В двух словах

Зик Тайлер в школу ходит, как на работу — не в том смысле, что на автомате, а в том смысле, что зарабатывать деньги. Учеба имеет наименьшее значение в этом мире, где быть непризнанным гением не просто сложно, а даже противозаконно. Он, конечно, мог бы направить все свои умения в более мирное и даже легальное русло — но это же ни хрена не весело, а для Зика скука это синоним смерти. Шелли Джонсон он выбирает по той же причине — она хороша и она запретна, ведь ее чокнутый муж запросто пальнет из дробовика в любого, кто посягнет на его собственность. Шелли Зика выбирает именно потому, что он никогда не относился к ней, как к своей собственности. Или даже как к собственности Лео, если на то пошло — ведь в основном все ее именно так и воспринимают, как собственность Лео. Ей кажется, что Зик Тайлер в ней видит личность — пусть не с большой буквы «Л», но все же, личность, а не просто красивую мордашку или придаток к мужу. Зик Тайлер ей даже цветы дарит, подумать только — Шелли, конечно, никогда не отважится принести их домой, даже когда Лео пропадает в одной из своих затяжных командировок, но ей приятно, так чертовски приятно, что сладко замирает сердце. Иногда ей хочется сказать Зику даже что-то вроде «я люблю тебя», но Шелли каждый раз останавливает себя: Зик не любит громких слов, да и вообще словами бросаться не любит. Когда они сталкиваются в городе при посторонних, он едва обронит ей «привет», но вот взглядом обожжет, и будет в этом взгляде все, что стоит миллиона заезженных фразочек, которыми вечно бросаются мужчины. Их встречи всегда тайные-тайные, прямо как в фильмах — когда сто раз удостоверишься, что никого нет поблизости, чтобы скользнуть в его машину, когда не обмолвишься лишним словом, зная, что рядом есть лишние уши, когда нарочно смотришь в сторону, если кто-то еще наблюдает… И когда жадно впиваешься поцелуем в такие желанные губы, когда нетерпеливо касаешься лица, шеи, тела, когда дыхание сбивается, когда сердце пропускает удар и затем пускается вскачь каждый раз, когда наконец они остаются одни, такие никто друг другу, и в то же время друг для друга — всё. — Как думаешь, Шелли, что у нас с тобой? — Зик однажды спрашивает ее об этом, когда они едут на его машине в свой укромный уголок, в лесной домик, принадлежащий родителям Зика. — Я могла бы придумать кучу определений, но ни одно из них мне не нравится, — честно признается Шелли, глядя в окно и видя в стекле отражение Зика, косящего на нее взгляд. — Так что пусть так и останется, ладно? Они не так уж и много разговаривают — между ними тишина, страсть, адреналин и куча всяких условностей, которые никогда не позволят им быть вместе по-настоящему. Шелли, наверное, и не хотела бы — Зик для нее глоток свежего воздуха в серых буднях жизни. Зику, по сути, определенность тоже не нужна — он никогда не пробовал ни своих наркотиков, ни чужих, но зависимость у него все же есть: его имя, срывающееся с губ Шелли Джонсон в тот момент, когда он ее ласкает, вот это действительно мощно. И не важно, что там будет дальше — им хорошо здесь и сейчас, сколько бы это не длилось.