Невидимая нить

Сегодня Аграба гудела как никогда за эти годы. С самого раннего утра люди сновали по песчаным улицам города, кричали, наталкиваясь друг на друга. Казалось, от этого шума глиняные стены домов должны были треснуть и развалиться, но постройки, на вид совсем хрупкие, продолжали стоять. Не удивительно, что от этого шума на чердаке одной из развалин проснулся мальчик. Мальчик этот был лет девяти. Худощавый, грязный, весь такой несуразный из-за тряпья, в которое он был одет. Но его большие карие глаза ярко выделялись на заляпанном смуглом личике. Мальчик встал и, подтягиваясь, направился к окну своего «дома». Из-за маленького роста ему пришлось подпрыгнуть и лечь животом на камень, отделяющий его комнатку от внешнего мира, оцарапав кожу. Он изумлённо оглядывал людей, кишащих на улицах города, не понимая, что с ними творится. Спустившись вниз по полуразвалившейся лестнице, по камням подозрительно качающимися, как только его маленькая босая ножка касалась их, он прижался к стене, чтобы не быть задавленным толпой, не замечавшей мелкого бродягу. Мальчик хотел было вернуться наверх - что ему было делать в такой суматохе, от которой голова трещит по швам - но услышал громкий вой горна и встал как вкопанный. В эту секунду замер город, было такое ощущение, что с этим звуком жизнь покинула его. Ветер бил в песчаные дюны, подбрасывая золотые крошки в воздух и опуская их обратно с слишком громким в этой давящей тишине скрежетом. Миг, который, казалось длился вечность, и оцепенение спало. Люди вновь начали толкаться, кричать, но теперь слышались и крики плача, отчаяния. У мальчика голова закружилась от происходящего — он будто оказался в торнадо из живых тел, в самом эпицентре. Но любопытство взяло вверх, и он побежал вслед за толпой, надеясь, что его не задавят. -Аладдин! Не мешайся, грязный, ты, крысеныш, — его больно пихнули в коленку. Он повернулся и увидел знакомую торговку, которая его пару раз ловила на воровстве, отчего терпеть его не могла. Аладдин не обратил на ее крик внимания и побежал дальше, но, не пробежав и пяти метров, врезался в ногу резко остановившегося перед ним мужчины. Оказалось, толпа уже была на главной улице Аграбы. Как бы Аладдин не прыгал, как бы не вставал на мысочки — ничего не было видно. Повертев головой, он увидел над одной из лавок тканевый навес. Растолкав локтями людей, он пробрался к этой стене, запрыгнул на бочку и по балкам забрался на навес. Ткань была грубая, жёсткая, плотная и легко его выдержала. — Неужели это правда? — Султанша убита? — Вздор! Быть того не может! Это все слухи! — Как ее могли убить? Она же под охраной! — Но горн прозвучал… Голоса доносились то там, то здесь. Но эти слова не трогали Аладдина, пока на улице не появилась процессия, при виде которой вновь, как и несколько минут назад, наступило гробовое молчание. Люди расступились, образуя проход. Первыми шли стражи на конях. Их головы были опущены, а на лицах застыла глубокая скорбь. Казалось, их кони чувствовали эмоции своих наездников — шли так же, не поднимая головы, взрывая копытами песчаную землю. Следом за ними шла карета, при виде которой толпа горестно вздохнула и упала на колени. Отовсюду слышался плач, стоны, крики. Аладдин закрыл ладошками уши. — Ах, Аллах! Карета медленно катилась вдоль толпы, скрепя новыми золотыми колесами в которые уже успел попасть песок. Внутри лежала черная ткань блестящая на солнце. Лишь приглядевшись Аладдин смог разглядеть очертания чьего-то... тела. Он глядел на карету округлившимися глазами, и его сковали те же чувства, что и всю толпу: страх, отчаяние и неумолимое горе. Его тело мелко задрожало от этой убийственной смеси. Далее шла карета, в которой сидел Султан с Принцессой, который обнимал рукой свою дочь, беспрестанно целуя в висок, шепча слова успокоения, которые сейчас даже были нужнее ему. Сердце Аладдина сжалось при виде ее. Она была его ровесницей, но казалось ещё меньше в темно-синем одеянии, закрывавшие все ее тело, кроме лица. Ее бледное впалое лицо с алыми пятнами на щеках было безэмоционально. Казалось, душа ее ушла вместе с душой матери, оставив на земле тонкую оболочку, которую даже песок мог легко разорвать. Слезы безустанно текли по ее алым щекам, губы что-то беззвучно шептали, а глаза… Ох, эти черные глаза! Они были пусты… Она была так беззащитна и так хрупка. Тонкая, словно мертвое дерево обмотали тончайшим шелком. Аладдин резко встал, но ткань остановила его внезапный порыв, прогнувшись, отчего он опять сел. Ему хотелось обнять ее, маленькую принцессу, сказать, что все будет хорошо, что все пройдет, что он пережил то же, что она не одна в этом горе! Если бы люди пригляделись, то увидели бы тонкую нить, связывающую эти два разбитых маленьких, но бьющихся в унисон сердца. Но глаза всех были опущены. Аладдин рвано дышал, смотря на удаляющуюся процессию. И вдруг, неожиданно для самого себя, он заплакал. Почему он плакал? Из-за того, что его мамы нет? Из-за бедной одинокой Принцессы? Из-за смерти Султанши? Он не знал. От слез просто становилось легче. Люди начали расходиться. И он пошел за ними. Поднявшись к себе, не помня, как пробрался через толпу, как забрался по шатким камням, он без сил упал на подушку, в надежде, что скорый сон принесет хоть какое-то облегчение. На Аграбу ложилась ночь. И когда она только успела прийти? Он молился, чтобы эта темная прохладная ночь забрала с собой горесть народа, боль маленькой Принцессы, его боль. Глаза маленького Аладдина закрывались. Ветер игрался с его волосами, и если хорошенько пофантазировать, то можно представить, что это мама гладит его, напевая их любимую колыбельную. Как только веки сомкнулись, он вновь увидел маленькую, кукольную фигурку. И понял, что ее образ ещё долго не оставит его. Он влюбленно улыбнулся во сне.  — Принцесса Жасмин…