнятую голову. Лицо перед ним, сжатые в полоску губы, рассыпанные родинки по щекам, шее. И глаза, смотрящие прямо на него. — Он с тобой не говорил? Он не придет навестить меня?       Твою мать. Твоюмать.       «Стилински, его нет».       Ни голоса, ни шепота. Одно немое шевеление. И именно в этот момент Стайлз откинулся на подушку. Смотри же, ну. Читай по губам.       Он отвлекся. Отвлекся на тебя, когда ствол дерева, чуть не рассек твою голову.       Как старую рубашку разорвали, выпотрошили. Разве такой смертью должен был кончить знаменитый хмуроволк?       И почему Питеру так хреново, будто это у него выдрали кусок мяса.       Ком в горле. У Питера Хейла проснулись чувства? Надо же.       Дикое желание драть на себе волосы. А потом придушить этого гаденыша на кровати. И пару людишек выпотрошить в этой больнице, так же как было с Дереком. На его глазах.       На мать его глазах.       Хейл помнит, как болело у него горло. Помнит, как он осознал, что злостно рычит во всю глотку. Помнит, как не хотел подходить к телу. Не хотел осознавать, что это конец.       Воды. Он должен избавиться от этого кома.       Когда холодные пальцы обхватывают стакан, Хейл замечает, что Стайлз пытается избавиться от бинтов на голове.       Нет, оставь, не нужно.       Стайлз останавливается, когда касается липкой материи на голове. Сжимает руки. И как он память не потерял?       Хейл делает глоток, но это не помогает. Жмурится от лучей солнца, проскальзывающих в комнату через плотно закрытые шторы.       Вибрация. Скотт. «Напиши, как он там».       На хер. Приди и посмотри.       Но все равно отвечает в своем стиле: «Если не заткнется, получит сотрясение еще раз».       Скотт быстро восстановился.       Дерек раньше тоже быстро восстанавливался. И Питер терпеть не мог это его некое превосходство над ним самим. А теперь… — Не могу уснуть без своей подушки. Вот перееду к Дереку, первое что возьму…       Заткнись ты! Заткнись!       С силой сжимает стакан. Осколки врезаются в ладонь, а горячая кровь течет по холодным запястьям. Странный контраст. — Дерека больше нет!       Стайлз замирает. И Питер тоже, разжимает руку и осколки режущим звоном крошатся на пол.       Долгое молчание. А после звук сильно стиснутых зубов.       Всхлипы. Питер слышит всхлипы.       Правильно, Стайлз, пихай свои слезы в свою же глотку — сам напросился. Жри их, давай, давись, захлебывайся, все равно уже выхода нет.       Питер сглатывает и резко отворачивается. Он не видит, как Стайлз судорожно поднимает руки, как искривлен его рот. Как цепляется ногтями, сдирает марлю. Как его нижняя губа дрожит так же, как он весь сам, отдавая импульс кровати.       Питер не видит, он чувствует. И где-то внутри, глубоко внутри себя, делает точно так же. Точно так же чувствует себя виноватым и молит прощения.