Думай о хорошем

Порыв холодного ветра стирал последние отблески заката - ночное небо загадочно светилось, и звезды - желтые, маленькие, нервно подмигивающие - дрожали и переливались в совершенной тишине. Ночью город замирал. В тягучем, густом тумане, что касался рук, прятались блуждающие Тени - сливались с кирпичными стенами, красным шифером на крышах домов - молчаливо скользили, заглядывая в каждое окно - люди мирно спали, тишина была им пуховым одеялом, сон - единственным спасением от жесткого счастливого мира; казалось, что ночного спокойствия можно было коснуться, и пахло оно полынью и горьким чаем - на террасе в самый дождливый летний день. Она притворялась. Куталась в одеяло, дышала совершенно тихо, закрывала глаза - и перед глазами ее было маковое поле - бескрайнее и бесконечное, яркое и одновременно нежное - его хотелось коснуться руками и утонуть в синем небе над головой; но она чувствовала за собой пристальный взгляд, и стоило только распахнуть глаза, вглядеться в кромешечную тьму, Тень исчезала. С восходом солнца все возвращалось на круги своя - озера касалась легкая рябь, деревья тревожно шелестели листьями; люди медленно посыпались и тут же надевали улыбки - холодные, беспрекословные, они обжигали - улыбаться было предписано законом. Утро начиналось не с кофе - она с ужасом, ощутимой дрожью в руках, разворачивала свежую газету, которую находила на крыльце холодного дома - и пробегалась взглядом по сводке последних новостей, что всегда были оптимистично-неутешительными: "Осталось еще две тысячи сорок пять непойманных нарушителей" (и одним из этих нарушителей была она) было написано изящным шрифтом в одной из колонок, "Создадим идеальный мир вместе!" - пестрили заголовки - и обычные люди внимательно читали, серьезно кивали и выслеживали нарушителей - тех чьи улыбки не были вечными, чьи мысли не были совершенно чистыми и светлыми - нарушителей государственного спокойствия. Никому не хотелось вновь становиться несчастными - после тяжелого времени, депрессии и вечного дождя в городе, всем хотелось солнца и уютного, мягкого тепла. Вот только в каждой налаженной, вроде бы идеально построенной системе, случались сбои. Здесь царствовало абсолютное счастье - совершенное, без права на выбор - несчастных похищали Тени, кутали в белом тумане и возвращали - вот только уже совершенно другими - не сломанными, а счастливыми, со шрамами в уголках губ и стеклянными глазами - страшными, жуткими до дрожи - с застывшими янтаринками смеха. Эвелин Бьюкейтер (или Иви, как ласково называли ее родные) тоже была счастливой. Слушала по утрам счастливые вести по радио, смеялась над несмешными шутками коллег по работе, приветливо улыбалась посетителям - впрочем, они отвечали ей также - а потом забирали цветы: красные, прекрасные розы, нежные пионы, осыпающиеся белыми лепестками к ногам, простые астры - и каждый новый день начинался с таблички "открыто" на стеклянной двери. Она чувствовала себя здесь практически свободно - и ночь не казалась ей настолько спокойной, насколько утро в лавке - с кружкой ароматного кофе и самым приятным солнцем - нежным, мягким, касающимся её рыжих волос. Вдали от шумного города, газет с кричащими заголовками и слоняющихся туда-сюда Теней - государство обязывало быть счастливой - потому что счастливые люди не представляют совершенно никакой угрозы; слабая улыбка на их губах охраняла неприкосновенный закон. Но что-то случалось - и некоторые из них не ощущали того легкого чувства - слезы для них казались скорее правилом, а не исключением, ночные переживания - постоянством, а холодная голова на плечах - правдой, в которую никто не верил. Свободно мыслить для нее казалось дыханием - и дыхание ее было прерывистым, частым, непостоянным и тяжелым - каждый вдох сопровождался внимательным взглядом; Прозвенел колокольчик. Дверь резко и уверенно распахнулась, впустив в лавку порыв свежего воздуха - воздух пах апрелем: цветущими яблонями и приятным холодом, - и незнакомца. Вот только он не был похож на обычного посетителя. Она обернулась, все еще держа в руках ножницы - и улыбка чуть не слетела с её губ, потому что лицо его показалось ей до боли, до дрожи в руках знакомым; он коснулся её взглядом, чуть склонил голову набок - тень пробежала по его лицу. Он усмехнулся. И усмешка его была слишком странной - превосходство над обычными людьми, которых они, следящие за порядком – Тени, держали в ежовых рукавицах. Эвелин нервно сжала ножницы и улыбнулась - вот только улыбка далась ей намного сложнее, чем раньше: - Вы что-то хотели? - от цветов непривычно веяло холодом, от незнакомца - необъяснимой угрозой и настоящей пустотой - словно что-то с ним было не так; потому что каждое его движение словно продумано и просчитано заранее; Вот только глаза его были настоящими, глубокими, совершенно темными - и она уже догадывалась, кто он - и дышать сразу же становилось труднее. Он снимает свои перчатки - несмотря на теплый апрель и синее небо над головой - осматривается в лавке и задерживается на белых розах, еще нераспустившихся в бутонах, трогательных и нежных. Достает фотографию, протягивает ей и слегка склоняет голову набок; Эвелин страшно узнать человека на фото, потому что кто бы там ни был – он в большой беде. - Я капитан Котли, мисс Бьюкейтер. Вы знаете Оливию Браун? Она переборола желание зажмуриться, или упасть в обморок, или просто провалиться под землю; натянуто улыбнулась и взяла фотографию - случайно коснулась его руки – холодной, как мрамор, и узнала человека на фото. Оливия пропала два дня назад. И Эвелин точно знала почему. С рождения Оливия, как и Эвелин, не знала, что такое быть абсолютно счастливой – не чувствовала тумана в голове и постоянной сладости на губах; жизнь для них была привычно терпкой и иногда горькой на вкус. Они не сразу поняли, что они другие – этого не понимали и их родители вплоть до конца счастливого детства; а будучи взрослыми они скрывались, приспосабливаясь под строгие рамки общества. Как только улыбка слетела с губ Бьюкейтер - она была в ужасе, как только она поймала его пронзительный взгляд - Эвелин поняла, что все пропало. Обычные люди не пугаются пропажи близкого, потому что уверены, что с ним все в порядке. Фотография выпала из ее рук, дышать стало труднее – эмоции переполняли ее, скрыть она их не могла – и улыбка ее поломалась, разбилась, как фарфоровая кружка – на тысячи не склеиваемых осколков. В его глазах она увидела свой приговор - стеклянные глаза и постоянный туман в голове. Котли поймал ее чувства, отразившиеся на лице, - мысленно подписал ей смертный приговор, как и пропавшей Оливии. Он ушел, оставив фотографию знакомой, задержался в дверях, слегка обернулся - коснулся рукой фикуса на подоконнике: - Мне говорили, что вы были дружны с ней. Бьюкейтер ничего не оставалось, кроме как кивнуть - и леденящая душу улыбка застыла на ее губах; вдруг стало очень душно и холодно. *** Знали ли она с чего начать поиски? Оливия - яркая, постоянно веселая и очень умная - хитрая и одновременно нежная - у нее всегда был с собой термос теплого, согревающего чая и шоколадная конфета - и пусть она не была совершенно счастливой, Оливия была настоящей - и притворяться ей было сложнее всего И кажется, хитрую Оливию обвели вокруг пальца. Бьюкейтер перестала метаться по комнате - все валилось из рук, вещи все никак не собирались - хотелось разбить пару керамических тарелок и выпить очень крепкого кофе - послушать тишину. Вот только навязчивые, страшные мысли постоянно касались ее головы - убегали и вновь возвращались, кривя ей глупые рожицы, - и голос Котли - Тени теперь ей мерещились постоянно; и ночь, некогда казавшаяся спасением, оказалась настоящим кошмаром - в ожидании рассвета, неожиданного визита и новостей - Бьюкейтер не могла спать и улыбаться, словно с открытием своей старой тайны она и вовсе потеряла интерес к жизни и обрела негласную и четкую цель - найти Оливию раньше, чем найдет ее Котли. Поэтому к рассвету - туманному, неясному, расплывающемуся по небосводу - у нее был готов план, термос с горячим черным чаем и несколько печений - Бьюкейтер закрывает квартиру на ключ с полной уверенностью, что она сюда больше не вернется; светлые пылинки кружатся в холодном воздухе - все еще спят и тишина кажется ей мягкой, пушистой, сладкой на вкус - она и не знала, что в ее доме всегда было так тихо - прислушиваясь к каждому шороху, она не замечала, какая прекрасная тишина порой бывает в их городе. Бьюкейтер вышла на улицу. Солнце медленно поднималось из-за серых домов - пахло сыростью и цветущей вишней. Она предположила несколько мест, где могла бы спрятаться Оливия, которая любила деревья, холодную воду в лесных озерах и согревающий чай. У нее был маленький дом за городом - деревянный, невысокий, слегка покосившийся от невзгод и времени – уютный и теплый, настоящий; каждая половица здесь хранила свою историю, каждая ступенька на лестнице рассказывала ее... Эвелин требуется пару часов, чтобы добраться пешком до этого места - тревога отступала с каждым шагом; коснувшись старой калитки, она остановилась. И пусть тревога исчезала, но ей постоянно чудился Его взгляд, словно Котли следовал за ней по пятам; листья перешептывались под дуновением легкого ветра; ее рыжие волосы солнцем рассыпались по пальто. Сад оказался заброшенным. Первая зелень только-только пробивалась сквозь землю - удивлялась невероятно голубому небу и цветущим деревьям - вишня вот-вот распустится и можно будет читать книги в приятной тени; засыпать под шум прибоя и смотреть на звезды - намного ближе, чем когда-либо. Но Оливии тут не было. Это чувствовалось в атмосфере - все брошенное, сделанное на скорую руку, неухоженное, в то время как Браун любила свой сад, кропотливо ухаживала за каждым цветком – и никогда бы не бросила его; каждый шаг к двери давался Эвелин все труднее. Она оглянулась - что-то позади нее дернулось, исчезло и растворилось - Бьюкейтер прикрыла глаза и глубоко выдохнула. Коснулась дверной ручки - шероховатой, неприятной на ощупь. Дверь открылась. В воздухе чувствовался приятный аромат персикового чая. Черная кошка лениво спрыгнула с гардеробной тумбочки - недовольно мяукнула и, мягко переступив лапами, сразу же исчезла в веренице комнат. Эвелин осталась одна. Был полдень, там, откуда она приехала - разгар рабочего дня и автомобильных пробок на улице; но только вот в доме было жутко. Стоя в коридоре промозглого, пережившего зиму дома, ей вдруг стало совершенно одиноко, будто она почувствовала чью-то боль - сделала шаг, еще один, глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться. К каждой изящной вещице на полках у нее было доброе воспоминание (их с Оливией детство, яркая молодость и спокойная взрослая, по-настоящему взрослая жизнь). А теперь все те моменты остались лишь на покрытых пылью фотографиях. Она слабо улыбнулась. Искренняя улыбка была дороже сотни ненастоящих пустых. И вдруг Бьюкейтер увидела человека. Худой и высокий - он казался поседевшим приведением. Но Эвелин не испугалась. В уставшем человека она увидела своего давнего знакомого, смотрителя за домом Оливии, доброго, честного и слишком законопослушного, но все же хранившего их тайну; мистер Льюис смирился с постоянным счастьем в своей жизни, но не стремился его поддерживать – боялся за свою жизнь и жизнь родных. Бьюкейтер помнила, что он заваривал просто великолепный чай и замечательно готовил шарлотку - это было особенно хорошо в осенние вечера, когда тоска по лету еще не прошла, а первый снег еще не выпал - и серая природа замирает в ожидании неизбежного конца. Так замер и он. Некогда темных как смоль, волос мистера Льюиса коснулось благородное серебро - он осунулся, стал чуть ниже - постарел. Но в глазах его еще светились понимание - на губах играла грустная улыбка. Вся его жизнь была сожалением о совершенной ошибке - и больно ему было потому, что он не смог вовремя сказать "нет" государству, что навязывало такую сумасшедшую идею – отказаться от боли и собственного Я. Потому что сдался сразу же и без боя(но что он мог сделать, когда их заставляли принять вроде бы правильное решение?), позволил лишить его самого ценного – воспоминаний и чувств, семьи и родных людей – его родные смирились с постоянным счастьем, а Льюис отчетливо понимал, что ничего исправить не сможет; улыбка навсегда осталась на его губах. - Мистер Льюис, как давно мы не виделись! - и еще не увидимся столько же, но воспоминания об их встречах останутся с ней навсегда - как и аромат персикового чая в доме Оливии. Он как-то странно поджал губы, глянул на нее исподлобья - словно ее искренняя радость была для него в диковинку; тень пробежала по гостиной, притаилась у двери - замерла. Бьюкейтер отмахнулась. Она вдруг почувствовала безграничное счастье и уют - потому что присутствие человека из прошлого показалось ей важным и ярким маячком - сгоревшей тысячи лет назад звездой, но все еще играющей на огромном полотне вселенной; Льюис кашлянул. - Что же вы здесь забыли, Бьюкейтер? - в его голосе нет ехидства, недовольства или холода - скорее всего, он был в недоумении и немного устал; одиночество в большом доме мало кому удавалось переносить спокойно. - Ох, - она вздохнула и бодрым шагом прошла в просторную гостиную - камин, несколько кресел и большой диван, приятный холод и каменные полы; Оливия любила большие и высокие окна, а Льюис не любил свет. Бьюкейтер раздвинула синие плотные шторы - и свет хлынул в гостиную плотным потоком, отразился в зеркалах и комната заиграла, словно по полу рассыпали серебро, и монеты превращались в настоящие звезды - переливались, играли, ослепляли. Она выглянула в окно и вдруг почувствовала себя необъяснимо счастливой – потому что зацветавшая вишня в саду на секунду заставляла ее поверить в себя, но тревога верным спутником держала ее за руку. Бьюкейтер развернулась к нему: - Я заварю чай, мистер Льюис, - она улыбнулась, заботливо коснулась его руки и быстрым шагом прошла на кухню - он прошел за ней, внимательно следил за ее действиями - а еще она знала, что Котли рядом - кружил, слушал и ждал - выжидал словно коршун, когда Бьюкейтер сделает неправильный шаг и выдаст их с Оливией. Но Эвелин лишь смело подмигнула скользящей Тени. Узнав, что ей осталось меньше суток быть собой и чувствовать все по-настоящему - она перестала бояться. Потому что все самое дорогое - ее истина - уже стояло на кону. - Вы не знаете, где Оливия? – Бьюкейтер взяла фарфоровый чайничек - у нее холодные и бледные руки, - ополоснула его горячей водой, кинула чаинки, залила кипятком - и чай разливался янтарем, распускался ароматом мелиссы и лаванды, пробегался спокойствием - и даже Льюис выдохнул; взял чашку из ее рук и аккуратно размешал сахар - изящная ложечка в его руках чуть подрагивала. - Не знаю, мисс Эвелин. Она уже давно здесь не появлялась. И почему-то от этой новости стало легче. Потому что она бы не хотела, чтобы Оливия сейчас была рядом. На самом деле, Бьюкейтер вдруг показалось, что не найти Оливию - и не найти короткой строчки в газете в колонке с "возвращенными" ее фамилией - было бы самым прекрасным вариантом. И пусть она бы больше не узнала прежней Оливии, видела бы мир исключительно радужным и соглашалась с совершенно каждым утверждением - ни Котли, ни кто либо еще не смог бы назвать это абсолютной победой. - Знаете, мы просто договаривались встретиться, и я подумала... - она сделала глоток, поставила кружку на блюдце и довольно зажмурилась - чай казался объятиями. - Оливия говорила, что собирается к своим родителям, в последнюю нашу встречу, - сказал Льюис. Кружка в его руках немного дрожала - он поставил ее обратно на стол и спрятался от взгляда Бьюкейтер. Она как-то странно повела плечом: - Правда? Это просто чудесно! - Поедете искать ее, Эвелин? - склонил голову Льюис и улыбнулся - всегда улыбался, но ей не жутко, потому что она увидела тонкую мысль в глазах мистера Льюиса - и кивнула ему. Бьюкейтер прошла в коридор, поймала свое отражение в зеркале, убрала непослушные волосы и развернулась к Льюису. В его синих глазах было сожаление – неощутимое, неяркое – лишь незаметный тонкий флер. Наверное, сложно вновь поверить в себя после неисправимого решения. Солнце на секунду скрылось за облаками - комнату накрыла темнота, сложное молчание растворилось в воздухе; Иви вдруг стало так сложно задать волнующий ее вопрос – слова путались, исчезали, оставались на кончике языка - и все же она решилась, слегка подалась вперед, ободряюще ему улыбнулась: - А почему бы и вам не навестить свою семью? Льюис сбежал от своих родных тридцать лет назад - не мог выдержать тумана в глазах любимых, скрылся за улыбчивой маской - и пусть после продолжительной депрессии счастье на лицах стало для них непродолжительным спасением, но все же старые, важные и настоящие чувства исчезли, разбившись на осколки. Он знал, что что-то в его близких изменилось, но понять этого не мог – потому что из прошлой жизни у него остались только счастливые моменты, а настоящие – иногда грустные, тяжелые, сложные – стерлись. Льюис был тем человеком, кто никак не мог смириться с решением, принятым так много лет назад – и это разрушало его, потому что счастливые воспоминания о казалось бы несчастливой жизни были самыми светлыми; ему хотелось вернуть прошлое, но он не мог и не знал, как все повернуть вспять. И Бьюкейтер тоже не знала, но хотела помочь людям и показать им настоящий мир – такой, каким его видела она – яркий, настоящий и многогранный. - А как же дом? - в его вопросе вдруг появилась яркая и испепеляющая надежда - Эвелин задумчиво коснулась пуговок на легком цветочном платье, и правда показалась ей намного заманчивее. Тень Котли позади нее замерла, обернулась в ветер и слух; он ждал ее ответа. - Боюсь, что мы сюда не вернемся. Льюис, казалось, все понял. И уже через несколько часов стоял на пороге своего старого, родного дома. *** Эвелин смутно помнила, где находился дом родителей Оливии - она лишь помнила, что подруга всегда отзывалась с теплом и светлой грустью о детстве, с нежностью перебирала старые фотографии - потому что взрослея, она все больше ценила прошлое и все больше боялась за жизнь своих родных. Бьюкейтер попросила таксиста остановиться напротив маленького белого дома, в надежде, что это он – времени оставалось мало. Солнце неумолимо катилось к горизонту, тени вырастали, тянулись по нагретому асфальту, стелились под ногами и на зеленых лужайках - часы на ее запястье начинали тикать все быстрее. Эвелин остановилась возле открытой калитки. Так долго не решалась зайти, сжимала кулачки, перетаптывалась на месте, оглядывалась, видела ползущие тени и янтарное небо высоко над головой, только-только начинающую зеленеть иву... До тех пор пока на крыльцо не вышла темноволосая женщина лет тридцати, улыбнулась и помахала рукой - совершенно расслаблено и спокойно - пригласила незнакомку войти к ней в дом. Вместе с Бьюкейтер сделал шаг и Котли, следующий за ней по пятам. - Кто это там? - мать Оливии спустилась по ступенькам вниз, быстрым шагом пересекла лужайку - идеально подстриженную, с не менее идеальными цветами и побеленными деревьями - в воздухе стоял душный запах цветущей груши. Эвелин вдруг показалось, что она теряет такое важное время. - О, миссис Браун, не знаете ли вы, где Оливия? - Бьюкейтер намеренно спрятала взгляд, не хотела встречаться с ней глазами - потому что милая улыбка на губах вдруг напоминала о неизбежном. Подойдя ближе, миссис Браун узнала ее, ласково улыбнулась и чуть склонила голову набок – ей было приятно видеть близкую подругу дочери. Эвелин выдохнула. - Нет, милая, мы с ней давно не виделись... - и в голосе миссис Браун не было сожаления, только пустота, - Я бы позвала тебя в дом, - ее улыбка словно приторная, сахарная, липкая - и ее надуманное счастье тоже кажется липким, - Но мистер Браун приболел, разве это не ужасно, в такую-то погоду? И она любовно окинула взглядом весь сад и заботливо потрепала цветущие крокусы. И так и продолжала стоять, словно погода была самой главной проблемой в ее жизни. Эвелин поняла, что не может вдохнуть. То ли от тошнотворной атмосферы счастья в воздухе, то ли от убегающего времени и смутно знакомой фигуры у кромки столетнего шумящего леса. Ей было страшно видеть такую миссис Браун – смирившуюся, искусственно громко смеющуюся и как никогда холодную. Она убежала, оставляя немного раздосадованную миссис Браун в окружении крокусов - и крокусы эти в предвечерней тишине покачиваются из стороны в сторону, на прощание улыбаясь Бьюкейтер. Эвелин стало больно и страшно - не видя глаз человека и сожаления, такого вдруг чуждого счастливым людям - она поняла, что не сможет стать точно такой же - безмолвной тенью себя. Листья ивы медленно покачивались, сверкали в предзакатных лучах и касались золотой пылью ее распущенных волос - Эвелин бежала вперед, касалась открытой калитки и не оглядывалась - надеялась, что забудет все, словно страшный сон. Котли смотрел ей вслед и больше не усмехался. Потому что Бьюкейтер показалась ему вдруг до ужаса настоящей – честной и смелой; той, кем она действительно была – без глупых и бессмысленных улыбок. Эвелин не помнила, как вернулась домой. Помнила лишь красную брусчатку на мостовой, рябь на прозрачной водяной глади - легкий весенний ветер и легкость, связанная с невыносимой тоской – смеющихся людей и громких чаек - этот вечер и малиновое небо, отражающееся в ее зеленых глазах - самый прекрасный вечер в ее жизни. Бьюкейтер заходила в пекарню, где могла бы быть Оливия, но и здесь, в постоянном шуме и запахе ванили ее не было - Оливия словно исчезла с лица земли, оставшись только в ее памяти. Возвращаться к себе в квартиру, в которую она не надеялась вернуться, было странно. Все еще чувствуя приятное, отрезвляющее покалывание в кончиках пальцев - она повернула ключ в замке и не услышала характерного щелчка. Дверь была открыта. Она почувствовала дыхание за своей спиной, тонкий аромат яблок, тревогу и ожидание - напряжение, которое можно было бы попробовать на вкус - Эвелин закрыла глаза и сделала шаг вперед. Ей стало зябко, неуютно, странно - она не понимала, что чувствует; хотелось развернуться и толкнуть незнакомца за спиной в грудь. Бьюкейтер захлопнула за собой дверь, не включила свет и сразу же побежала на кухню - в некогда уютную, небольшую и тихую - она знала, что здесь кто-то находится. И ужас сковал ее. - Привет. Как только оцепенение пропало и вернулась мысль - Эвелин поняла, что перед ней сидит Оливия. Живая, здоровая, все также красивая - ее каштановые волосы совсем немного отливали медью на нежном солнце. Она потеряла дар речи. Все волнения исчезли, разлетелись и унеслись восточным ветром далеко за небосвод - ей захотелось коснуться ее, обнять и больше никогда не отпускать - уже потерянная Оливия казалась для Бьюкейтер восьмым чудом света, несбыточной мечтой и вновь обретенным счастьем. Эвелин рассмеялась, держала ее за теплую руку и когда ей показалось, что этот день они действительно пережили – что-то оборвалось. Она посмотрела в глаза Оливии. И холодное, жуткое, медленное осознание подкралось к ней - Оливия вернулась. А улыбка навсегда застыла на ее лице. Бьюкейтер не могла поверить, что опоздала, что ее опередили, что перед ней действительно сидела ее подруга – вот только больше не та настоящая Оливия Браун, а ее счастливая копия, не знающая горя. Оливия казалась немного потерянной, не понимающей, что происходит, но туман в ее глазах был совершенно настоящим. - Оливия? - Эвелин ласково коснулась ее лица, убрала темные пряди за ухо, забрала из ее рук кружку с остывшим чаем и поняла, что плачет. А потом почувствовала его руку у себя на плече, - Котли появился из ниоткуда и утащил ее в круговорот эмоций - нескончаемый, сложный и многогранный - настоящий и последний в ее жизни. Эвелин не могла успокоиться, смотрела на заканчивающийся день за окном и не верила - она все еще отказывалась верить и осознавать, что не успела - и счастье, казавшееся таким близким, ускользнуло от нее. Впрочем, как и победа. - Зачем? - постоянно шептала Бьюкейтер и позволяла себя увести - Котли ругался, встряхивал ее, но не мог успокоить; так долго скрывающая всю свою боль, ей вдруг так сложно успокоиться - рука выскользнула из руки Оливии. Котли увел Бьюкейтер в гостиную и отвернулся - сложил руки на груди, ежился в своем теплом пальто и старался не смотреть на нее - ему отчего-то страшно видеть несчастную Эвелин. - Мне жаль, - отвечал он сухо. Вспоминал потерянные глаза мистера Льюиса и легкую улыбку Бьюкейтер – и тогда Котли действительно стало жаль, что он сам позволил искренности исчезнуть в их городе. Бьюкейтер всхлипнула, обнимала себя руками и раскачивалась из стороны в сторону - вдруг начинала вспоминать все их счастливые моменты Оливией - и плакать хотелось еще больше, но открытые окна и ветер в гостиной успокаивали - и Эвелин боялась успокоиться навсегда. - Я вас ненавижу, - шепотом сорвалось с ее губ, пеплом осело на губах и осталось в повисшем между ними молчании. Котли нервно провел руками по темным волосам – убрал их назад, задернул шторы - впервые в жизни у него начали дрожать руки - совершенно не слушались его, не поддавались контролю, но Котли чувствовал себя совершенно прекрасно, потому что проснулся от долгого сна. В гостиной стало темно и слишком неуютно. Она посмотрела на незнакомца рядом, слышала дыхание Оливии на кухне - или ей только оно кажется? - устало прикрыла глаза. И ей мерещились светлые пылинки, кружащиеся в плотном воздухе, нежность в розовых облаках и зацветающие вишни за городом. Ей хотелось, чтобы последним счастливым воспоминанием у нее был самый сумасшедший, прекрасный прошедший день. Она фыркнула, недовольно повела плечом и держала спину идеально прямо - смотрела в его карие глаза; Бьюкейтер знала, что Котли не отступится и так или иначе выполнит свою задачу. - И что нужно делать? - Котли так странно склонил голову набок, слегка прищурился и долго молчал - молчание его длилось секунды, терялось в тихом ходе часов на стене - ему казалось, нет, он знал, что не видел девушки храбрее Эвелин Бьюкейтер. - Ложись спать и думай о хорошем, - глухо сказал он, несмотря на едкое, неловкое чувство победы, ему стало искренне жаль за то, что все так вышло - Котли избегал света и тишины за окном, потому что ему казалось, что и его вот-вот лишат себя, а усмешка - учтивая и ледяная - навсегда останется на его лице. - Это будет больно? - ей абсолютно не страшно, она куталась в теплый плед, касалась щекой подушки и совершенно не улыбалась - в ее глазах отражались огоньки. - Я многое понял сегодня, - отвечал он, задумчиво касаясь ее рыжих волос - она сразу же отодвигалась, убегала и гасла, как огонь от воды. Он усмехнулся. - Неужели? - Эвелин отвернулась от него, рассматривала тонущую в темноте комнату и язвила, потому что хотелось сделать ему в отместку больно, уколоть и надменно посмотреть в глаза, но что может разрушить сильнее, чем разочарование? Эвелин так сильно хотелось верить, что раскаяние в его глазах настоящее, и что когда-нибудь она сможет проснуться; и сон станет ее реальностью – быть может, иногда жестокой и сложной, но полноценной – реальностью, без глупых улыбок и пустого смирения. - Ты помогла мне, Бьюкейтер, - Котли коснулся ее лба холодной рукой - и прохлада эта приятная и усыпляющая, спокойная и уютная; хотелось закутаться в нее, как в летнюю июльскую ночь, накинуть на плечи покрывало, сотканное из черного неба и звезд, ступать по изумрудной траве и дышать - дышать летом и счастьем, пить самую свежую воду из журчащего под ногами родника, спать и не хотеть просыпаться, - И я позабочусь об Оливии. Слова Котли стали верным обещанием - исполнимым, настоящим; точкой невозврата - не только для него. Завтра же город проснется совершенно другим – и в газетах исчезнут пугающие подсчеты; прошлое убежит холодной водой сквозь пальцы – останется холодящим душу воспоминанием для Котли. Он смотрел на девушку перед собой и дал себе обещание вернуть все на круги своя - вернуть горожанам их настоящие человеческие лица, выражающие неподдельное счастье, а затем исчезнуть самому, подобно страшному сну. Эвелин видела перед собой прекрасное маковое поле - бескрайнее, просторное, настоящее – коснулась руками нежных лепестков и посмотрела на совершенно беззвездное небо. Заснула, потерявшись в хороводе времени и времен года - казалось, уже навсегда. И с самого утра, в их утонувшем в пыли городе, пошел дождь.