stay for

       Слишком туго. Мидаму дышать тяжело, но сказать об этом он не осмеливается: его не так давно приняли в эту группу, плюс дали практически главную роль, жаловаться не пристало. Его и без того ненавидит добрая часть «старичков», и лишь потому он терпит, глотая рвущиеся наружу стоны боли. Корсет  впивается в ребра — следы останутся точно, а явно не по его ноге пуанты («парни не танцуют в пуантах» «а я, мать твою, танцую») ощутимо жмут, но до выхода на сцену остаётся всего семь шагов и чтоб исправить что-либо из этого не хватит времени.        Как только он выпархивает из-за кулис на сцену и видит перед собой полный зал, боль исчезает, музыка заполняет собой всё его существо, он отдает ей всего себя и чувствует, как за его спиной вырастают крылья. Сейчас не существует больше ничего, только он, партнёр и сцена, о которой он так долго грезил по ночам, в тайне ото всех на заднем дворе многоэтажки, в которой провел все свое детство, или в пустом актовом зале университета, где каждый твердил ему, что не получится, или в своей крошечной комнате, пока родители спят.       Каждый шаг на этой сцене словно возможность показать всем, кто сомневался в нем, что значит вера одного единственного человека. # — Эй, ты чего это делаешь? — Танцую, олух, — Мидам даже не сбивается от вопроса внезапного гостя, доделывает связку, а потом поворачивается к тому лицом. — Между прочим, сталкерство это преступление. — Я просто мимо проходил. У меня тренировка. Волейбол, знаешь? Я Юн Собин. — Отлично. Теперь я знаю твоё имя, чтобы подать в суд, — Мидам хохочет, собирая свои вещи, и покидает актовый зал. # — Выглядишь, как девчонка. — А ты выглядишь, как дерьмо, — огрызается в ответ Мидам, за что тут же получает коленом в живот. — И ведёшь себя так же. — Эй, оставь его, — слышится из-за спины ещё один голос, и обидчик, Собин не успевает понять, кто это был, быстро исчезает где-то за углом многоэтажки. Мидам принимает протянутую ему руку своего «спасителя», заставляя парня улыбнуться. — Думаешь, если ты мне помог, я прощу тебе сталкерство, Юн Собин? — Чтобы быть сталкером надо знать все о жертве, а для меня даже имя твоё тайна. — Моё имя Мидам. # — А как давно ты занимаешься балетом? — Спрашивает, конечно же, Собин, Мидаму даже оборачивается не нужно, чтобы понять это. — А когда ты перестанешь подкрадываться ко мне со спины? — Он выдыхает, завершая очередное движение. — С восьми лет. — Ты выглядишь потрясающе, когда танцуешь, — негромко произносит Собин, переминаясь с ноги на ногу. — Будто летаешь. — О, да ты поэт, — Мидам шутит и сам же смеётся, как обычно. — Пойдём, горе-романтик, проводишь меня до дома. #        Собин ничего не говорит, когда видит Мидама, сидящего у дверей актового зала. Его плечи дрожат и слышны тихие всхлипы. Собин делает очевидный вывод — он плачет. Он садится рядом, неловко поглядывает на Мидама и, хоть и неосознанно, но уверенно приобнимает его. «Так правильно, — думает Собин, несильно сжимая его плечо, — ведь каждому в такие моменты нужна поддержка». — Мы ещё не на той стадии отношений, — пытается шутить Мидам. — В следующий раз у тебя обязательно все получится, — Собин смотрит ему в глаза. — Главное не сдаваться, верно? — Спасибо. Ты единственный, кто сказал мне это за все время, что я пытаюсь, — Мидам улыбается.        В следующий раз он и правда сможет это сделать. #        Мидама немного трясёт. Очередное прослушивание вот вот начнётся, а Собина все нет. Он бегает взглядом по полупустому залу и видит лишь комиссию и тех, кто ещё не успел выступить. Волнение колется иголками по всему телу, дыхание сбивается, из головы вылетают все заученные движения — Мидама окутывает страх провалиться снова. Собина в зале все ещё нет. — Номер тридцать шесть, Ли Мидам. Прошу, выйдите на сцену, — глухо отдаётся в его опустевшей голове. Собин не придёт.        На удивление его походка твёрдая и уверенная, и даже удивлённые его обликом члены комиссии, что перешептываясь в упор смотрят на него, не преграда. Мидам просит включить музыку.        «Поздравляю. Пришлешь мне билет на дебютное выступление?» — Гласит текст сообщения, что приходит где-то в районе четырёх утра. Номер не определён, но Мидам, конечно, знает от кого оно. А вот как ему чувствовать себя сейчас не имеет ни малейшего понятия.        Но когда приходит время, Мидам все же отправляет билет, даже не надеясь, что он придёт. #        Когда все заканчивается Мидам падает на полу в гримерке не в силах пошевелиться. Беспомощные слезы текут градом, тело дрожит, будто в него вонзаются миллионы самых острых игл. Его не хватает даже на то, чтобы развязать эту ужасную шнуровку корсета и снять с себя наверняка пропитавшиеся кровью пуанты. Но несмотря на это Мидам улыбается: в голове до сих пор звучит шквал аплодисментов и тихая, но настойчивая мысль  «ты справился. ты правда это сделал, Ли Мидам».        Дверь тихонько скрипит, открываясь, а затем так же тихо закрывается. Вошедший не говорит ни слова, только опускается рядом и помогает растянуть этот чёртов корсет. Мидам выдыхает резко, чувствуя, как кто-то заботливо шнурок за шнурком развязывает. — Хей, ну и что ты по-твоему сейчас делаешь? — Голос звучит слишком знакомо, и от того все внутри снова сжимается. — Сталкерство все ещё является преступлением, знаешь? — Губы Мидама немного дрожат, но он улыбается. — Знаю. Но ничего не могу с собой поделать, — Собин помогает ему подняться и пересесть на небольшой диванчик. — За искусством нужно наблюдать издалека. Мидаму кажется, что все это просто сон, очередная очень живая галлюцинация, игра разбушевавшегося на радостях воображения. Но когда Собин легко обнимает его за плечи, говорит, что верил в него с того самого дня, как впервые увидел, и смотрит в глаза как раньше, Мидам понимает — все это на самом деле. Дышать становится легко.