Кукла

Так иногда бывает: просто ломается что-то внутри с противным хрупаньем. Что-то важное. Или пустяковое. Мелочь. Как обычная чашка. А ты бьёшься, корчишься в судорогах, чувствуя, как нещадно раздирают душу острые осколки, как непривычная пустота отзывается полынной горечью. Так бывает. Он смеётся, вскидывая руки вверх под восторженный рёв толпы. Победитель. Снова. Плюс ещё одна выигранная гонка в копилку. Плюс капелька к репутации. Плюс к раздражённым взглядам окружающих. Плюс, плюс, плюс… Увеличение — свойство Пламени, так почему не получается увеличить вероятность того, что прореха в душе зарастёт? Почему минус не меняется на плюс, где ошибка? Эй, Верде, в какой из формул я снова напортачил? Лёгкость награды фальшиво оттягивает руки. Скалл морщится, глядя на позолоченную статуэтку. Миледи Удача, древнегреческая Тихе, римская Фортуна… Бессмысленная. Безобразная. Нет её. Уж он-то знает. Но всегда будет говорить обратное. Скалл проводит языком по пересохшим губам, рассеянно крутит приз в ладонях, словно надеясь отыскать в ней что-то важное, нужное, тайное. Ни-че-го. Пустота. Игрушка. Они похожи с этой опороченной, опозоренной богиней, нелепо запертой в наспех окрашенной шафрановым металликом оболочке: одинаково не должны быть здесь, одинаково спрятались — под маской и гримом, в тонком пластике и позолоте. Фортуна бьётся в агонии, скалится безумно, шепчет: «Посмей, посмей заявить на меня права, отдай свою судьбу мне в руки. Уж отомщу я тебе за всё: за радость толпы, за унизительное положение награды…» Скалл равнодушно пожимает плечами — «Рискните, миледи, я всегда ваш, в любое время», — и перекидывает статуэтку неизвестному ему гонщику, пришедшему вторым, заводя мотор и срываясь с места. К чертям. В ад. Подальше отсюда. Ему ни к чему напоминания. Всё высечено в памяти пением выстрелов чужой Беретты. К тому же, его целью была отнюдь не победа. Всего лишь дёрнуться, притвориться, что ещё живой: кукла сбежала от кукловода, кукла ушла по рассветному ветру плясать на углях жадных костров, кукла отчаянно хочет поверить, что может жить без него. Утробно рычит мотоцикл, фламбергом вспарывая пустынное пространство тёмной дороги. Хорошо, что рычит: тишина — смерть, тишина — убийца, тишина — одиночество. Скалл тишину не любит. Мотоцикл вихляет, бросается из стороны в сторону на сумасшедшей скорости, словно его владелец пьян. Только вот Скалл трезв. Он просто хочет почувствовать хоть что-нибудь; хотя бы страх, адреналин, предвкушение трюка — ничего. Пустота. Как внутри. Кукла сломалась, слышишь, кукловод? Кукла помнит: ты не любишь сломанные вещи. Кукла хочет сгореть. Кукла хочет к тебе. Он разгоняется всё сильнее и сильнее в нелепой попытке заполнить то нужное, важное, разбитое скоростью, встречным ветром и пролетающим мимо миром. Так глупо, так привычно: выжми скорость на максимум и вперёд, к далёкой линии света, в абсурдной попытке сбежать от времени. «Знаешь, почему ты такой бесполезный?» «Знаешь, почему ты такой слабый?» «Знаешь, почему ты чужой?» Зря стараетесь, глупые голоса. Вы не он, ваши слова силы не имеют. Скалл смеётся про себя, резко сворачивая, практически чиркает боком мотоцикла по неровному асфальту. Свет всё ближе, всё чаще бьётся в пульсе тревожное «надо спешить-спешить-спешить». Тени за спиной истерически хохочут: — Беги-беги-беги, глупая кукла, — шепчут тени, захлёбываясь словами, — Беги, зачем ты возвращаешься к нему? Не ты ли хотел уйти? Что же ты делаешь, глупая кукла? Вспыхивает пламя. «Увеличить скорость». Скоро он будет дома. Интересно, кукловод сильно злится? Тени визжат гневно, рвутся к нему. У каждой из них — лицо опозоренной позолоченной Фортуны и уверенные руки его мастера марионеток. Каждая мечтает порвать ему горло: за бессмертие, за прекрасную Смерть, упорно отказывающуюся принять его, за Семью; за то, что он жив, а они, увы, нет. Это правильно. Пусть злятся. Пусть заставляют его снова выполнять сумасшедшие трюки в надежде, что когда-нибудь он падёт; пусть проклинают, пусть говорят уйти; пусть нелепо дёргают крестовину, толкая на всевозможные безумства. Они бессильны. Пока у Скалла есть его кукловод, тени полной власти над ним не имеют: прикажут уйти — уйдёт ненадолго, но чуть ослабнет поводок, как вернётся, поскалится для вида и послушным зверем усядется у ног мастера. А неполная им не нужна. Всё или ничего — этим живут тени. В случае Скалла им достаётся второй вариант. Мотоцикл перелетает кованую ограду, бесшумно приземляется на землю (спасибо пламени за все-все полезные штучки!) и останавливается под светом фонаря у дома. Скалл аккуратно поднимается, встаёт рядом и благодарно поглаживает железного друга по боку, мысленно обещая обновить что-нибудь из деталей: всё же, они неплохо сегодня поработали. Хлопает дверь. Шуршит гравий на дорожке. — Ну и где ты шатался сегодня, шестёрка? — недовольство в голосе, аромат кофе, бадьяна и пороха. Реборн снова вышел его встретить. Как всегда. Скалл поворачивается к раздражённому киллеру. Улыбается коротко, едва незаметно: совсем не так, как обычно. Эта улыбка появляется только по ночам и только для ворчливого Солнца: их маленькая тайна на двоих. Впрочем, для каждого из Семьи Скалл держит одну личную, уникальную улыбку. Но эта — эта особенно иная. — Ты знаешь, семпай. — Не смей больше задерживаться так сильно. Скоро рассвет. Нам завтра на задание. Опять спать на ходу будешь. Таблетки пил сегодня? — крайне неодобрительно отзывается Реборн и, не дожидаясь ответа, хватает каскадёра за руку, сканируя пламенем. — Так… Какого чёрта, идиот? Ты решил оставить нас без своих глупых шуточек, разбившись где-нибудь из-за галлюцинаций? Зря. Не лишай меня удовольствия убить тебя лично. — Зачем мне таблетки, когда у меня есть ты, Реборн-семпай? — Скалл с мстительным удовлетворением смотрит, как тени корчатся за спиной Реборна, как рвутся их когтистые щупальца под воздействием солнечного пламени. Кукла вернулась к кукловоду. Перепутанная паутина управляющих нитей разошлась верным узором, властные руки мимолётно огладили марионетку и уверенно легли на крестовину. Теперь всё правильно. Реборн только раздражённо шипит, как вспугнутый кот, больно перехватывает запястье непутёвого Скалла и тащит того в дом, обещая убить на следующей же тренировке или задании, чтоб неповадно было. Скалл отшучивается, несёт околесицу и притворно стонет, что злой семпай вот-вот оторвёт ему руку. Оба знают, что Скалла Реборн не убьёт никогда. Всё как всегда. Всё правильно. Скалл — изящная фарфоровая кукла с сотнями шрамов-сколов, небрежно скрытых броским гримом и мотоциклетной экипировкой, и феноменальной живучестью. У Скалла внутри пёстрые осколки и привычка любить цвет своего пламени, а в глазах звенящая пустота: ничего лишнего. На душе постоянная облачность и безумный тайфун, за спиной танцуют тени, а с неба тянутся к телу практически невидимые нити лески. Скалл — сумасшедший шут с тысячью масок, зависимостью от скорости и страстью к любому транспорту. Скалл предан своей Семье, великолепно умеет играть на нервах окружающих и совершать идиотские поступки. А ещё он любит Реборна. Скалл не может существовать в одиночестве. Но ему и не нужно: у него есть Реборн, который одним прикосновением разгонит к чертям тени и вернёт в реальность.