Первая встреча (начало)
Мне так кажется, эта квартира всегда была заколдованной и неопознано-загадочной. Наверное, именно поэтому бывший владелец продал мне её по столь низкой цене. Я, конечно, вначале обрадовался: когда ещё мне бы представилась возможность так удачно сэкономить? Единственным правильным вариантом ответа являлся, безусловно, никогда. Мы встретились с продавцом всего два раза. В первый я долго ходил по квартире и тщательно осматривал помещение. В отличие от моего прошлого жилья, это было однокомнатным, но достаточно просторным. Светлая большая прихожая вмещала в себя новый светло-ореховый шкаф, хранящий в себе множество чёрных вешалок, так же в нём имелось достаточно приличное место для хранения обуви внизу, и небольшая полочка для головных уборов сверху. Обычно в таких квартирах всё является крошечным, почти кукольным, но этот закон здесь не работал. Кухня по-настоящему радовала своими габаритами. В неё спокойно помещался внушительного вида кухонный гарнитур, сделанный из тёмно-красного дерева, правда, я так до сих пор и не знаю, из какого именного. Может быть, дерево изначально было коричневым и его только потом покрыли красным лаком, но я всё же не исключаю, что так когда-то выглядела одна из самых древнейших древесных пород, на которой росли слишком большие «запрещённые» яблоки. Также на кухне стоял крепкий дубовый стол, вокруг которого вполне спокойно размещались четыре коричневых стула с изящно выгнутыми ножками. Несмотря на уют и чистоту, царящие в помещении, больше всего меня привлекла в этой комнате вопиющая неправильность в виде старого белого подоконника. Именно с ним всё здесь было не так. Слишком широкий. Слишком блестящий. Слишком много вмещающий в себя. В общем, с ним абсолютно всё употреблялось с этим пресловутым — «слишком». Задержав на нём взгляд чуть больше, чем полагалось, я бодро прошествовал за хозяином квартиры в центральную комнату, которая должна была стать для меня не только спальней и гостиной, но и рабочим кабинетом. Удивительное дело, откуда в столь удобной, по-настоящему уютной квартире могла взяться чертовщина? Но, тем не менее, она в ней водилась, просто не показывалась тогда на глаза, предпочитая наблюдать за всем со стороны. Не удивлюсь, если её забавляло, с каким важным видом я вышагивал возле дивана спокойной кофейной расцветки и прицокивал языком. Дело в том, что предыдущий хозяин отчаянно спешил куда-то улететь, поэтому продавал квартиру полностью меблированной. Исходя из того, что практически все предметы, находящиеся там, буквально кричали о том, что их совсем недавно купили, я всё же почему-то не насторожился по поводу того, зачем же вообще продавать такую замечательную квартиру, причём в три раза дешевле? Но, видимо, бывший хозяин этого жилья целенаправленно искал такого дурака, как я, соглашавшегося на всё моментально и почти никогда не думающего о последствиях содеянного. Ну что ж, вполне подходящая кандидатура. Спустя два дня я переселился туда со своим единственным чемоданом, спокойно вмещавшим в себя все мои пожитки. Как оказалось, всё самое интересное ожидало меня впереди, оставляя пока что в счастливом неведении.Воспоминания
Больше всего он боялся высоты. Как только закрывал глаза, понимал, что летит куда-то вниз, причём не просто летит, а очень долго. Впрочем, в этом и состояла вся разница. Когда ты падаешь быстро, то ожидание ужасающих последствий настолько не затягивается. Возможность разбиться моментально — это как будто подарок свыше. Куда тяжелее обстоят дела в тех случаях, когда время, словно гармошка, растягивается слишком медленно. Он точно знал, что упадёт. Но для того, чтобы упасть, нужно было сначала долететь до асфальта. И если лебединое пёрышко в любом случае приземлилось бы на него естественно и красиво, то любой среднестатистический человеческий мешок с костями непременно бы разбился. И об этом знали абсолютно все. Даже те, что спрыгивали с крыш высоких бесчувственных многоэтажек. Видимо, до последней секунды представляли себя белыми непорочными лебедиными пёрышками. Шершавый влажный язык, так часто оказывавшийся на его впалой щеке, практически мгновенно приводил человека в чувство, заставляя содрогаться в жалком подобии улыбки. Не-Алиса, как и всегда, сидела прямо на подушке и внимательно смотрела на своего очнувшегося хозяина. Во взгляде кошки всегда читался один и тот же вопрос: «Чем я могу тебе помочь?» — Я так больше не хочу летать… Сделав над собой усилие, человек в пятый раз за одно утро попытался поднять свой торс с постели, чтобы сесть с нею на равных. Но сделать это так и не получилось. Только опять повалиться обратно с бессловесным матерным потоком, с сожалением смотря на неё. — Прости меня… Зная, что её человек больше сегодня не поднимется, чёрная кошка спрыгнула на пол и неспешно пошла в сторону подоконника, в очередной раз смотреть на мир своими застывшими немигающими глазами. Что видела там она? Может быть, зелёное поле, неаккуратно заросшее чуть пожухлой травой, над которой кружилась одинокая бабочка-капустница. Может быть, глубокое, до краёв наполненное озеро, бывшее на самом деле океаном, легко умещавшимся в ведре. Правда, именно в этой истории — дырявом. Может быть, дерево, растущее за окном, никогда на самом деле и не было деревом. Вдруг через запылённое окно не-Алиса наблюдала за бездетной женщиной, которая с каждым годом всё больше увядала, осознавая, что уже никогда не родит ребёнка…Первая встреча (конец)
Мне кажется, что практически любой переезд проходит везде примерно одинаково: по подъезду снуют ещё малознакомые тебе соседи, ближайшие родственники, а также наёмные рабочие. Почти все они навьючены какими-либо предметами, которые таскают как вместе, так и в одиночку. Будущие соседи обычно смотрят на новых жильцов с нескрываемым подозрением, опасаясь, что молодые люди, заселяющиеся в их подъезд, непременно будут шуметь, нарушать общественный порядок и водить к себе домой девушек лёгкого поведения. Родственники, конечно же, беззвучно матерятся, потому что только самые родные люди таскают на себе диван, телевизор и практически собранный кухонный гарнитур. Единственные, кто абсолютно спокойно воспринимают чужой переезд, так это наёмные рабочие, ведь это их прямой заработок. А деньги, как известно, нужны всем. В нашем же случае практически не фигурировали ни первые, ни вторые, ни третьи, ведь чемодан у меня был один, и я вполне мог донести его и без посторонней помощи. Открыв светло-коричневую железную дверь, я практически сразу очутился в некой атмосфере, состоящей из особо благоухающих пряностей, аромат которых раньше мной почему-то не улавливался, но я не могу сказать, что мой нос отторгал эти запахи. Он, наоборот, ловил чудесные ароматы, проникавшие через ноздри в моё голодное естество. Благочестиво подумав, что никакие важные дела на голодный желудок не решаются, я нажал на кнопку электрического чайника и стал терпеливо ждать. На столе лежала целая пачка песочного рассыпчатого печенья, которую, скорее всего, забыл забрать бывший владелец квартиры. Решив, что это постаралось провидение свыше, я уже предвкушал столь желанную для меня трапезу и мысленно строил планы по поводу перестановки мебели в зале. Услышав тихий щелчок, я налил кипяток в кружку и двинулся к подоконнику, решив присесть на него. Какого же было моё удивление, когда, садясь на холодную твёрдую поверхность, я уткнулся во что-то мягкое, сразу обхватившее меня своими невидимыми руками. — Тшшш… Голос у барабашки был на удивление приятным и нежным. Впервые услышав его, я фактически забыл обо всём на свете, отдавшись власти столь богатых шёлковых интонаций. Если до конца оставаться честным, то я сам не хотел вырываться из этих внезапных объятий или как-то по-другому ослаблять её мёртвую хватку. Удобно прислонившись спиной к её груди, я с отстранённым видом смотрел в окно, даже не пытаясь вникнуть в детали того, кто именно меня обнимает. Может, это и прозвучит нелепо, но тогда практически всё не казалось мне особенно важным. Я хотел так сидеть вечно и совершенно ни о чём не думать. Но, как известно, всё хорошее, когда-нибудь кончается. Закончилось и это. — Тебе не кажется, что за окном слишком унылый вид? В принципе, я был с ней согласен. Пришедшая недавно осень совсем не радовала. Деревья уже наполовину потеряли свои летние наряды, через которые застенчиво проглядывала их девственная нагота. — Хочешь, я немного разбавлю твои краски? Я неуверенно кивнул, совершенно не понимая, что она хочет со мной сделать. Поэтому настоящим удивлением для меня стала дотянувшаяся до моей чашки бледная тонкая рука, практически вырвавшая её из моих пальцев. Ничего не сказав, она стала лить мне за шиворот кипяток, абсолютно не реагируя на мои гневные выкрики: «Остановись, ты что, совсем дура?!» Она только улыбалась, смотря на разгневанного меня, сидевшего к ней в полуобороте. Девушка казалась совсем молодой, лет восемнадцати. Часть длинных чёрных волос закрывала вытянутое лицо, но я всё же смог увидеть один её глаз. Серо-голубой и крайне странный. По сути, в нём не было ничего такого, что не вязалось бы с человеческой анатомией, но как смотрела она на меня, я никогда бы не смог описать словами. Целомудренное белое платье доходило ей ровно до колена. Правда, детально разглядеть его я смог намного позже. Точно не в тот день. — Посмотри сейчас в окно… Повинуясь её тихому голосу, я послушно повернул голову в обратном направлении и с удивлением отметил, что на деревьях прибавилась листва, солнце засветило намного ярче и кипяток перестал жечь кожу, всё также проникая под ткань моей рубашки. Да, она, безусловно, оказалась права. Для того чтобы увидеть всю красоту окружающего мира, нужно было расширить границы дозволенного. <…> Кипяток обжигал не тело. Кипяток плескался в моей голове. А всё остальное… Прямиком выливалось наружу.Воспоминания II
Он уже мог садиться по собственному желанию, но пока это был тот самый потолок, который не получалось проломить собственной головой. Пролежни на пояснице заживали медленно, но и спешить ему было некуда. Не-Алиса облюбовала живот своего человека и часто ложилась именно на него, закрывая чёрными мягкими лапками уродливые послеоперационные шрамы. Может, это и не было гигиенично, но кошку совершенно никто не мог согнать с его тела. Поймав в подвале дома несколько мышей, она опять возвращалась к нему, привычно ластясь о раскрытые ладони чёрным холодным носиком. Хотя кошки и гуляют сами по себе, не-Алиса всегда находилась в зоне видимости своего хозяина. Уже несколько минут, безо всякого стеснения, она больно кусала его за пальцы, пытаясь таким способом намекнуть, что в дверь стучат. Каждый удар был громче предыдущего. В подъезде уже кричали. Отмахнувшись от не-Алисы, человек хмуро смотрел в потолок, старательно игнорируя посторонний шум. Кошка же продолжала поочерёдно нападать на его ладони, за что получала по ушам, а несколько раз даже по насупленной аккуратной мордочке. — Как же вы все мне надоели… Именно с этими словами её человек впервые за последние четыре месяца встал с кровати и решительно потянулся за костылями, намереваясь прекратить в одночасье весь этот дурацкий шум. Изрядно покачнувшись, он всё же устоял на месте. Оставалось лишь приставить к подмышкам своё новое средство передвижения и хоть как-нибудь доползти до коридора. Как оказалось, ползти до него было вполне приемлемо. Не-Алиса с нескрываемым восхищением смотрела на своего хозяина, идя с ним точно шаг в шаг. Оставалось только открыть дверь, а затем… По нему в очередной раз стали бы справлять преждевременные похороны, приходя сюда, словно по указке, чтобы спросить, как у него дела, и в очередной раз передать пакет с персиками, но уж точно не сегодня. В его голове уже имелся определённый план. Поразмышляв секунд двадцать, он резко повернул ключ в замочной скважине и распахнул дверь настежь. На пороге стояли две девушки лет шестнадцати в лёгких цветастых сарафанах. Он же на фоне их казался случайно выжившим узником Освенцима: бледный, тощий, с выпирающими рёбрами наружу. Недовольно зыркнув на них, он небрежно бросил в раскрытую пасть подъезда: — Ну, и что уставились, как Ленин на буржуазию? Валите отсюда! Насладившись полученным эффектом, он так же резко закрыл дверь, бросив косой взгляд на не-Алису. Та смотрела на него с явным осуждением. Чуть усмехнувшись, он опять начал возиться с замком… Девушки, как вскопанные, всё ещё стояли на лестничной клетке. — Это что там у тебя? — спросил он у особенно крикливой. — Груши… — Давай их сюда! С чувством выполненного долга, он второй раз захлопнул входную дверь, абсолютно не заморачиваясь на тему того, что о нём только что подумали. Как назло, пакет оказался дырявым, поэтому груши попадали наземь. Одна даже чуть не угодила в не-Алису. Недовольно фыркнув, кошка перескочила через фрукт и села возле костыля, чтобы на протяжении пяти минут играть с ним в гляделки, смотря на своего человека сквозь порванный полиэтиленовый пакет. К его огорчению она так ни разу и не моргнула.Совместная жизнь
Это всё больше напоминало дешёвый фарс или слезливую трагикомедию. Она стояла полуголая на моей кухне, завернувшись в полупрозрачный халат, и приводила практически двадцать аргументов на счёт того, почему именно я должен мыть сегодня посуду. Даже такой нерушимый аргумент, как «ну, это ты у нас как бы женщина, вот и мой…» с моей барабашкой не срабатывал. Если ей что-то не нравилось, то она попросту исчезала в неизвестном направлении и несколько дней где-то пропадала, отвечая потом на все мои гневные тирады, что у нее тоже имеется своя личная жизнь. Ну да, вполне логично… Муж, по любому, какой-нибудь демон или действительно рогонесец, они же все там в аду такие; красавица-дочка с несколькими рядами особо острых зубов; тёща-ведьма, обязательно с метлой и очень вместительной ступой; а также любимый двоюродный дядюшка-вурдалак, ради развлечения вырезающий целые деревни… — Дурак ты… Каждый раз убирая несколько прядей волос с бледного удлинённого лица, она смотрела на меня как на несмышленого ребёнка, а затем шла готовить ужин, который в отличие от неё — эфемерной, был вполне настоящим и вкусным. Вечером я привычно лежал на её коленях, заменявших мне теперь кровать и подоконник. Барабашка трепала мои и так спутанные волосы, гладила венки на расслабленных руках и говорила о своей неземной любви ко мне, а я всё думал о её муже-рогоносце, дяде-вурдалаке и о тёще-ведьме. Да и плевать, что я их сам выдумал… Всё равно нас теперь было двое, и мы являлись одним единым целым, которое нельзя разрушить и отделить друг от друга даже раскалёнными плоскогубцами. Но можно посмотреть на эту ситуацию и по-другому… Как обычный влюблённый дурак, я, конечно же, идеализировал существо, поливавшее меня в момент нашего знакомства горячим кипятком из кружки. Это ведь так романтично, прокусывать потом ужасные вздувшиеся ожоги, оставленные твоей же рукой… Бурный секс, бурные выяснения отношений. Нам обоим это нравилось и очень сильно заводило. Она вполне могла внезапно оголиться и домывать посуду в одном прозрачном переднике. Вероятнее всего, в этот момент барабашка всё же улыбалась, чувствуя, каким именно взглядом я смотрел на её ягодицы. Так мы с ней фактически и поделили обязанности: она вела хозяйство, я до ночи работал в зале, всё время тыкая в клавиши старой печатной машинки, иногда отвлекаясь на активные покусывания моего правого уха. Потому что ей всегда было скучно. Наверное, именно поэтому, меня со временем всё-таки записали в мужья-рогоносцы, но до того памятного вечера, я всё-таки мог не только наслаждаться её телом. Но и быть самим чёртом в постели, которого она каждый раз вызывала из самых потаённых недр моей столь несовершенной человеческой души.Мысли в тишине
Я хотел бы остаться манерно жеманным, Отпечатавшись разом во всех областях… В плоскостях утро вновь неизменно туманно, Не в моих. Но хотя бы и так…
Он всегда читал свои тексты ровно и практически безжизненно. Более того, не любил, когда неверной интонацией коверкали его стихи. Произносили так, будто декламировали «Мороз и солнце, день чудесный!» И обязательно в конце прибавляли децибелы. Вообще, срываться на крик имела право только не-Алиса, когда он отставлял костыли в сторону и открывал холодильник. Кошка, повинуясь животным инстинктам, очень сильно завышала тональность, работая не хуже полицейской сирены. Даже выступая на публике, он всё также считал, что главное — это донести до своего слушателя, а может и потенциального читателя, сам текст. И для этого не нужно кричать, размахивать руками, как-то ещё привлекать к себе внимание. Нужно всего лишь правильно ставить паузы после запятой, многоточия и точки. И тогда действительно всё будет хорошо.Нам осталось… Пятнадцать минут до рассвета, чтобы вдаль Проводить угасающий поезд. Монолог раз- решившись ответом в пыльной передней рас- правит кулак, заглушая мой собственный голос.
Он очень хорошо запомнил, как ему чуть не сорвали выступление в местном «лито». Всё началось с чужих денег, строчной буквы, поставленной в начале не того предложения, а также с неудавшегося высшего образования, о потере которого он так и не пожалел, всячески отрекаясь от учительской среды и его существования в ней. Он до сих пор хотел летать. Правда, уже не так, как девять лет назад, но не менее сильно, а возможно, и честно. Свободной рукой человек держал книгу. Самым важным являлось то, что на её обложке стояло его имя, а на одной из иллюстраций фигурировала не-Алиса. Пускай в него тогда и летели злые слова завистников, это всё равно не умаляло масштабность случившегося с ним события. Ради таких моментов он мог сколько угодно разбиваться о землю и снова взлетать вверх. Навстречу своей самой несокрушимой мечте… Быть Настоящим.Если и так, то в какой-нибудь пьесе разыграли… Меня по ролям. Несомненно, я стал бы посмертно Известным. Про меня сняли б фильм. Написали Роман. А потом бы раздали. Почти безвозмездно.
Иногда человек вместе с не-Алисой устраивали небольшие литературные вечера. Она была единственной приглашённой гостьей на его диван. Несмотря на достаточный опыт общественных выступлений, он всегда чувствовал себя неуютно в многолюдных местах. Всё время желал быстрее оттуда уйти. Но это был явно не тот случай. Кошка привычно сворачивалась в клубок и активно делала вид, что спит. Но один открытый немигающий жёлтый глаз и внимательно навострённое ухо всегда говорили об обратном. Он нажимал на золотистый прямоугольник выключателя, чтобы погасить свет, обратно вскарабкивался на диван и по памяти дочитывал ей свой самый больной и самый сокровенный… Стих.Не считая слогов и случайно отвергнутых сверстниц, Что на улицах пыльных дождём и снегами испорчены, Я ищу тебя вновь в зеркалах, переходах, на лестницах, По испитым рабочим. И снова отвергнутым горничным…
Совместные скандалы (начало)
Перед тем как наступил тот самый вечер — не знаю, как у неё, но лично у меня было ещё несколько весёлых вечеров. Чтобы ни о чём не думать я попросту напивался в дрова и играл в шахматы со своим воображаемым другом Анатолием. Толя был не только обычным ботаником, но ещё и очкариком, любившим обнимать всё и вся, даже шахматы. Но играл он, как Бог. Может быть, даже лучше. Это, наверное, из-за того, что он всегда оставался трезвым и на все мои виноводочные предложения отвечал невозмутимым отказом. Правда, насколько я знаю, он был совсем не против сыграть на мою квартиру. Я, конечно же, понимал, что это чистой воды шизофрения, но всё равно никогда не соглашался на такие ставки. Хотя отсутствие жилья меня волновало не настолько сильно, как отсутствие барабашки. В этом я был уверен. К слову, она не появлялась здесь уже третий день. Сколько бы я не просил её мысленно прийти, столько же раз аналогичным способом получал от неё кукиш, после чего в очередной раз запирался с бутылкой вискаря на кухне и до посинения, а точнее до утра, спорил с Анатолием о генной инженерии. Заявилась барабашка только две недели спустя, после того, как я перечитал своему новому воображаемому другу всего Канта и, наконец, показал обе части «Неба над Берлином». Как оказалось, у нас с Анатолием было очень много общего, но, чтобы в этом удостовериться, пришлось слишком долго пить, причём ни разу не закусывая. Так вот, именно тогда я впервые сумел разглядеть во всех деталях её целомудренное белое платье с закрытым воротом. Рукавов у него почему-то не было. Но даже без них оно смотрелось просто замечательно. Тонкий алый поясок явно не вязался к фасону одеяния, к тому же я не мог припомнить его раньше на ней, хотя очень часто обнимал её за талию. Она смотрела на меня более чем внимательно, прислонившись к дверному косяку. Длинная тёмная чёлка, как и всегда, нависала над одним глазом. Другой же смотрел на меня с укоризной. А я всё не мог понять, либо она действительно пришла, либо это я совсем допился. Моё протрезвление никак не назовёшь удачным, потому что произошло оно после нескольких коротких слов, произнесённых ею практически безжизненно, и как-то слишком рублено: — Знаешь, дорогой, я, кажется, влюбилась…Мысли в тишине II
I am so sorry… Он сидел на лавочке, находящейся в его секретном месте. Чем ему всегда нравился этот двор, так это тем, что практически со всех сторон он был огорожен. Он стоял в опасной близости с проезжей частью и в то же время всегда оставался в безопасности. Вряд ли проезжающие мимо машины с легкостью смогли бы сбить кирпич, протягивавшейся на целых пять этажей, поэтому самыми уязвимыми местами его крепости оставались, конечно же, окна. К тому же, жильцы, обитавшие в этом доме, даже не догадывались, что это не только их крепость. Ведь для него она также стала своеобразной цитаделью. I forgot your birthday… Вход во двор находился сбоку и представлял собой очень тесный тротуар. Двое в него бы не вместились, поэтому люди заходили сюда цепочкой. Наверное, его уже несколько раз могли согнать отсюда, но на человека одной странной кошки никто не обращал особого внимания, поэтому он мог спокойно наблюдать за всем, что здесь творилось и не думать, за что именно его осудят припозднившееся зеваки. Весь околоток и так знал о том, что он самоубийца. Выживший. Можно сказать, уцелевший. Но здесь имелось целых три ограждения от реальности и всего лишь один вход. I am so sorry… Ровно в двадцатый раз с ним происходило тридцать первое марта. Именно такие дни с каждым разом всё больше провоцировали нарастающую ненависть к любым календарным праздникам. Он сидел, тупо уставившись в дисплей телефона, и методично пролистывал все полученные sms-сообщения с поздравлениями. Из года в год, текст, отражавшийся в них, практически не менялся. Ему также желали счастья, любви, здоровья, творческих успехов, а он всё пытался найти и пристрелить ту гадину, что первой начала праздновать какие-то там круглые даты. Сколько бы он не проверял телефон, сообщения от неё так и не приходило. How are you?* Это было то самое состояние, когда от промозглого сильного холода ты не чувствуешь ни рук, ни ног, ни себя самого. В таких состояниях обычно не ощущают совершенно ничего. Можно сколько угодно кричать и всё равно не слышать себя. С каждым годом ощущение своей несостоятельности обострялось, лишая надежды и хоть какого-нибудь компромисса, потому что именно в праздники — выжить было невозможно. Сидя под неспешно падающим снегом в абсолютно безлюдном дворе, он всё четче осознавал, что с этим нужно что-то делать. Потому что жизнь не линия, а именно та фигура, которую ты сам себе вычертишь.Совместные скандалы (продолжение)
— Знаешь, дорогой, я, кажется, влюбилась… Это, наверное, самая страшная из всех фраз, бьющая больнее всего по мужскому самолюбию, и порой заставляющая тридцатилетнего мужика рыдать хуже любой прыщавой девчонки. У меня просто не было слов. Всё время вырывающий из моего охрипшего горла гневный вопрос: «Да как же так?!» Я всё-таки пытался удержать в себе. Нужно было в любом случае оставаться спокойным и благородным, словно я не сорвавшийся с катушек голодный похотливый альфа-самец, а, как минимум, чопорная и абсолютно правильная барышня из института благородных девиц. — Ну, и что мы будем с этим делать, дорогая? Ответ в тон ей ни в коем случае не был подтруниванием над моей барабашкой, ведь я действительно не знал, что стоит предпринять в подобной ситуации: кого именно здесь винить и на ком срывать свою злость. Она, казалось, совсем сжалась в косяк раскрытой настежь двери и смотрела на меня таким взглядом, будто решать здесь должен был именно я. Вот только решать там было нечего… — Ты вольна быть с тем, с кем хочешь. А что я ещё мог сказать? Ну, только если пожелать ей счастья в личной жизни и ещё несколько хороших любовников, когда с этим наиграется. Ведь всё уже было предопределено: Муж-рогоносец. Дядя-вурдалак. И… Тёща-ведьма.Sex**
Глубокий взгляд твой наивности полон, Остры и гладки тела черты. Я вновь опять наэлектризован, А электричество мое это ты. Я замурован в своих идеалах. Рассудок в тайне транслирует порно. Я задыхаюсь, когда воздуха мало. Я умираю, чтоб не быть покорным.*** Они сидели на кухне втроём: не-Алиса, её человек и высокая светловолосая девушка возвышенно-нервической наружности, которую он называл отстранённо Олей. Оля пила чай небольшими глотками. Кошка уютно устроилась на его коленях. А он сам увлечённо стучал по клавиатуре, иногда отвлекаясь на реплики девушки, рассказавшей о том, что успело случиться с ней за три месяца, которые они не виделись. Вообще-то они оба не любили гостей. Не-Алиса практически на всех смотрела с явной претензией, так как все посетители поголовно покушались на внимание её человека, в то время как он принадлежал только ей. Но в то же время они оба не могли обходиться совсем без общения, поэтому со временем она всё же сумела смириться с этой необходимостью — отрывать его от себя хотя бы на несколько часов. — Как там твоя эта? Последнее слово в этом вопросе Оля всегда произносила с некоторой долей брезгливости, открыто показывая, что не одобряет выбор своего друга, которого на протяжении пяти лет не удавалось согнать даже острыми вилами с не принадлежащей ему территории. — Трахается с очередным… В его голосе не проскальзывала ни одна эмоция. Возможно, Оле удалось бы определить, как именно он к этому относится, если бы он, наконец, оторвал своё лицо от тускло светящегося монитора. — А ты? — А я? Он лишь усмехнулся. После чего добавил: — А я пишу. Встав со стула, он методично отправился к чайнику, чтобы подлить себе и своей гостье ещё кипятка. Не-Алиса смотрела на него с явной обидой, потому что с колен её совсем невежливо попросили сойти. Вернее… Спрыгнуть. Вернувшись на своё место, он внезапно заговорил: — А знаешь, Оль, она ведь тоже чувствует, что я ей изменяю… — Это ещё с чего? Девушка даже не пыталась скрыть своё презрение по отношению к той, о ком они говорили. — Потому что самые сильные оргазмы, я испытываю от хорошо написанных работ. Сказав это, он резко захлопнул крышку ноутбука и уставился на неё тяжёлым неподъёмным взглядом пронзительно-огромных синих глаз. Столь не вяжущихся с его чёрными волосами.Совместные скандалы (конец)
Не прошло и полгода, как она вернулась назад, предательски поджав свой несуществующий хвост. Я ликовал и бессовестно издевался над ней, считая, что теперь именно я — властелин этой Вселенной. Она же каждый раз ударяла исподтишка, чтобы мне было больно, также как и ей. В точности до самого последнего удара. Именно через эти пресловутые полгода меня перестали удивлять все её дешёвые фокусы, потому что я сам стал неплохим иллюзионистом, заставляющим ревновать её к тем, кого у меня никогда не было в помине, чтобы сравнять таким образом… Наш. Общий. Счёт. Хотя стоит заметить, что барабашка бесилась не меньше меня. Ведь я совершенно спокойно относился к её бурным романам на стороне. Ну, на счёт совершенно, я, конечно, преувеличил, в своих болезненных состояниях меня даже рвало на клавиатуру. Но. Это не мешало иронизировать над её очередной великой любовью, передавая ей воздушно-пламенные приветы, ехидно спрашивая, когда же мы именно переведём наши отношения в статус полноценной шведской семьи. Именно после таких бесед в меня летел пулемётной очередью не только весь горох, но и новый набор острых кухонных ножей, который сколько бы я не перепрятывал, она всё равно находила. Да и к тому же… Зачем себя утруждать поиском нужных слов, когда в доме столько функциональной кухонной утвари? Исходя из того, что я был влюблённым до потери пульса идиотом, я всё время искал ей какие-то оправдания… Мол, это просто криво висит крюк над ванной, причём не совсем до конца вкрученный в стену, следовательно, что может быть удивительного в том, что рано или поздно (тяжёлый и железный) он свалится мне прямо на голову? Сам ей придумал оправдание. Сам же за себя порадовался. Всё сам… Такой вот я самостоятельный.Конец?
Напечатав последнюю строку своего рассказа, он устало потёр глаза и снова потянулся за кружкой с чаем. Кипяток резал горло. Но это, безусловно, было лучше, чем всё время сгорать от мучившей его эмоциональной лихорадки. Закрыв глаза, он опять непроизвольно окунулся в события девятилетней давности. Он, будучи пятнадцатилетним подростком, лежит весь опутанный какими-то проводами. На лице — кислородная маска. Кто-то в белом широком халате всё время кричит ему: — Дыши! Но он сопротивляется. Потому что слишком сильно лелеет свою боль. Воспоминания такие бессмысленные и навязчивые… Свет мигает очень яркими белыми вспышками. А рядом ещё голоса: — Да он же самоубийца… — Что с него взять? Но кто-то опять повторяет: — Дыши! На голой обшарпанной стене приклеен тетрадный листок с его медицинскими характеристиками. Парень пока ещё не знает, что когда он проснётся, то обязательно лишится чего-то очень важного. И отрезанная почти до ребра нога, из-за стремительно развившейся гангрены, не такая уж большая цена, за то, чтобы ещё раз услышать столь пронзительное, буквально разрывающее на мелкие кусочки через раз сжимающиеся лёгкие: — Дыши! Глаза опять открываются слишком резко. Он сидит за столом. За окном — май месяц. На подоконнике не-Алиса выращивает собственные деревья из чрева мёртвой одинокой рябины. В каждом зрачке он видит по одному саженцу. Финал любой истории обязательно должен быть по-своему счастливым. Именно поэтому он опять включает процессор и терпеливо ждёт, когда загрузится стартовая страница Windows. Отклонив входящий звонок от неё, он специально проматывает вниз последнюю заполненную страницу, и чёрными жирными буквами выводит на следующей странице самое масштабное из всех известных ему слов. Мелкие буквы курсива, идущие после него, мигом собираются в самые счастливые и светлые воспоминания. Потому что ему не только хочется летать. Не только помнить. Но и обязательно — верить. Хотя бы… Самому себе.Эпилог
Это была самая обычная, ничем непримечательная квартира. Только очень светлая. Даже несмотря на свою заброшенность её прежними обитателями. Вход в неё оставался свободным для всех, так как замок давно выбили, и дверь попросту никогда не закрывалась, но в то же время и не впускала сюда посторонних. Люди, проходящие мимо, видели не табличку с номерным знаком, а только высокую известковую перегородку, которую всё время приходилось обходить, чтобы забраться на следующий этаж. Несмотря на то, что уже почти полтора года здесь никто не жил, порядок во всех помещениях оставался практически идеальным. За исключением двух невымытых кружек, давно изъеденных оставшейся в них заваркой. Пускай сама квартира не впускала в себя новых жильцов, она всё равно хранила память о живших в ней людях, их не всегда радужных воспоминаний, материализующихся иногда в причудливые тени и отголоски совершенно неожиданных фигур, внезапно взявшихся практически из ниоткуда. Самая главная загадка этого места так никуда и не делась, она до сих пор заключается в несоразмерности подоконника со всеми остальными предметами, находящимися на кухне, его слегка бережливой невыкрашенности, и тонком слое пыли, оставленным в качестве небольшого послания для новоприбывших: «Не стоит убегать от своих внутренних демонов. Лучше примите их, как самих себя. Или ещё лучше».