Фиолетовые журавлики

— Я хочу узнать о ней больше, расскажи мне. — О ком? — О той милой девочке с нежной улыбкой и ясным взглядом. Она молчит. Очень долго молчит, и Луче кажется, будто ответа она не дождется. Обычно всегда веселые глаза Скалл, в которых постоянно скачут бессовестные чертята, в один миг становятся невероятно тусклыми, будто теряют свой первоначальный цвет, и Луче думается, что сумасшедшая каскадерша где-то не здесь. Что перед ней сейчас не неубиваемый Скалл, не глава семьи Калкасс, не её облако и уж точно не вечно беззаботный аркобалено, один из проклятых младенцев. Сейчас, прямо здесь, перед ней, перед остальными аркобалено, Скалл, пускай слегка, но приподняла маску беззаботного идиота, которую она носит постоянно. Луче видела обычную женщину. Да в теле ребёнка, да вынужденную претворяться парнем, но женщину как это бывает. Обычную, умудрённую опытом, уже не верящую в любовь с первого взгляда, немного циничную женщину. Луче видела потерянного человека, не знающего что делать и как теперь жить. Испуганного, загнанного, колючего, но готового идти до конца. Вечно улыбающегося, даже когда невыносимо больно, и маска вот-вот спадёт, делающего это ради других и не ждущего ничего взамен. До последнего не показывающего этого. Сильного, сильнее их всех. Они все здесь жертвы обстоятельств, даже она, Луче, что знала обо всём с самого начала. Они все понимают это, но единственная, кто искренне простил её, Луче, была Скалл. Та, кто потерял больше любого из них, та, что вообще не должна была здесь находиться. И сейчас Луче противно, противно от самой себя, от всей ситуации в целом, от слабости, что она испытывает. Луче хочется кричать. Луче хочется плакать. Луче хочется просить прощения перед каждым из них. Хочется встать на колени и перестать видеть в их глазах затаённую, разъедающую на части боль. И пустоту тоже, хочется заполнить её хоть чем-то. И Луче в шаге от этого, но Скал будто понимает её настрой и начинает рассказ. — Она была невероятна. Улыбалась по-настоящему и смотрела открыто, так, как смотрят лишь дети, с восторгом, искренне. Её глаза напоминали расплавленное золото, она была похожа на героиню фантастических рассказов. Было ощущение, будто сама природа поклоняется этой маленькой богине. Ещё чуть-чуть и откроются врата в прекрасный, сказочный мир. Мир, который принадлежит только ей. Улыбка её красила. Она не казалась фальшивой или натянутой. Чистая и искренняя, притягивала взгляд, не позволяла пройти мимо, забыть. Она никогда не врала, только правда, даже если больно, даже если горько. Всё это завораживало. Она спрашивала обо всём на свете с таким неподдельным интересом, что не ответить не получалось. Она любила говорить глупости и смеяться над ними. Жить не могла без мультиков в обед и всё новых кактусов на подоконниках. Обожала огромные и тёплые шарфы, в которых утонуть может даже взрослый. Могла носить сразу несколько в невероятно жаркий день потому что: «Они милые!» Выдыхалась, потела и пыхтела, но ходила. — Почему тогда зимний ребёнок? — Луче впитывала каждое слово, жадно смотрела и пыталась запомнить всё: мимику, голос, интонацию, слова. Сейчас Скалл была великолепна. Смотря на неё, к горлу подступал ком, чужая любовь душила, а нежность в голосе заставляла сердце остановиться. Луче будто видела глазами Скалл, ощущала всё, что ощущает сейчас каскадёрша. Луче хочется кричать. Луче хочется плакать. Но она сидит и слушает, впитывает и надеется, что когда родится Ария, у неё будет время, чтобы испытать эти чувства к своему ребёнку, чтобы подарить своей малышке хоть каплю этого тепла. — Нежные поцелуи на ночь, крепкие объятья и тихий шепот на грани слышимости при температуре. Похрустывающий под ногами снег и сладкий чай на кухне. Праздничная ёлка с подарками ровно в полночь. Новогодние каникулы и опять же мультики, много мультиков. Вечернее кино на диване в окружении пледов, подушек и так любимых ею шарфов. Метели на улице и сказки на ночь. Пышное платье в котором она так похожа на принцессу. Зажигательные танцы и догонялки по всей квартире. Самостоятельно приготовленные печеньки, которые я умудрялся каждый раз портить, поэтому вторую порцию всегда готовила она. Её длинные локоны, которые мне так нравилось расчёсывать. По-детски пухлые щёчки, что так и манили их потискать. Маленькие пальчики и бледная кожа. Шутливые потасовки за пульт и право первым выбирать мультик, хотя каждый из нас прекрасно знал, что смотреть будем только то, что захочет она. Её боевой клич и драки на линейках. Игры в монополию на желания и мои вечные проигрыши. Её задорный смех и растерянный взгляд при моих редких, но победах. Луче, она так мило злилась, когда проигрывала мне. Она не боялась быть собой. На людях или дома, не важно, она всегда была естественной, живой. Для неё это было чем-то само собой разумеющимся, привычным, правильным. Так было, есть и будет. Она была ребёнком, не пытающимся поскорее вырасти. Она жила настоящим и не переносила ложь. Моя малышка с нежной улыбкой и ясным взглядом. Она знала, чего хочет. Мечтала о мире во всём мире и честных людях. Думала, если сделать тысячу журавликов, боги услышат её и исполнят заветное желание. Запрещала мне помогать ей, говорила: «Это моё желание!» и продолжала делать журавлей. Преимущественно фиолетовых. Один за одним, один за одним. Она смотрела на мир сквозь розовые очки и верила в лучшее, не обращая внимания на несовершенство этого мира. Этот мир был не для неё, и мне становилось страшно, что когда-нибудь кто-то сломает моё сокровище. Но она рушила все мои страхи одной своей широкой улыбкой и уверенными шагами в будущее. А я начинал верить, верить, что у неё всё получится. Она веселилась и грустила. Проливала попусту слёзы и постоянно улыбалась. Жмурилась на солнце и опять говорила какую-то глупость. Смотрела своими невероятными глазами на этот мир и улыбалась ярко, заразительно. Она будто была этим миром и каждым живым существом в отдельности. Никогда не боялась идти вперёд, в будущее, и с мечтательной улыбкой продолжала делать журавликов. Она была прекрасна, невероятна, неподражаема. Другой такой нет. Я всегда буду любить её, ведь она говорила, что именно любовь делает нас настоящими, человечными, совершенно неповторимыми. Она заставляет нас совершать невероятные поступки и жить. Жить, жить, жить, не существовать.