Кансэцу кису

Рома просыпается среди ночи и бездумно пялится в темноту, прислушиваясь к дыханию рядом. Ваня бормочет что-то во сне, переворачивается на другой бок, и толкает Рому ногой — в Ване есть что-то трогательное, когда он спит. Рома замечает это только сейчас и пытается понять, где он эту трогательность-то нашел в Евстигнееве. На ум ничего не приходит, просто взявшиеся из ниоткуда — трогательное и всё тут. Сон не идет, Ваня сопит рядом и Рома поднимается, бредет в потемках на кухню, включает свет и зачем-то ставит чайник. Вроде и не собирался кофе баловаться, какой, к черту, кофе, если с появлением в постели Евстигнеева пропал нормальный сон. Вон, личный энергетик, раскидался по постели и в ус не дует. А Рома дует ненужный кофе по ночам и много думает. Это после секса совсем не думается и дышится свободно и легко, и мысли в голове медленно так ползут, поверхностные такие, о Ванькиных забитых пальцах, например… Вообще с Ваней трахаться, потом много осмысливать и укладывать осмысленное по порядку, в ровные такие ряды. В извилинах размещать на нужном месте. По ночам думается о том, о чем думать и не особо хочется. О Мироне, например. О Ване. Например. О Мироне и Ване. Например о том, как так получилось, что Ваня время от времени остается здесь, у Ромы под боком. Например, о том, что Мирон Ваню с Ромой делит. Ну как делит, Мирона-то никто не спрашивал и в известность не ставил. Ваня — он редко забегает, так, между делом, когда Мирона в городе нет — пивка, говорит, попить, Ром, о жизни потрепаться. Допились и дотрепались. Ваня так и приходит — пивка попить. А Рома что? Рома пьет. Ваня утром спохватывается, собирается впопыхах и выкатывается из квартиры молчаливый и сосредоточенный — бежит куда-то, дела, Ром, дела. Рома плечами пожимает и уходит досыпать. И думать о Ване, Мироне и всей этой кутерьме забывает. До следующего Ваниного визита. Кофе Рома так и не заваривает, выкидывает дотлевший до фильтра окурок в окно и возвращается в кровать. От Вани идет умиротворяющее сонное тепло. Рома не замечает, как засыпает. Утром его будит Ваня, уже одетый с влажными после душа волосами, он мягко тормошит Рому за плечо. — Уже уходишь? — хрипло интересуется Рома, хотя, оно и так понятно, в куртке стоит и кроссы в руке держит. Видно вернулся попрощаться, чтобы не молча свалить. — Ага, — просто говорит Ваня и улыбается. На шее красуется засос. Еле заметный, почти невидимый, но Рома его вчера разглядел и накрывал губами, зализывал, когда Ваня под ним голову запрокидывал и беззащитно подставлял шею. Рома следов никогда не оставляет, он тщательно за этим следит, во избежание. Только по чужим меткам губами елозит. Ваня ерошит Роме волосы и молча уходит. Рома прислушивается — Ваня шуршит в прихожей, видимо обувается и укрывается с головой, когда хлопает входная дверь. Ванька, небось, чуть ли не вприпрыжку по лестнице вниз сейчас несется. Мирон прилетает скоро, откуда-то там в очередной раз. Рома не уточнял, Ваня не говорил. С добрым утром, чё. Мирон в Питере, значит, Ваню пока не ждать. Рома и не ждет, у него и своих дел невпроворот, только думается иногда, когда Рома просыпается, по привычке, ночью и тут на тебе, стояк. Как же тогда думается и фантазируется, пока по члену, размазывая собственную слюну, гладко так, с легким нажимом. Рома смотрит в потолок — отсвет ночного города на белом глянце — и Мирон колючим затылком Роме в плечо упирается, глаза жмурит и выдыхает сквозь зубы. И ничего в этом красивого нет, но это правильно. И Мирон, господи, Мирон, еб твою мать, принимающий Ромины ласки — правильный. На пять минут дрочева — правильный. А потом Мирон далеко, где-то там, в другом районе и Ваня спит рядом, и закидывает ногу на Мирона, и дышит горячо в плечо. Рома вытирает сперму с живота и зажмуривается. У Вани на теле отпечатки, иногда один, иногда два, иногда много — и Рома целует их, целует прикосновения Мирона. И Ваня ценный, Ванечка… он носит отпечатки Мирона. Рома старается не думать о Ване. О Мироне. О Мироне с Ваней. О себе и Ване. У Ромы тогда потеря мировоззрения и теплота внутри замерзает. Херня, в общем, происходит. Роме не нравится. Рома дрочит и Мирон в его руках плавится. Рома выдыхает горячий воздух ванной и зажмуривается. И Ваня, Иван, Ванечка вдруг из ниоткуда, на сбитой простыне, появляется. Ваня смотрит на Рому, целует Мирона, утыкается носом в ключицу Мирона, вскидывается и тянется к ромкиным губам. Губы у Вани сладкие, мягкие — он Мирону отсасывал, Рома видел. Нафантазировал, в общем-то. Рома кончает — оргазм тягучий, как нуга — закуривает и стряхивает пепел прямо в воду. У Вани на теле следы Мирона. Ваня… Ваню ругать нельзя. Ваня с Ромой отзывчивый. Только по утрам сбегает, даже с глубокого похмелья. И Рома касается засосов Мирона, целует на расстоянии, потому что иначе нельзя. И Ваня, Иван, Ванечка — святой человек. Рома вздыхает. — Это пиздец. Это просто пиздец. Ваня звонит и говорит: — Ром, попьем пивка? Ваня говорит: — Ромка, сколько брать? В квартире тихо, только гудит, где-то, перфоратор. Долбит, сука. В мозг вгрызается. Рома смотрит на свое отражение в окне. Это какой-то пиздец. — Полторашки три бери, Вано.