Винить нельзя простить

Лестничный пролет прыткий Чонгук осиливает за считанные секунды, потому что шагает через две ступеньки, чтобы поскорей достигнуть заветной цели — металлической двери с недружелюбным темно-красным ковриком с чуть потемневшими буквами «Проваливай». Та даже не успевает открыться навстречу гостю, как он облокачивается на светло-серую стену плечом и строит самую обворожительную улыбку. Чимин только показывается в проеме, как отвечает Гуку тем же, заражаясь его радостью, хотя минуту назад не был столь весел. Он улыбается так, словно они не виделись много-много дней, а прошло всего лишь двенадцать часов, словно уже нет обид и все прощено. Пак уже успел переодеться в любимую полосатую футболку на два размера больше и мешковатые серые штаны с дыркой на левой коленке, а так же помыться в душе. От него пахнет сандалом и ванилью, а волосы блестят от воды. Капельки игриво спрыгивают с мокрых локонов и оставляют пятнышки на растянутой футболке. — Я опоздал? — интересуется томно Чон, вскидывая брови. — Смотря на что, — Чимин не прекращает улыбаться и вовсе не кажется сильно рассерженным (а на телефонные звонки ведь не отвечал). — Пицца кончилась, от Терминатора осталось пятнадцать минут, вино на самом донышке, может, хватит на один глоток. — Что насчет тебя? — игриво интересуется Чонгук, решая идти ва-банк. Его широкая ладонь тут же оказывается на талии Пака. А в следующую минуту их уже не разделяет порог, а коврик давится своим дерзким приветствием. Они оказываются в полутьме неприбранной прихожей, жадно целуясь и лаская друг друга. Поцелуй стремительно перерастает в нечто большее. Чон знал наперед, что так все и произойдет. Невинное свидание с пиццей и Терминатором под луной обречено превратиться в ночь, полную разврата, под светодиодными лампами и пристальным взглядом черно-белой Одри Хепберн над кроватью старшего. Уже неделю Чонгук не касался этого гибкого тела, изголодавшегося по ласке и губам. И вот — свободная минута, час, два, целая ночь. Не устоять, как бы сильны не были запреты и уговоры, которые сами себе устанавливали в тот день в переполненном кафе, важно заявляя: «Нарушению не подлежит». Губы хотят касаться других: открытых, полных, жарких, похотливых. Руки хотят лишить любимое тело надоедливой ткани, разодрав ту на мелкие клочки. Как обычно все происходит слишком стремительно и быстро. Они опять не успевают поговорить. Чимину кажется, что это неправильно, так набрасываться друг на друга, словно дикие звери, обмениваясь от силы десятью пустыми фразами. Это так порочно и пошло. Они знакомы десять лет. За это долгое время они должны были друг к другу привыкнуть, охладеть и взять под контроль свои бурлящие лавой чувства. Но огонь эмоций и желаний все никак не утихает, несмотря на веские причины, продолжая плавить им обоим мозги. Они оба старательно воздвигают замки, отказываются от публичных встреч, увеличивают дистанцию и не дают друг другу надежд. А все равно все выходит так. Как назло небо затянуто тучами, прогнозы обещают дождь, Чимин хорошо растянут, а у Чонгука есть в кармане джинсов презерватив. Звезды словно толкают их друг к другу. Пак упивается этой версией с детской наивностью. Ведь тогда он не такой уж мудак. В комнате Чимина чисто, темно, пахнет средством для мытья полов, белье новое, еще не ощутившее на себе тяжесть сплетенных в страсти тел, но Чонгук цепляется только за одну деталь: фото на столе в деревянной рамке опущено вниз головой в знак наказания. Только кому? Себе? Ему? Тэхену? Чон бы с удовольствием еще подумал над чужими тараканами и болями в сердце, если бы не страстный Чимин, лишенный трусов, активно полагающийся на чужой член. — Ты слишком тщательно готовишься к моим визитам, — быстро произносит Чонгук, внимательно наблюдая за реакцией старшего. — Я просто люблю порядок, — отнекивается Пак, опрокидывая Чона на кровать и усаживаясь сверху. — Или подготавливаешь место преступления. — Что? — на этот раз Чимина задевает за живое, он останавливается, прекращая водить руками по крепкой груди парня. — Какого еще преступления? — Не бери в голову, просто, такая чистота, она наводит на всякие мысли…. — Какие, блин, еще мысли? — недоумение Пака стремительно обращается в кипящую злость. Еще чуть-чуть и неистовая ночь всепоглощающей страсти останется лишь мечтой, поллюцией и высохшей спермой на ткани черных трусов. Чимин слишком раним, когда разговор уходит в эту степь. И, несмотря на то, что он все понимает, все равно чувствует себя последним преступником, худшим человеком на планете Земля, которого вполне можно за этот проступок убить, тем самым справедливо наказав. За все это стоит сказать «спасибо» отцу и маменьке, которые сделали сыночка неисправимым, болезненным перфекционистом, который хочет совершать только добро, нести свет и следовать выдуманному кодексу чести, но мир темен, неправилен и полон зла. От того как бы ни была светла твоя невинная бумажная душа, пучина реальности ее поглотит и сожжет, заставив окраситься в неприглядные, грязные цвета. Чонгуку повезло больше. На него не давит прессом сверху вина. А ведь должна. Вот Чимин и мучается за обоих, делая усиленно вид, что его вовсе не трогает положение дел, но всякий раз взрывается, когда на это указывают факты. — Что мы с тобой делаем что-то противозаконное, — заканчивает наконец свою паршивую мысль Чонгук, глядя Паку в широко раскрытые глаза. — И правильно, — кивает Чимин, — ты парень моего друга, а мы трахаемся. — Мы с ним не женаты, это, во-первых. Во-вторых, нет такого закона, который запретил бы нам заниматься сексом. — Это омерзительно с этической стороны. Ты и сам это прекрасно знаешь. — А ты знаешь, почему все так. Это временно, я тебе уже об этом говорил. — Прошел уже месяц, Чонгук. Чимин превосходен и неподражаем в убивании настроя на корню. После его холодно сказанных слов, произнесённых чересчур пафосно и драматично, всякое желание исчезает, оставаясь влажным стыдом. Чонгуку не надо рассказывать, как отвратительно они поступают, но иначе пока нельзя. Они не могут рассказать, но и не в силах оторваться друг от друга, возведя новую китайскую стену. Что остается в таком случае? Можно сутками размышлять, искать варианты, агитировать к честности, но не сработает. Чон знает, что ранит Тэхена в любом случае, при любом раскладе и при любой формулировке. Истина Кима окончательно разобьет. Чонгук не любит его совсем, но не хочет нанести последний оглушительный удар. Тэ не лучший на свете человек, но он заслуживает сострадания. — Мы все дальше и дальше от нас, — шепотом произносит Чон и устраивает руки на талии Чимина, медленно скользит вверх, лаская мягкую кожу пальцами. Пак все еще сидит на бедрах Чонгука. Ум Чимина заполняет тревога, стыд и страх. Обыкновенный повседневный коктейль, который он выпивает залпом перед каждым выходом наружу. Он держит все в себе, генерируя только злость и мутные разговоры, которые не кончаются ничем. А сейчас на фоне мерцает запретным цветом что-то еще. Чимин не уверен, но в памяти, как на светофоре, загораются яркие картинки, не имеющие никакого смысла. Красные, черные, синие. Не разобрать деталей, но почему-то они вселяют ужасный животный страх и заставляют дрожать. Паку вдруг становится совсем не по себе. Чонгук замечает душевные метания и хочет помочь ему освободиться от тяжкой ноши. Благо, он знает как: его большие пальцы начинают массировать уже вставшие темные соски. — Это неправильно, — нервно срывается с открытых губ, и Чимин запрокидывает голову, отдаваясь ощущениям, стараясь уйти от нитей тревог. — Мы уже разобрались, — кивает Чон, продолжая круговыми движениями разминать упругие твердые горошины. — Сходишь в церковь. Бог тебя простит. Бог тебя простит. Чимин почему-то безумно зол, ему неприятно слышать такое, это все недопустимо, неверно, извращенно. Но телу этого не объяснишь. Пак пытался множество раз донести до него ту простую мысль, что чужое — не твое. Не раскрывай рта, не тянись руками, радуйся за других людей от сердца и живи в своей несчастливой стране один, потому что только ты отвечаешь за свое счастье, и если не хватает сил его добиться, то это только твоя вина. Но Чонгук тогда был сильно-сильно пьян. Он долго размышлял о хитросплетениях жизни, о случайных смертях, о непрошеном рождении, о том, куда все мы в итоге попадем. Вывода у того монолога не было. Чон не знал, к чему ведет. Но в конце, когда слова перестали непрерывным потоком рвать ему глотку, он издал тихий смешок и спросил: «А если я не могу без тебя жить и сделал самую ужасную ошибку в своей жизни, то что мне теперь делать?». Чонгук не помнит. Но это не он первым коснулся табуированных губ, не он растекся от внезапной нежности, не ему тело надиктовало бросить все в костер, стянуть свитер и увлечь на темный ковер. Не Чон тогда выступил соблазнителем. И только лишь Чимин знает, по чьей вине они сейчас в таком положении. Но опять все повторяется. Гук увлеченно разминает эрогенную зону, мысли путаются, мотивы туманятся, лицо Тэхена отворачивается в сторону (кажется, его кто-то окликнул), а Чимин двигается ритмично бедрами, пачкая чужую кожу и белье прозрачной смазкой. Ему стыдно. И ему безумно хорошо. Где-то вновь на фоне непонятные картинки, загадочные послания, символы и предсказания. Что-то из запредельного, необъяснимого. «Кажется, я перетрудился», — думает про себя Чимин, наклоняясь к Чонгуку и впиваясь в губы, пробуя на вкус чужую кровь. Гук не сопротивляется, прижимает к себе, одной рукой продолжает массировать крепкую грудь, а другой касается поясницы Пака, затем копчика и останавливается на ягодицах, с наслаждением сжимая одну из них. — Ты знал, что все закончится сексом? — полушепотом интересуется Чон, двумя пальцами разминая тугой вход, густо смазанный лубрикантом. — А когда конец был иным? — Чимин приподнимается на коленях, давая Чонгуку возможность вставить два пальца и нащупать простату. — Мы довольно часто заканчиваем встречи вот так… — Ты этому не рад? — С чего ты взял? И к чему столько вопросов? — Иногда я задумываюсь о нас, и меня начинает пугать то, как мы отдаемся друг другу. Слишком безрассудно, ты так не думаешь? Чимин понимает, о чем говорит Чонгук. Поначалу он тоже был обескуражен, смущен и напуган тенденцией развития их отношений. В какой-то момент они сделали шаг, и перешли от друзей, готовых друг за друга умереть, до любовников, не готовых друг друга никому отдавать. Это было неожиданно. И страшно. Пак до сих пор помнит ночи без сна с пузырьком снотворного в одной руке и с мобильным телефоном в другой. Это произошло слишком быстро. Он боялся, что одно неверное движение, один проступок, одно неправильно сказанное слово — и уже он утратит не любовника на уикенд, а друга, с которым пережил десять непростых лет, с которым взрослел, которому доверял, на которого всегда хотел равняться. Такую потерю Пак мог себе представить, но в мыслях так и не вышло ее пережить. До сих пор он боится, что они вдруг остынут, разойдутся, пойдут каждый своей дорогой и обрубят эту длительную связь. И кто будет в этом виноват? Конечно же, тот, кто не устоял, и первым сорвал поцелуй с чужих неприступных губ. — Меня больше пугает перспектива, что он заставит нас расстаться навсегда, — пересохшими от волнения губами шепчет Чимин. — У него не получится. — Получается же держать тебя рядом до сих пор. Чонгук молчит. В памяти воскресает ужасный вечер, небольшая откровенность, два бокала вина, на часах почти два ночи, в свете тусклой луны сияет только-только заточенный нож, а на белый ковер льется густая кровь, создавая неповторимый узор. Слезы мешаются со страхом, кровь мешается с запахом сандала и ванили, Чонгук растворяется в чужом доме, прижимая к себе крупно дрожащее тело, наблюдая за блестящим в сумраке лезвием ножа, указывающим прямо на него. Он следующий. Жребий уже брошен. От Тэхена пахнет солью, потом и мятой. Чон крепче сжимает его в объятиях, надеясь, что кошмар когда-нибудь уйдет. — Ничего у него не выйдет, — уверенно повторяет Гук, хватая удивленного Чимина за запястье. — И хватит о нем. Ведь сейчас мы только вдвоем. Они меняются местами. Чимин оказывается на спине с широко раздвинутыми ногами, а Чонгук нависает сверху, не сводя с него внимательного взгляда. Пак улыбается. И вновь шум. Какие-то помехи, несуразные картинки и яркие цвета. От наплыва ощущений Чимин прикрывает глаза. Чон настойчиво целует его в губы, одной рукой обнажает влажную головку, а другой двигает пальцем в растянутом отверстии. Как только у него получается все делать сразу? Пак за ним не успевает. Разрывает поцелуй, откидываясь на подушку и отворачиваясь к свету настольной лампы, а Гук продолжает ритмично надрачивать его член и в такт своим движениям двигает пальцами. Умело. Так, что хочется кричать от удовольствия. Но Пак привык сдерживать стоны, кусая губы и только скулить от нарастающего с каждой минутой наслаждения. Внутри все пульсирует, снаружи тоже, такими темпами разрядка не заставит себя ждать. — Уже все, — на грани слышимости произносит Чимин, дотрагиваясь до плеча Чонгука. — Тогда переворачивайся на живот. Чонгуку нравится по-собачьи. Он не ищет на то каких-то особых причин. Ему нравится наблюдать, как прогибается в пояснице Чимин со звонким стоном, как двигаются плавно мышцы под его кожей, как едва-едва выступают звенья позвонков, как капли пота появляются на загорелой бархатной коже, как на упругих ягодицах остаются следы шлепков и полосы от ногтей. Чон не эстет, но находит это безумно привлекательным. Он ходил в музей только пару раз за свою недлинную жизнь и всякий раз, оказываясь в широких залах под люминесцентным светом, искал картину, похожую на этот вожделенный образ. Чонгук стер пятки до кровавых мозолей в новых кроссовках, бороздя выставку, но так и не нашел ничего похожего. Чимин так и остался самым эротичным и возбуждающим произведением искусства. Гук даже пожалел, что все-таки не научился рисовать достаточно хорошо, чтобы острием карандаша и белизной бумаги передать совершенство форм и запредельность красок. Это было бы достойное использование таланта. Чимин слушается, переворачивается и поднимает бедра. Он слышит, как Чонгук позади него открывает упаковку с презервативом, как выливает смазку на пальцы. Но он слышит что-то еще. Кажется, что шумит вода. Чимин прислушивается, напрягает слух изо всех сил, и прижимает к себе подушку, утыкаясь в нее носом. Звук становится чуть четче, чуть осязаемей, кажется, слышно чьи-то голоса. «Что со мной?» — пугается Пак, зажмуривая глаза, уже отчетливо слыша, что кто-то говорит рядом с ним. — Ты в порядке? — спрашивает Чонгук, приставляя член к влажному проходу. — Ты как-то слишком напряжен. Все хорошо? — Да, да, — быстро соглашается Чимин, отгоняя мысли. — Поскорее, войди в меня. — К чему эта спешка? — Я хочу все-все забыть! Вырывается как-то само. Чимин даже не успевает понять смысл сказанного, а Чон не дает повторно переварить информацию, медленно вводя член. Такой большой. Пак прогибается в пояснице, вгрызается зубами в наволочку и пытается расслабиться, принять в себя полностью, но тревога щекочет нервы, заставляя напрягаться. — Успокойся, — мягко произносит Чонгук, касаясь ладонью живота старшего. — Так нам обоим будет больно. Ты же помнишь, как надо правильно дышать? — У меня в голове все путается, — решает признаться Чимин. — Все так шумит. — Это нормально, все хорошо. Тебе надо просто расслабиться. Давай-ка я тебе помогу, хорошо? Чонгук не дожидается согласительного ответа. Он берет в руку чуть утративший возбуждение член Чимина и начинает медленно надрачивать, постепенно увеличивая темп, а губами и непоседливым языком вырисовывает причудливые узоры на шее и плечах старшего. Свободной рукой он сдавливает между большим и указательным пальцем сосок и крутит, придавая происходящему остроты. Чимин немного расслабляется, отдаляясь от мучающих его навязчивых звуков и образов. Он отдается во власть другому телу, полностью подчиняясь его воле. «Мне не нужно БДСМ, чтобы чувствовать, что ты находишься полностью под моим контролем», — как-то признался Чонгук за фруктовым ликером. И это действительно так. Чимину до их первого секса казалось, что Гук совсем мальчик. Маленький такой, глупенький, склонный к фантазированию и придумыванию невероятных историй. Опыт у Пака был невелик, но он видел другие члены, принимал их в себя и даже был сверху, пускай, и не совсем удачно. У Чонгука же не было ничего. Поэтому Чимин беспокоился, что секс обернется для них обоих чудовищной катастрофой, из которой никто не сможет извлечь и малейшего наслаждения. Но Чон оказался другим. Он всегда был смышлен и быстро усваивал информацию, но кто бы мог подумать, что покровительницей его выступила богиня похоти и любви: как иначе объяснить такие обширные знания в области мужского наслаждения. При первом половом акте, именно Чимин позорно излился на обшарпанный старый диван, а Гук лишь хищно улыбнулся, почувствовав свое превосходство. И чувствует он его до сих пор, наблюдая за тем, как картинно изнемогает от наслаждения старший. Чимину нравится аккуратность, размеренный темп и способность Чонгука определять, когда необходимо ускориться, а когда стоит издевательски замедлиться. Пак комкает влажную простынь и сам толкается навстречу, выше приподнимая задницу и раздвигая дрожащие бедра. Чонгук входит, придерживая Чимина за ягодицы, впиваясь ногтями в кожу. — Ты такой хорошенький, когда хочешь, чтобы я тебя отодрал. — Разве я не всегда такой? — Ты сейчас признаешься, что двадцать четыре часа в сутки жаждешь мой член? Как дерзко! — Я не об…. Чимин не успевает закончить фразу: Чонгук хватает его за еще влажные волосы и заставляет запрокинуть голову. — Хочу погрубее, — низким голосом произносит Гук. Он ставит Пака перед фактом. Ему не нужно на то особое разрешение. Чимин доверяет. Чонгук умеет себя контролировать. Темп стремительно растет. Гук входит по самые яйца, дергает за волосы, но дарит легкие поцелуи в шею, присыпая сахарной пудрой свою грубость. Пак не против. Он сам надрачивает себе член в сумбурном темпе, отдается поцелуям и не сопротивляется толчкам. От долгого стояния начинают ныть колени, не говоря о возникающей и исчезающей боли при очередном слишком глубоком толчке. Но все равно хорошо. Все равно безумно приятно. Чимин не выдерживает накала, голова гудит, жар стягивает тело, и он кончает первым: густая сперма белыми каплями падает на простыню. — Уже все? — насмешливо интересуется Чонгук, выходя из Пака. У него все еще стоит. Чон снимает презерватив и кидает куда-то на пол, пока Чимин приходит в себя, восстанавливая сбившееся дыхание и утирая влажный от слюней рот. Чонгук встает на ноги и подходит вплотную к Паку, смотрит на него сверху вниз и кивает на свой член, приглашая. Мин понимает, кладет руки на мускулистый живот партнера и принимается вылизывать стоящий член. Начинает с головки, тщательно собирая языком естественную смазку, дальше по бокам, одаривая бугристые вены нежными поцелуями. Мин помогает себе рукой, приподнимая член, и облизывает мошонку. Чонгук тихо постанывает от наслаждения и гладит Чимина по голове, приговаривая: «Хороший мальчик». Чон очень-очень любит минет. А Пак знает, как делать его правильно. Он еще раз проходится языком по всему стволу и останавливается на головке, широкими мазками проходясь по всей ее поверхности. Течет. Чимин слизывает и сосет, лаская ее полными губами. Затем он немного на нее дует, заставляя Чонгука содрогнуться и, наконец, вбирает член в рот, расслабляя горло. Чимин заглатывает больше половины, сосет умело. Чон восхищается умению Пака делать минет. У него были отношения, девушки, мужчины, но никто еще так профессионально ему не отсасывал. Чонгук готов признаться, что пристрастился к этому. Что может быть лучше Чимина, стоящего на коленях, усердно полирующего член, выпускающего его изо рта только для того, чтобы облизать? Еще одно произведение искусства. Вернее, порнографического искусства. Перед глазами Чона танцуют пятна самых ярких цветов, а в голове сумбур. Он знает только то, что ему надо быстрее. Немного быстрее. Он кладет ладонь на затылок Чимина и тот понимает, ускоряясь. Пару раз нечаянно нежную плоть задевают зубы, но Чону так даже больше нравится: секс без перчинки — скучный секс. Еще пару глубоких толчков в рот Чимина, его губы, сдавленные на члене для большего удовольствия и Чон кончает, не предупреждая. Немного спермы оказывается во рту, уже больше на полных губах и чуть-чуть на коленях Чимина. Пак тут же хватает Чонгука за руку и заставляет сесть рядом. Сначала он смотрит ему в глаза, улыбается невинно, а затем поднимает подбородок. — Вылизывай. Чонгук не сдерживает улыбки. Как тут спорить? Он подчиняется, скрупулёзно исследуя кожу, собирая капли своего семени. Закончив, они устраиваются на кровати поудобней, открывают окно, чтобы выветрить запах секса и закуривают одну сигарету, передавая ее друг другу, как священный огонь. — О чем ты думаешь, когда двигаешься во мне? — расслабленно спрашивает Чимин, делая глубокую затяжку. — Как бы в тебе не застрять? Пак шлепает ладонью по обнаженному мускулистому бедру, но все же смеется. — Это странный вопрос, — беззлобно продолжает Чонгук. — Что ты хочешь услышать? Что я думаю о какой-нибудь другой персоне, и поэтому трахаю тебя по-собачьи? Я уже говорил, что это никак не связано. Просто мне так больше нравится. — Нет, не в этом дело, просто сегодня я все думаю о вине перед Тэхеном. — А, ты об этом. Во время секса я думаю только о сексе. И тебе советую. Вообще тебе стоит прекратить так себя изводить этими мыслями. Мы все решим, только нужно подождать. Чимин кивает, но как-то не верится. Он не может уже ждать. Они должны сказать Тэхену об этом. Просто обязаны. Но Пак сам понимает, что это невозможно. А вдруг что-то случится? Произойдет нечто непоправимое. Прямо, как тогда. Только Чимин тогда молчал. Упрямо молчал, надеялся на лучший исход и поплатился. На его руках кровь. Его собственная кровь. Голову Пака вдруг окольцовывает обруч боли. Вновь возникают звуки и шумы. Чимин возвращает сигарету и переворачивается на живот, обнимая подушку и судорожно хватая воздух. Все тело почему-то начинает ныть. — Эти сигареты какие-то плохие… — Разве? Мы же их постоянно курим. — У меня от них кружится голова и мутит, черт, чувствую себя как-то не очень. — Ты отдохни, хорошо? — Чонгук наклоняется к Чимину и нежно целует в макушку. — Все запуталось, да? — Что? — слабым голосом переспрашивает Мин. Ответа не поступает. Чонгук встает и исчезает, как будто испаряется. Чимин пытается приподнять голову, но не может из-за парализующей боли. Что-то с ним не так. Наверное, он приболел. Недавно так усиленно работал, не отлипая от монитора. Неудивительно, что заработал простуду, а может даже грипп. Пак утешается этой мыслью и закрывает глаза. Он отоспится, и ему станет лучше. Но назойливые звуки лишь усиливаются, как и бессвязные картинки. Чимину снится дом. Его старый дом. Такое скучное и неприметное жилье. Их уютная квартирка, втиснутая в монолит темно-серой многоэтажки. Пак до сих пор помнит полусломанный лифт, который страшно кряхтел, поднимаясь наверх, вечно заедающий ключ в ржавой замочной скважине, в квартире пахло лаком для волос и гелем для чистки обуви. В прихожей было светло. Обувь мирно устроилась в шкафчике в три ряда, а перед ним в линию встали самые используемые: отцовские черные ботинки, мамины туфли-лодочки и его потертые кроссовки. Пойдешь прямо по коридору, минуя двери ванной и туалета — попадешь в небольшую гостиную с телевизором, кожаным диваном, фикусом, приставкой, а на стене висит гордо репродукция картины «Вампир» Эдварда Мунка, подаренная маме отцом на годовщину их свадьбы. Налево оттуда — правая дверь их, левая его (с броской надписью «не входить»). Повернешь направо — перегородка и кухня, где постоянно что-то варится, жарится, кипит. Оттуда тянет чем-то вкусным и пряным, так и манит к себе. Чимин помнит, как скидывал в прихожей кроссовки, мыском ступни загоняя их в угол, затем шел в гостиную, кидая на серый ковер свой рюкзак и прямиком на кухню — к столу. На маме всегда был фартук в надоедливый белый горошек, а встречала она неизменной фразой: «Что нового, малыш?». Даже когда ему исполнилось восемнадцать, она продолжала звать его нежно «малышом», словно ему назло. Чимин злился, ершился, требовал относиться к нему, как к взрослому. Отец, нечасто оказывавшийся за столом, поддерживал: «Кого ты хочешь из него вырастить?». Пак был рад до тех пор, пока жесткие отцовские губы не извлекали: «толстозадая идиотка», «маразматичка», «дрянь». Чимин сидел, как на иголках и не знал, куда себя деть. Мама молчала. Отворачивалась и отходила к плите, занимая себя каким-то делом: мытьем плиты, тарелок, чисткой картошки или рыбы. Она никогда ему не отвечала. «Она вышла за него по большой любви», — рассказывала давным-давно бабушка, демонстрируя Чимину фотографии маленькой мамы с медвежонком под подмышкой. Она была так сильно влюблена, что бросила родной дом в Пусане и поехала к нему в Сеул, зная, что он в любой момент может ее выкинуть. Мама никогда не рассказывала об их браке. Стоило этой теме подняться, как она стыдливо опускала глаза, прикусывала изнутри щеку и торопилась вернуться к домашним делам. Она всегда догадывалась, что в их семье что-то не так. Но на втором году их брака родился Чимин. Маленькое тельце в почти пятьдесят сантиметров и три тысячи грамм бесповоротно изменило ее жизнь. Она очень любила его. Каждую минуту своей жизни. Чимин понимал, что в нем она видит куда больше, чем полагается видеть матери. Он не мог быть ей другом по множеству причин. Но сейчас все они разлетелись, как птицы. У Пака осталась лишь одна, зажатая в кулаке, сведенном судорогой. Эгоизм. Он знал о чужом грехе, чужой страсти, балетных пуантах и встречах в клубе «Венера в мехах», но все равно пожадничал уделить немного внимания. Он же их сын, а это значит… Что это значит? Что только им пристало о нем заботиться? — Так что я поеду к нему. Чимин резко открывает глаза, изумляясь яркости картинки. Боль уже не мучает, но положение удручает. Он сидит в кресле в своей новой квартире, в руках у него керамическая крохотная чашка с ароматным кофе и маршмеллоу, а напротив него сидит одетый в джинсовый костюм Чонгук. У него возбуждением горят глаза. Пак не понимает, удивленно оглядываясь по сторонам. Он дома. Но разве он только что не спал? — Ты со мной? — спрашивает Чон, вдруг резво поднимаясь с дивана и застегивая свою ветровку. — Ехать всего пятнадцать минут. — Куда? — растерянно спрашивает Пак, ставя чашку на низкий стол и продолжая озираться по сторонам. — К Тэхену, конечно же! Надо ему сказать, что мы встречаемся. — Постой… Прямо сейчас? А все будет в порядке? В прошлый раз он… — Надо же это когда-то сделать, я так долго думал над этим всем, что пришел к выводу — это единственное правильное решение. Так ты со мной? Надо торопиться. Что вообще тут происходит? Чимин никак не может вспомнить, как он поднялся, как пришел Чонгук, как они сели пить кофе. У него провалы в памяти? Пак усердно пытается восстановить утраченные воспоминания, но натыкается только на назойливый шум. Его мозг словно варят на медленном огне. Он закрывает глаза и трет правый висок, морщась от внезапно накатившей волны боли. — Я не могу, кажется, у меня что-то с памятью. Думаю, мне надо обратиться к врачу. — Я поеду к Тэхену, надо с ним поговорить. Если хочешь, то мы поедем вместе. Ты и я. К тому же ты лучше меня водишь машину, не так ли, хен? — Неправда! — вскрикивает Чимин, словно его ударяет током. Даже Чонгук вздрагивает от неожиданности. — Но я должен съездить к Тэхену. Это срочно. — Вовсе не срочно,— протестует Чимин. Чонгук ничего не отвечает. Пак слышит шаги и звук открывающейся двери. Он тут же вскакивает с места и на ватных ногах бредет за Чоном. — Чонгук, я серьезно, мне нужна помощь… Ноги не слушаются, а голова пульсирует от непонятной боли. Ему не стало лучше. Но что это может быть? Мигрень? Чимин упрямо продолжает идти, пока не спотыкается о брошенный кроссовок. Он с грохотом валится на пол. Пак лежит пару минут, а затем переворачивается на спину. Ему чертовски плохо. Нужна помощь. Как Чонгук мог уйти и бросить его в таком положении? А, может, Чон уже Тэхену обо всем сказал и сейчас… — Проклятие! — выругивается Пак, переворачиваясь на живот и вставая на четвереньки. У него выходит доползти до стоящей в прихожей тумбочки со стационарным телефоном. Он встает на колени, облокачивается на нее, берет в руку трубку и набирает номер скорой помощи, прижимая к уху. Но гудков нет. Только тишина. — Алло? — едва произносит Чимин, потирая лоб. Он не чувствует жара. И он не потный. У него просто чудовищно болит голова. — Алло! Никто не отвечает. Паку приходится сбросить и набрать еще раз номер спасения. Теперь не тишина, а стрекот, напоминающий цикад в разгар лета. И что-то еще. Чимину уже совсем не смешно. Он слышит еще какой-то звук где-то вдалеке. Это что-то. Такое знакомое, но от боли не дать этому имени. У Мина начинает кружиться голова и ломить кости. Он чувствует, что еще немного и потеряет сознание. — Ну же, хоть кто-нибудь, — шепчет он пересохшими губами в пустоту. И ему отвечают. — Все запуталось, да? Чимин не успевает полноценно ужаснуться. Воздуха не хватает. Он падает на пол и отключается. На этот раз не снится ничего, поэтому Пак даже радуется пробуждению, пока не понимает, что кто-то усиленно трезвонит в звонок и бьет кулаком в его дверь. Боли пока нет. Но это не повод радоваться. Похоже, что это что-то неврологическое. Нужно немедленно посетить врача. Чимин поднимается на ноги, отмечая лишь легкое головокружение и боль в костях от лежания на полу. Он бросает взгляд на часы, висящие в коридоре, но те стоят, замерев на двенадцати. Похоже, сдохла батарейка. Неудивительно. Чимин редко награждает их взглядом. Они со старой квартиры. Висят только для красоты и душевного спокойствия: он не пытается стереть семью и прошлое из памяти, даже не выбрасывает эти уродские часы с мультяшными глазами и улыбающимся ртом. В любом случае, сейчас надо открыть дверь и понять, кому там неймется. Чимин быстро оглядывает себя в зеркале и удивляется. На нем мятая белая рубашка и черные брюки. В правом кармане Пак обнаруживает галстук. Еще странно, что он точно помнит, что отключился около тумбочки с телефоном, не вернув тот на базу. Но телефон стоит на месте, а очнулся ближе к двери. Может, переполз? Но когда он успел переодеться? И где сейчас Чонгук? Пак гасит в себе все вопросы и открывает дверь, встречая совершенно неожиданного гостя. Тот не дожидается приглашения и проходит внутрь. Красные волосы, красная рубашка, обтягивающие черные джинсы и хмурое выражение лица. Ким Тэхен. Чимин не ожидал, что он сюда придет. Отлично, что с ним все хорошо, но почему он здесь? Получается, Чонгук с ним поговорил, и он пришел разобраться с соперником? С этим точно нельзя повременить? В голове Пака мозги сейчас всмятку. Но Тэхен ничего не говорит, важно вышагивая в гостиную. Чимин следует за ним. Очередная странность. Откуда такой бардак? Пак изумляется самому себе. Он, конечно, не так чистоплотен, как, например, Чонгук. Но у него всюду стоят миски, стаканы, разбросаны вещи, а на полу валяются альбомы. Пак поднимает один раскрытый с пола и изумляется еще сильнее. Тот совершенно пуст. Куда могли деться фотографии? — Значит, в норку свою залез! — Тэхен прекращает бродить по чужой квартире, разворачивается и с вызовом смотрит на Пака. — Что так долго открывал? Траур сил лишил, да? — О чем ты? — не понимает Чимин, ставя альбом на книжную полупустую полку. — Слушай, я сейчас нехорошо себя чувствую, поэтому давай отложим ссоры на потом, хорошо? — Ой, простуда настигла, да? Неудивительно. Меньше лобзать мокрый гранит будешь. — Мокрый гранит? Ты о чем? — У тебя амнезия? Два дня назад, как похоронили, а ты уже ни черта не помнишь? Чимину абсолютно не нравится этот тон. Злой, надменный, полный желчи. Но больше ему не нравятся намеки, которые он не может никак понять. Тэ частенько был странным, непонятным, но сейчас все перешло на какой-то чудовищный уровень. Похоже, что не только Паку срочно нужна квалифицированная медицинская помощь. — Может, ты скажешь прямо, зачем пришел? И о каких похоронах речь? Ты меня ни с кем не путаешь? — Невероятно! — хлопает в ладоши Тэхен. — Ты действительно все-все забыл? Он вдруг срывается с места и идет на кухню, а затем возвращается с букетом увядших алых роз и кидает его в Чимина, который едва успевает выставить руки. Шипы впиваются в кожу, а цветы опадают на пол. Пак не чувствует боли. Его все сильнее пожирает страх. Он не помнит. Ничего не помнит. — Все еще пусто? — спрашивает Ким, подходя ближе. Он наступает на один сочный еще не тронутый увяданием бутон и давит. — Ты реально ничего не помнишь? Чимин изо всех сил напрягает память, но не выходит. Никаких воспоминаний. Стерильная чистота. — Может, я ударился или еще чего. У меня так с недавних пор. Я как раз собирался к врачу. — Удобно тебе. Взял и забыл. Можно и не мучиться его телом в гробу. Приятное забвение. — Так, все, хватит. Говори уж прямо. Что произошло? В первые минуты Тэхен молчит, непрерывно смотря в глаза Чимину. Похоже, что он все еще не верит, что у Пака лакуны в памяти, которые ширятся со страшной скоростью. Но затем лицо Кима становится мягче. Губы больше не демонстрируют озлобленную улыбку отпетого негодяя, а глаза наполняются знакомой нежностью и состраданием. Тэхен вздыхает, чешет затылок, оглядывая гостиную, желая за что-то зацепиться. Но не выходит. Такие новости всегда сложно сообщать, потому что не подобрать правильных слов. Ким решает, что лучше сказать прямо. Другого выхода нет. — Чонгук умер, — твердо произносит Тэхен, опуская глаза. — А два дня назад мы его похоронили. Ты, между прочим, читал речь там о том, каким прекрасным человеком он был. Чимин отказывается верить. Он качает головой. Так быть не может. Это шутка. Это просто не может быть правдой. Совсем недавно Чонгук был жив, бодр и отправлялся к Тэхену. Как может умереть двадцатичетырехлетний парень средь бела дня? От чего? — Это ложь, — дрожащим голосом бормочет Чимин, находя кресло и падая в него, не в силах стоять на ногах. — Так не бывает… — Да, я знаю, не верится, — кивает Тэхен. — Я тоже не верил. Осознание придет позже. Будет еще больнее. — Как? Как это произошло? С ним же все было в порядке! — Он ехал ко мне. Не знаю, зачем. И не доехал. Не справился с управлением. — Чонгук? — скептически вопрошает Пак. — Чонгук не справился с управлением? Это же чушь! Он прекрасно водит! — Без тебя знаю! — огрызается Тэхен. — Но он умер. Точка! Не знаю, что у тебя с мозгами, но тебе реально стоит обратиться к доктору. Забыть о таком! Ты с ним десять лет знаком! И так легко выбросил день его смерти, чтобы спокойней жить было? Чимину нечего ответить. Он не знает, отчего его память стала ситом, не способным удержать такие важные события. Сейчас Пак может только ронять горькие слезы, глядя непрерывно на Кима. Все не должно было сложиться так. Это ошибка. Ужасная ошибка. — Я ухожу. Очень рад, что крыша твоего дома уехала, но у меня еще есть дела. Приберись тут, что ли. Сложно вообразить, как пойдет жизнь после смерти самого важного человека. Это как вынуть из машины двигатель и спустить с горки, исследуя, сколько же она проедет на чистом энтузиазме. Чимин даже не пытался представить, что с ним станет, когда Чонгук умрет. Он никогда об этом серьезно и не задумывался. Гук же младше на целых два года. К тому же они так молоды. А когда придет владычица смерть в черном манто, то первым на рандеву с ней двинется Мин, но никак не Чонгук. Произошла ужасная ошибка. Кто-то подкупил госпожу судьбу и та сделала страшное, указав пальцем не на того. Гук должен был остаться живым. Чимин чувствует себя мертвым, разлагающимся. Кажется, сладковатый запах гниения заполонил квартиру, а теперь льется вон, прямиком на затянутые сном улицы Сеула. Его не терзает голод, ему не хочется спать, хотя он не помнит, когда в последний раз удовлетворял свои физиологические нужды. Он сидит в кресле, опустив голову, неопределенное время, затем перебирается в спальню и лежит на полу, не решаясь лечь на кровать, где совсем недавно они были вдвоем. Лучше не становится. Но и хуже тоже. Чимин отчаянно пытается воссоздать утраченные два дня, соорудить их из слов Тэхена и ярких образов. Не получается. Картинка не складывается. Пазл выходит разрозненный, детали набраны из разных наборов от того никакого единства. Нужно вспомнить. Чимин обязан вспомнить. Но не хочет. Чонгук в костюме на бархатной красной подушечке в гробу. Кому вообще захочется на такое смотреть? Кто вообще пожелает вернуть это воспоминание в голову и сердце? Может, именно поэтому оно и скрылось от Чимина? Тот не выдержал удара и запрятал этот ужас куда-то далеко-далеко, чтобы не мучить себя. Защитная реакция, которая с треском провалилась, когда в квартиру нагрянул Тэхен. Нельзя продолжать так бесцельно лежать. Чимин вспоминает, что его мозги спеклись и ему нужна помощь. А еще подтверждение. Ему нужно, чтобы кто-то сказал, что Чонгук действительно мертв, а это не выдумка Тэхена. Пак надевает джинсы, черную футболку, сверху накидывает длинный кардиган и выходит наружу. Он не смотрит по сторонам, не наслаждается пасмурным днем, бредет по пустынным улицам прямиком в больницу, где к своему счастью прямо в дверях натыкается на Намджуна в очках с планшетом в руках. Тот сразу замечает Чимина, машет ему рукой и протягивает руку. — Ты не отвечал на мои звонки после похорон, — говорит Ким, вместо приветствия. — Я думал, что с тобой что-то случилось. Все хорошо? — На самом деле нет, что-то у меня с памятью и вообще головой. Думаю, мне нужно обследование. — Ты пережил такое горе, неудивительно, что организм дал сбой. Пойдем. Намджун приобнимает Чимина за плечо и ведет по длинному коридору к лифту. Там он нажимает на третий этаж, где располагается кабинет Кима. Всю дорогу Джун рассказывает о своих эмоциях. Он и подумать не мог, что Чонгук так просто может умереть. Чон всегда был бойким, живучим и очень аккуратным. Как же его угораздило разбиться насмерть? Чимин почти не слушает. Ему больно. Он не хочет верить в то, что Чонгук мертв. От этого напоминания рана начинает пульсировать, а кровь рвется наружу вместе со злобой. Только из-за того, что Намджун старше, Чимин не может сказать ему заткнуться. У кабинета Кима они останавливаются, Намджун открывает дверь и Чимин замечает внутри какого-то плотного мужчину в костюме-тройке. Джун удивляется и быстро объясняет Паку, что это его друг и им нужно переговорить. Чимин остается стоять около двери, подпирая стенку. В кабинете смех. Он все слышит. Намджун и мужчина обсуждают, что попало: деньги, алкоголь, игры, политику, Моцарта. Какого черта? Чимин злится. Он сюда приперся не просто так, как Ким смеет себя так вести? Только он хочет войти, прервав милую беседу, как слышит: — Она куда ее моложе. Ей всего двадцать три. Познакомились на благотворительном вечере. На ней было такое экстравагантное платье: все прелести напоказ! Цветущая, пышногрудая, хитрая. Настоящая женщина! Я от нее в восторге. Встречаемся в выходные и иногда после работы. Вожу ее в рестораны, бары, кофейни. Ее так просто обрадовать. Юность так притягательна. Эта не старое заплывшее домашними делами нечто, это авантюрный дух, молодая кровь, истинная вдохновительница. Из-за такой началась война с Троей, если ты понимаешь меня. У Чимина начинают ныть виски. Он что-то вспоминает. Красную кирпичную кладку, салон автомобиля и терпкий запах крепких сигарет, пропитавших весь мир. Откуда это? Пак видит дорогу, уходящую далеко вдаль. Он сидит на заднем сидении и бьет ногами в переднее от переизбытка эмоций. Каких? Наверное, негативных. Что-то очень расстроило его. Только Чимин не может вспомнить, что. — Жена, как обычно, непроходимо тупа, поэтому ни о чем не догадывается. Верит, что я начал играть в гольф. Даже о клюшках не спрашивает! А вот сынишка поумней. Точно догадался. Я его спросил, ну, по-мужски, он сказал, что все знает. Попросил его ни о чем матери не говорить. Обещал новый компьютер в качестве взятки. Дети они такие, пообещаешь им что-то ценное, так они и родину продадут. Договорился, в общем. Спросил его: «Ты ничего не скажешь, ведь так?». «Да, папа», — закончил за неизвестного Чимин, медленно удаляясь по коридору, подальше от невыносимых слов. Голова ноет. Пак хочет выйти на улицу и подышать свежим воздухом, чтобы освежить мозги. Он вываливается на лестничную площадку, понимая, что действует безрассудно: тут же есть лифт. Но сейчас лифт окрашен в ядовито-красный, он опасен, кряхтит, когда поднимается наверх. Он точно сломается, как только Чимин в него войдет. Лучше уж лестница. Пак делает шаг вниз, но не чувствует опоры, рука не успевает схватиться за перила и он летит вниз. Боли от удара нет. Только голова ужасно гудит. Опять помехи, шорохи, непонятные звуки, далекий шепот. С головы спадает обруч мигрени, и звуки исчезают вместе с ним. Чимин встает на ноги, хватаясь за покрашенную в голубой цвет стену. Теперь он уверен, что это что-то серьезное. В его мозгу что-то работает не так. — Вот ты где! — раздается вдруг сверху. Чимин оборачивается и видит наверху лестницы не Намджуна в халате и очках, а Тэхена в рубашке в черно-белую полоску и синих джинсах. Волосы у него зеленые. Они такими и были? Кажется, они были другого цвета, но Чимин уже не может быть ни в чем уверен. — Как ты тут оказался? — изумленно спрашивает Пак. — Воспользовался лифтом, — пожимает плечами Ким. — Ты мне срочно нужен для одного дела. — Что еще за дело? Мне нужен врач. — Это связано с Чонгуком, — выдает решительно Тэ, зная, что это повлияет на Чимина и даст нужную реакцию. Но Пак сейчас не в том состоянии, чтобы что-то делать. — Тэхен, возможно, я схожу с ума. — Это не подождет? Сходить с ума ты можешь до конца жизни, а тут дело пары часов. — Не смешно. — Будто я тут шутки шучу! Тэхен подходит к Чимину, берет его за руку и тащит за собой. Пак причитает, говорит о болях, о провалах в памяти, о необходимости срочно показаться врачу, сделать МРТ или что там еще делают в случае, когда пациент теряет связь с реальностью. Ким игнорирует, продолжая тащить Пака за собой. Они выходят из больницы и следуют на стоянку, где Тэхен припарковал новенький красный кабриолет с откинутым верхом. Чимин впадает в ступор перед машиной. Она выглядит только-только купленной. Идеально чистая и ухоженная. Без намека на использование. А зная неаккуратность и небрежность Тэхена, эта крошка ему точно не принадлежит. — Откуда ты ее взял? — удивляется Пак, касаясь гладкой поверхности дверцы ладонью, глядя на свое кривое отражение. — Угнал, — раздраженно бросает Тэхен. — Садись уже. Чимин не знает зачем, но повинуется, садясь рядом с Кимом и пристегиваясь. Несмотря на всю абсурдность происходящего, ему немного интересно, какое именно у Тэ дело и почему без его помощи не обойтись. Вряд ли это какая-то ерунда. Чимин надеется на это. Они трогаются с парковки, но Ким не торопится раскрыть свой план. А у Пака вновь начинает побаливать голова. Он откидывается на сиденье, опускает окно, дышит полной грудью загрязнённым воздухом и смотрит в темное небо. Едва ли становится лучше. — Можешь поспать, — щедро предлагает Тэхен, надевая зачем-то солнцезащитные очки. Чимин хочет сказать, что его совсем не клонит в сон, но только он закрывает глаза, как вырубается. Вновь видение. На этот раз что-то иное. Чимин понимает, что находится в своей гостиной и сидит на мягком диване, укутавшись в клетчатый плед. В руках тяжелеет какая-то вещь. Пак опускает глаза, но видит только размытое, разрастающееся пятно. Он что-то тогда смотрел, разглядывал, изучал. Свежо это ощущение познания, радости, ностальгии и почему-то горечи. Что-то вдруг колет и режет под ребрами. Грусть накрывает с головой, а с ней тянется тревоги шлейф. Что могло вызывать такую бурю чувств? Что это была за вещь? Сон распадается на части, оставляя Чимина в привычном недоумении. Когда Пак приходит в себя, машина уже стоит. Он сонно оглядывается по сторонам, понимая две невеселые вещи. Во-первых, Тэхена в машине нет. Во-вторых, припаркован автомобиль прямо напротив входа на кладбище. Прямо перед ним висит позолоченная табличка с «добро пожаловать». Что Тэ мог забыть на кладбище? Придя окончательно в себя, Чимин открывает дверь и вываливается наружу. Тэхен оказывается неподалеку. Он сидит на корточках и ворошится в густой зеленой траве, прерывается лишь на секунду, услышав звук, награждая Пака загадочным взглядом через черное стекло. — Что ты делаешь? — не выдерживая, спрашивает Чимин. — Зачем мы сюда приехали? — У нас тут дело! — торжественно заявляет Ким, поднимаясь, отряхивая джинсы, успевшие покрыться на щиколотках пылью. — На кладбище? — уточняет Пак. Тэхен бодро подходит к машине и открывает багажник, а затем достает оттуда спортивную черную сумку и две лопаты. Он ставит свое добро на землю и отряхивает руки. Чимин выжидающе молчит, но говорить Тэ не намеревается. — Что ты собираешься делать? — не выдерживая, взволнованно спрашивает Пак, кивая на необычный скарб. — Правильно будет: «что мы собираемся делать». Думаю, по атрибуту ты и сам догадался. — Ты собираешься стать мародером? — Нет, я просто хочу кое в чем убедиться. — И в чем же? — В том, что Чонгук действительно мертв. Я приходил к тебе, потому что думал, что он с тобой. Ну, разыграл свою смерть, чтобы не ранить меня и сбежал. Я хочу быть уверен, что в гробу его труп. У Чимина нет слов. — Были же похороны… — Ты их вообще не помнишь, так что не тебе о них говорить. Я видел тело, но не факт, что Чонгук после церемонии не ушел на своих двоих. Это какой-то сюр. Так же не бывает? Такого просто не может быть. Или же может? Сейчас мыслительные процессы Чимина замедлены, а надежда, что Чонгук жив и просто бежал, греет сердце получше радиатора в лютую зиму. Пак слышит, как безумно это звучит. Чон сымитировал свою смерть, чтобы избавиться от Тэхена и его внимания! Жутко. Но так заманчиво. Ведь это значит, что он жив, здоров и все с ним в порядке. Может, он сидит где-то в отеле и пьет горячий кофе или чай, ест пончики и смотрит Терминатора. У Чимина слезятся от ярких видений глаза. Он бы отдал все, чтобы все так и было. Тогда проблема тут только у него с памятью. А с Чонгуком все хорошо. Из-за своей наивной, пламенной и манящей мечты Чимин берет лопату и тащится за Тэхеном к могиле Чонгука. Они идут по узким извилистым тропинкам, проходя сотни могильных камней, заросших мхом и барвинком. По дороге Пак глядит по сторонам нехотя, но воспоминания все равно влетают в мозг выпуклыми картинками. Тогда бил яростный дождь, было холодно и зябко, они стояли над выкопанной ямой под прозрачными зонтами и пялились в темень земли, в которую затем аккуратно положили светлый деревянный гроб. Почему-то светлое дерево въелось в память сильнее всего. «Это особый гроб», — вспоминает чьи-то тихие слова Чимин. Кто же мог их сказать? — Это тут, — говорит громко Тэхен. Он заходит в небольшое огороженное забором из металлических вычурных прутьев место и ударяет по гранитному могильному камню лопатой. Раздается глухой звук. Чимин читает имя, годы жизни, начинает эпитафию: «Здесь покоится любимый сын…», — и дальше не может. Это выше его сил. Он отворачивает голову от надгробия и смотрит в лес таких же памятных камней, ужасаясь масштабу смерти. — Мне тут не нравится, — вырывается невольно у Чимина. — Нам нужно просто выкопать гроб и взглянуть, кто там лежит. Быстрее начнем — быстрее закончим. Тэхен снимает солнцезащитные очки и за заушник вешает их в нагрудный карман слева, а затем приступает копать слегка влажную от дождя землю. Он работает усердно, с энтузиазмом и Чимин уже не может просто так стоять в стороне. Мысленно он просит прощения у родителей Чонгука и у него самого, а затем берется за лопату, присоединяясь к осквернению могилы. Работа идет хорошо, слажено и скоро показывается крышка гроба. Только не светлая. Чимин продолжает усиленно копать, но никак не может выкинуть это из головы. В его воспоминаниях гроб был точно светлым. Но этот из темного дерева, отдающий бордовым цветом. Когда крышка показывается полностью, Чимин может сказать уже с уверенностью, что это не тот гроб. Он даже выглядит иначе. Но тогда чей он видел в прошлый раз? — Это его гроб? — тихо спрашивает Чимин, отбрасывая в сторону лопату и вылезая из могилы. — Точно его? — Да, — тут же отвечает Тэхен, вылезая следом. Он доходит до сумки и достает оттуда топор. — Ты собираешься его сломать? — ужасается Мин. — А что ты предлагаешь мне еще делать? Он тебе не просто прикрыт, как дверца в сарай. Он заколочен. Или если я постучу, Чонгук мне с радостью отворит? — Ты не можешь этого сделать! — горячо протестует Чимин, преграждая Киму путь. — Это совсем уже… — Слушай, никто не будет проверять, насколько целен гроб. Его уже опустили в землю. — Но это неправильно… — Чимин, я знаю, что делаю, — спокойно говорит Тэхен, касаясь плеча Пака. — Не беспокойся. Настоящее безумие. Это какая-то эпидемия сумасшествия. Но что можно противопоставить парню с топором в руках? Чимину остается только робко кивнуть и отойти в сторону. Тэхен тут же спрыгивает вниз. Пак видит, как он заносит высоко руки, готовясь нанести удар. Он этого не выдержит. Это немыслимо. Так быть не должно. Поэтому Чимин трусливо отворачивается, закрывая плотно уши, но все равно слышит, как топор въедается в дерево, разнося его на куски. Кажется, что несчастный гроб стонет от чудовищной боли. Какой-то ненормальный влез ему на грудь и тяжелым предметом проломил грудину, добравшись до священного чрева, где на красном бархате лежит сокровище, совсем недавно перешедшее из мира живых в царство мертвых. Чимину становится сложней дышать от осознания низости и мерзости своего поступка. Он точно сошел с ума. Или сходит. Какой нормальный человек поедет на кладбище, чтобы выкопать мертвого возлюбленного с его парнем? Надо это немедленно остановить! Пак срывается с места, моля Тэхена остановиться, но Ким не двигается, стоит, опустив взгляд вниз. Топор лежит на куче земли и блестит невинностью, словно бы он тут не причем. Чимин подходит ближе и ужасается, раскрывая обман: нежная деревянная плоть вскрыта и искореженная тяжелыми ударами. Но больше пугает другое: красная атласная ткань, засыпанная щепками, которая не хранит вечный покой Чонгука. — Его тут нет, — произносит ровно Ким, поворачиваясь к Чимину и протягивая руку. — Я так и знал. Пак помогает ему вылезти из могилы, и они вместе идут к машине, оставив могилу раскрытой, гроб изувеченным, зато со спортивной сумкой, двумя лопатами, упрямо вошедшими в землю, и брошенным топором. Показался луч обманчивой надежды. Но как объяснить иначе? Чимин усаживается на свое место и воображает, куда же мог отправиться Чонгук. Единственное, что его по-настоящему волнует, почему он ничего не сказал об этом безумном, безрассудном плане. О чем он вообще думал, разыгрывая свою смерть? Только кому задать этот вопрос? Ведь на порог дома Чимина он так и не вернулся. — Я знал, что его там нет. Знал! — в голосе Тэхена пульсируют счастливые нотки, однако звучит он скорее злобно, чем радостно. — Я его найду. Точно найду, и мы снова будем вместе. Он так просто от меня не уйдет. Пора. Хватит уже. Если Чонгук пошел на такое ради того, чтобы оборвать с ним связь, то нужно действовать. Ким выруливает на дорогу и нажимает на газ. Двигается машина чуть быстрее, чем должна, но Чимин решает, что сейчас эта проблема совсем незначительна. — Тэхен, раз Чонгук решился на такое, то ты должен его отпустить. — И он тут же ломанется к тебе, да? — ехидничает Ким, бросая на Чимина быстрый взгляд. — Все ваши чувства в прошлом. Вы знакомы десять лет, но ты бросил его. — У меня умерла мать, поэтому я уехал в Пусан. Я его не бросал. Это ты занял мое место рядом с ним. Чимин говорит на автомате, а потом понимает смысл сказанного. Вдруг все становится так понятно и очевидно. Светлое дерево — символ чистоты, ума и вечной красоты. Вот чьи это были похороны. Как он мог забыть такую важную вещь? Это была его мать. Именно она умерла. Это случилось несколько лет назад. Да. — А у меня умер отец, — вдруг говорит Ким. — Не припомню, чтобы вы с ним встречались. Разве вы не просто трахались? Сколько лет вы трепали друг другу нервы впустую, занимаясь сущей ерундой, не в силах разобраться кто вы друг другу? Чонгук со мной был счастлив. — Да, поэтому постоянно хотел от тебя уйти! — Неправда! Он любил меня! И никогда бы не бросил! — Тэхен начинает злиться и терять контроль над автомобилем, они резко выруливают влево, затем вправо, но Киму удается выровняться. — Когда он заговорил о расставании, ты угрожал ему самоубийством и вскрыл себе вены! Тэхен изо всех сил вжимает в тормоз. Раздается лязг шин. Машина проходит еще немного и останавливается. Голова Тэхена опущена. Чимин не может увидеть его глаза, но очень хочет. С самого начала этого конфликта и с той ночи, когда безумно напуганный Чонгук оказался на его пороге, Пак хотел взглянуть в глаза Тэ, когда скажет ему все накипевшее прямо в лицо. Гук хотел расстаться с Тэхеном еще до возвращения Чимина в Сеул. Но Ким не дал. У него действительно умер отец, и ему было тяжело, поэтому тогда он схватился за нож и пригрозил Чонгуку, что если тот уйдет, смерть будет на его совести. Чон не поверил, тогда Тэхен резанул себе руку. Было много крови, и младший сильно испугался. Рана оказалась несерьезной, выходка несмешной, но Чонгук не смог решиться посодействовать для определения Кима в дружелюбный психиатрический диспансер. Все же они друзья. Как бы не был ужасен и непоправим тот миг, Чонгук по-прежнему любил Тэхена и не хотел делать ему плохо. И Чимин тоже не хотел. Узнав об этом, он решил, что никогда не скажет Киму правду, чтобы уберечь. Так будет лучше. Для них всех. — Ха! — вдруг резко произносит Тэхен, поднимая голову и поворачиваясь к ошарашенному Чимину. — Боишься, что я, как твоя мамочка, узнаю правду и залезу в петлю? Пак молчит. Ким улыбается зло, издевательски. Чимин все равно молчит. Но вспоминает материнские ноги, взлетевшие над уродливым ковром. — Нет, — слабо протестует Пак, — это совсем не так. — Правда? А разве не чувство вины загнало тебя в Пусан и в пучину депрессии? Не из-за этого ли у тебя появилось посттравматическое стрессовое расстройство? Пропал сон? Посерел мир? Теперь очередь Чимина отворачиваться и опускать голову. Все не так. Все было совсем не так. Но откуда Тэхен это знает? Чонгук не мог ему об этом сказать, потому что Пак никогда ему об этом не рассказывал. Это был маленький, малюсенький секрет. Личное пространство боли, страха, отвращения и вины. Бесконечной вины перед женщиной, что родила в страшных муках, воспитала и отдала всю кровь, чтобы в итоге позорно взлететь, оказавшись одинокой на войне сердец. Чимин не может представить, как ей было больно в тот миг, когда она узнала, что у мужа есть другая. Он не может вообразить, как ей было трудно, когда ее сын перестал приходить домой и отвечать на звонки. И Чимин никогда не узнает, сколько нужно смелости, грусти, боли и отчаяния, чтобы затянуть петлю и взлететь. Это его вина. Только его. — Но в чем ты виноват? Тело Чимина пробирает дрожь. Это не голос Тэхена. Он знает, чей он, но ведь такого совершенно точно не может быть. Пак выпрямляется, боясь повернуться. Получается, что крыша у него совсем слетела. Он безумен. Абсолютно безумен. Чимин поворачивает голову, чтобы окончательно убедиться. Да. Все так. На соседнем сидении сидит Чонгук. Но не тот. Совсем другой. Он очень худой, прямо костлявый, глаза у него ненормально большие и подведены черной подводкой, которую он выкинет только через год. Уши украшает множество сережек, на запястьях браслеты за мир и прочую ерунду, а ногти накрашены черным лаком. Это, вне сомнений, Чонгук. Его Чонгук, которому только-только исполнилось шестнадцать. Чимин никогда не думал, что увидит его таким вновь. — Так в чем ты виноват? — опять спрашивает Чон. — Ты моя очередная галлюцинация, — уверенно произносит Пак, открывая бардачок, разыскивая мобильный телефон. К счастью, тот действительно оказывается там. Чимин набирает номер спасательной службы, но ему отвечает уже знакомый голос: «Все запуталось, да?». От злости Пак багровеет и выбрасывает бесполезный смартфон в густые заросли у дороги. Он хватается за голову и пытается думать трезво, отринуть эмоции и определить степень паршивости ситуации. Во-первых, он где-то за городом. Не в Сеуле. Тут нет машин и всюду зелень. Во-вторых, он сидит в чьей-то тачке, которую, судя по всему, у кого-то угнал, а только что вскрыл чью-то могилу. В-третьих, рядом с ним сидит нечто созданное его воспалённым рассудком и интересуется тем, о чем Чимин не желает говорить. Что делать в такой ситуации? Пак кусает губу, стучит по панели пальцами и не видит выхода кроме одного. Он должен ехать. Нужно добраться до полицейского поста или больницы. Нужно сдаться и лечь куда-нибудь, где ему помогут. Сейчас он не может адекватно соображать. Он даже не в силах отличить реальность от выдумки. — Меняемся местами, — строго говорит Чимин, выходя из машины. Не-Чонгук слушается, пересаживаясь, а Пак усаживается за руль, при этом ловя загадочное дежавю. Кажется, что недавно он уже вел машину. Руки так же сжимали руль. Чимин крепко сжимает твердое кольцо в руках. Картинки стремительно меняются: опять гостиная, куртка, лестничный пролет, кирпичная кладка и черный руль в руках. На этом образы заканчиваются, но яснее не становится. Это было по-настоящему? Недавно? Или же давно? Чимин уже не может ориентироваться в собственной памяти. Все подвержено сомнению. Даже он сам. Пак делает глубокий вдох и плавно жмет на газ, надеясь, что скоро покажется на горизонте опорный пункт. Но вездесущий лес и небо-молоко нашептывают, что выхода отсюда нет. — Так в чем твоя вина? — опять спрашивает не-Чонгук. — О чем ты? — Чимин решает, что лучше говорить с галлюцинацией, чем ее игнорировать только потому, что с ним не так страшна нависшая над этим миром могильная тишина. — Почему ты считаешь себя виноватым в ее смерти? Ты ее не убивал. — Да, ее убила веревка, если уж быть точным. Ей только обвинения не предъявить. — Грустно, что она умерла, но даже пятьдесят процентов самоубийц обратившихся за помощью к специалисту, все равно совершают задуманное. Это лотерея. — Меня не успокаивает, что суицид моей матери — всего лишь паршивый билет. — А что это тогда? Как ты видишь эту ситуацию? — Она могла остаться жива. Если бы ее муж-кобель не изменял ей на протяжении многих лет, и, если бы сын-дегенерат, узнав об изменах отца, не выпрашивал новенький комп, а рассказал матери об этом и ее поддержал, то тогда бы она не умерла. — Но ты не можешь этого знать наверняка. — Ты тоже! Ты не знаешь, что было бы с мамой, если бы я оказался на ее стороне. — Да, — кивает не-Чонгук, — я только знаю, что ты в этом не виноват. — Нет, это не так. — А если даже вина есть, это чувство не способно никого спасти, только тебя разрушить. Мертвые равнодушны к чувствам живых. Зато живые готовы себя в могилу вогнать из-за чувств мертвых. Чимин злится на слова, сказанные не-Чонгуком. Больше всего его злит, что настоящий Гук сказал бы точно так же. Мертвые останутся мертвыми, сколько бы не причитали и не лили над ними горьких слез живые. Это мудрость, которую легко произнести и понять, но невозможно просто взять и усвоить. Мин тысячу раз переживал тот день перед ее смертью, когда он все мог изменить. На ней был все тот же фартук в горошек, но глаза опухли от слез и впали щеки. Она спросила: «Ты поздно вернешься?». Чимин же медленно натягивал кроссовки и не хотел отвечать. Ведь тогда она точно будет его ждать. Он учится в Сеуле, живет в общежитии, но порой возвращается на выходные, чтобы взять у отца денег и послушать причитания матери. «Посмотрим», — ответил он ей развязно и ушел. Кажется, он даже не сказал ей «пока». Вечером он не вернулся, оставшись у друзей, по которым даже не скучал, отправив ей короткую смс: «Меня не будет», — которую она так и не прочитала. Все же могло кончиться совсем иначе. Она никогда не просила многого, никогда ни к чему его не принуждала, иногда она была строга, порой несправедлива, но Чимин понимает сейчас, как сильно и нежно она его любила, защищая от всех невзгод. А он струсил. Позорно было говорить ей прямо. Да и зачем? Будто бы она человек! Они взрослые, поэтому как-нибудь сами разберутся. Она взрослая, поэтому как-то сама справится. Но взрослые тоже ломаются, им тоже бывает невыносимо больно и страшно в этом мире. Они также нуждаются в любви и поддержке. Неужели Чимин об этом никогда не знал? Отличник, умница, почти гений, душа компании, который не смог в час страдания сказать маме банальное: «Я с тобой». Она могла остаться жива. Чимин сотню раз видел этот сон, где он остается с ней, обнимает и все у них хорошо. Но так уже не будет никогда. Она мертва. И это он ее убил своим равнодушием и черствостью. А скоро убьет еще!... Чимин вспоминает. Был вечер. Почти ночь. Он сидел над чем-то, а потом что-то произошло, и он понял, что должен идти, немедленно идти. Он схватил куртку и спустился вниз. В его кармане были ключи. Да. Ключи от машины. Он сел внутрь, вставил их в зажигание и завел. Затем он выехал с парковки и помчался в ночь. Но куда? И как это могло произойти? Пак напрягает память вновь. У него начинает болеть голова, а вместе с ней правая рука и левая нога. Их словно охватывает онемение. Он старается вести машину ровно, но та виляет из стороны в сторону. Еще чуть-чуть и он съедет… Да! Вот так. Чимин вновь вспоминает. Он ехал куда-то так же. Очень торопился. Вжимал газ в пол и едва не перескакивал за допустимую отметку на спидометре. В нем пульсировало желание. Невысказанное желание, которое сейчас он определить не может. Одно ясно: он чего-то хотел. Может, к кому-то хотел. Возможно, он ехал на встречу с Чонгуком? Чтобы обсудить план или что-то еще. Куда еще он мог поехать на ночь глядя? Чимин даже вспотел от напряжения. Он быстро утирает ладонью с щеки пот и с ужасом видит красное пятно, растекшееся по ней. Это не пот. Липкая. Это кровь. Пак резко тормозит, хватается за зеркало заднего вида и наводит на себя. У него разбит висок. А с него льется кровь. Как он мог это не заметить? До Чимина начинает доходить. Сюрреализм происходящего, ниоткуда возникающая боль, отсутствие физиологических нужд и границ времени, провалы в памяти, невозможные события, безумие, пустота улиц и больницы, беднота декораций, появление раны и наличие лишь хорошо знакомых лиц. А точно Чонгук куда-то понесся в темноту? Пак сжимает крепко руль, воскрешая в памяти день, после которого он все забыл. Без сомнения. Именно он был тогда за рулем. А это, значит… — Что нового, малыш? Чимин отпускает руль. Машина больше не едет. Фантазия кончилась. Вот ее конец. Мама уютно устроилась в сидении, положив руки на колени. Она в пестром цветочном платье, ее волосы уложены, в ушах жемчуг, на шее медальон, а на груди брошка-бабочка. Лицо не кажется измождённым. Она выглядит моложе, чем в их последнюю встречу. Почти не видно морщин. Чимин запомнил ее именно такой. Вот она и осталась неизменной в его сердце. — Получается, что тот гроб мой? — неуверенно спрашивает Чимин, откидываясь на спинку сиденья, не сводя взгляда с улыбающегося материнского лица. — Я умер, верно? — Ты часто просил об этом небеса, — нежно произносит женщина, касаясь кровоточащей раны на его лбу своим белоснежным платком. — Да, было время, когда я очень хотел уйти за тобой. Разве заслуживает такой человек жизни? Я остался и вот теперь под угрозой Тэхен. Все потому, что я безумно люблю Чонгука. Может, они бы были счастливы, если бы я умер. — А может они были еще более несчастливы, потеряв тебя. Ты слишком много на себя берешь, малыш. Тебе хочется сделать всех счастливыми, но это невозможно. Прими, что жизнь неидеальна и грустна, и не всегда сбываются мечты. — Они ведь живы? Это только я умер, ведь так? С ним же все хорошо? В ту ночь я точно был один? — Ты все такой же, — улыбается нежно мать. — А где мы? Это ад? Рай? Лимб? — Сложно сказать, да и сейчас это неважно. Я тут, чтобы кое-что тебе сказать. — Сказать, что я не виноват? Это не помогает. — Знаю, — кивает женщина, — поэтому я пришла, чтобы сказать, что прощаю тебя. Прощаю твое молчание, твой эгоизм, твои проделки, твое игнорирование, твою ложь. За все тебя прощаю. — Я этого не заслуживаю, — качает головой Чимин, всхлипывая, борясь с подступающими слезами. — Это так не работает. — Я простила тебя, Чимин. Больше у тебя нет передо мной вины. А сможешь ли ты сам простить себя? Опять острая боль. Чимин закрывает глаза, которые режут слезы. Мать обнимает его как когда-то давно за плечи и шепчет ласковые слова любви, которыми осыпала его еще до появления на свет. От нее веет теплом, пахнет сиренью и Пак почти готов поверить в то, что она реальна. — Твоя остановка здесь, — шепчет она, открывая дверь. — Не оборачивайся и ступай по жизни прямо. Люби себя и никогда не забывай, что и ты так же многими любим. Чимин слушается и тут же выскакивает из машин и бежит. Он не знает куда. Просто бежит сломя голову, раздирая в кровь ноги, словно несется по разбитому стеклу. Он не открывает глаза, боясь участи Эвридики и соблазна в последний раз взглянуть на материнское лицо. Даже ее прощения недостаточно. Чимин и так это знал. Это его крест, который он будет тащить всю оставшуюся жизнь. Но сейчас, кажется, он готов с кем-то разделить эту ношу. Пак делает еще шаг и открывает глаза. Он почти не может двигаться, а вокруг все монотонно гудит. К нему подходит молоденькая медсестра и тут же торопливо уходит. Через какой-то неопределенный промежуток времени является врач в белом халате с внушающей залысиной. Сначала он достаёт изо рта Чимина трубку, а затем задает стандартные вопросы о том, кто он, сколько ему лет, помнит ли он, что с ним случилось. Пак может ответить далеко не на все. Он хочет спросить, живы ли Чонгук и Тэхен, хочет узнать, что же в итоге произошло. Но его вновь засасывает в себя сон. Первые дни даются сложно. Никто не хочет отвечать на вопросы. Чимин понял, что он сам не может на данный момент ходить в туалет, у него открытый перелом левой ноги и закрытый перелом правой руки, а так же у него сотрясение мозга, сломано ребро, много ушибов, ссадин, в его лоб вошло несколько осколков разбитого стекла, а так же он провалялся в коме целых четыре дня. И пока к нему никого не пускают. Только родных. У отца, судя по всему, есть более важные дела. Чимин большую часть времени спит, но когда бодрствует, то пытается восстановить потерянные кусочки памяти. Легко сказать, но вспомнить тяжелее. Совершенно не выходит. Он может воссоздать только момент, как садится за руль и куда-то мчится по дороге. Он не помнит, почему куда-то поехал в ночь, куда он держал путь, в кого врезался. Он даже не знает, откуда взял автомобиль, ведь у него нет собственной машины. Только вопросы и роятся в сильно ушибленной голове. Пак лежит, закрыв глаза, вновь повторяя свой короткий маршрут: гостиная, куртка, лестничный пролет, машина. Конец. Как вдруг тихо открывается дверь. Чимин тут же открывает глаза, но посмотреть, кто пришел, не может. Тут к удивлению Пака гость в белом халате, застегнутом на все пуговицы, сам подходит к нему, воровато оглядываясь по сторонам, и стягивает медицинскую маску. — Чонгук? — хрипло спрашивает Чимин, тот нервно машет рукой, еще раз оглядывается по сторонам и садится на колени перед койкой Пака. — Это ты? — еще раз тихо спрашивает он. — Да, я, к тебе нельзя, вот стащил халат и сильно огребу, если меня поймают, — тараторит Чон, поглядывая на входную дверь, боясь прихода медсестры. — Ты как? Все в порядке? Чонгук выглядит очень усталым. Под его глазами темные мешки, он не брит и не умыт. Кажется, ему эти дни дались тоже нелегко. — Ну, я не очень цел, — оглядывая себя насколько это возможно, изрекает Чимин. — Я же совсем о другом, — улыбается Чонгук, нежно касаясь волос старшего. — Ты не представляешь, как я испугался. — Представляю, я испугался так же, — вспоминая свой сон, произносит Пак. — Но я многое не помню. Как я вообще оказался за рулем? — Это тебе так важно? — вздыхает Чонгук, беря Чимина за руку. — Да, очень важно. — Ты позвонил мне в девять вечера и попросил приехать к тебе. Когда я оказался у тебя, ты был мрачен и заявил с порога, что нужно срочно сказать все о нас Тэхену. Я согласился, но предложил дождаться утра. Сам пошел в душ. Помылся и пошел в гостиную, а там твои альбомы и куча разрезанных фотографий. А тебя нет. Ты стащил мои ключи и поехал к Тэхену. — Боже, я угнал твою тачку… — И еще в довесок ее разбил, но это не так важно. — Я не справился с управлением? — Было, конечно, скользко, но тут больше виноват мудак, который выехал на встречку. Вы с ним столкнулись почти лоб в лоб. Ты отлетел в сторону и врезался в кирпичную стену. Повезло, что еще так легко отделался. — Я все расскажу Тэхену, как только поправлюсь. — Думаю, ты опоздал. Я семь дней из больницы не выходил. Не мылся, не брился и столкнулся с ним. — И как? С ним все в порядке? — взволнованно спрашивает Чимин. — Только вот не надо волноваться, — крепче сжимая ладонь Пака, просит Чонгук. — Он сказал, что и так обо всем догадывался. Сейчас он ходит к психологу и ему стыдно за ту кровавую сцену. — Значит, все хорошо, — выдыхает Пак. Давно ему не было на душе так легко. — Думаю, что скоро тебя переведут в общую палату, а сейчас мне надо идти, иначе у меня будут проблемы. И на прощание… Я могу тебя поцеловать? — Ты можешь об этом не спрашивать. Чонгук улыбается. Он наклоняется к Паку и нежно целует в губы, а затем уходит, обещая, что если понадобится, он попадет в эту палату еще раз. Чимин сразу смекает, что это далеко не первая его вылазка сюда. Уж слишком проворно двигается. Чимин рад не только визиту Чона, не только тому, что Тэхен и Гук живы и с ними все в порядке. Пак начинает понимать, что произошло в тот вечер. Скорее всего, он сидел и смотрел альбомы. На него накатила тоска и привычное чувство вины, которому он не дает обычно собой править. Он усердно резал фотографии, где был отец, а потом его осенила страшная истина. Он понял, что не может больше стоять в стороне и дожидаться повторения трагедии. Ему надо было срочно оказаться рядом с Тэхеном и не дать залезть в петлю. Поэтому он стащил у Чонгука ключи и поехал в ночь. Как глупо. Он ведь мог умереть. Через несколько дней Чимина переводят в общую палату. В этот день он рассказывает Чону свой необычный сон, в котором он поменял их местами под влиянием тяжкого бремени вины. — Я попрошу себя кремировать, — после услышанного заявляет Чонгук. — Ну, чтобы ты в любой момент мог подойти, взять мою урну с полки и передать мне привет, без лопат, топоров и гробов. А так же Чон рассказывает, что действительно несколько раз уже пробирался к нему в палату, чтобы взять за руку и поговорить. Он слышал, что люди в коме могут слышать, что с ними происходит и осознавать происходящее. Он не хотел его пугать. После сказочного сна, Чимин решает рассказать Гуку о своем секрете, который он хотел навсегда оставить только своим. Он рассказал Чону о своей депрессии и возникшем на фоне смерти матери ПТСР, которое временами дает о себе знать. Вероятно, в тот день именно он вытянул Чимина наружу. Чонгук слушает исповедь молча и очень внимательно. Когда Пак заканчивает, Гук долго молчит, задумавшись о чем-то. — Почему ты мне ничего не рассказал? Ты тогда так неожиданно уехал в Пусан, а вернувшись, сказал, что твоя мама умерла, но все хорошо и ты не хочешь это обсуждать. Разве я не твой лучший друг? Почему ты обо всем этом молчал? — Потому что я считал себя виноватым. И упивался этим чувством. Не хотел кого-то им пачкать. Не хотел с кем-то им делиться. Чонгук кладет руку на раскрытую ладонь Чимина и крепко сжимает. В его глазах стоят слезы. — Я рад, что ты теперь раскрылся. Мы справимся с этим всем. Я уверен. Через пару дней в палату Пака заглядывает сам Ким Тэхен. Он выглядит бодрым и одет по первому писку моды: свободные черные штаны и радужный свитшот. Образ дополняют квадратные очки в черной оправе и выбеленные волосы. — Давно покрасился? — интересуется Чимин, не дожидаясь приветствия. — Уже два месяца, а что? Мне не идет? — Тебе все идет. Спасибо, что зашел. — Я пришел извиниться. За доставленные неудобства. — Это я должен извиняться. За причинённую боль. — Не думаю, что я прямо так был в Чонгука влюблен, как ты, чтобы долго страдать. Это тебе он уже столько лет покоя не дает, как ты увидал его черный маникюр. А у меня просто умер отец, и мне было очень одиноко. Рядом не было никого, кроме него. Конечно, это не оправдывает мой шантаж. Сейчас я посещаю психолога и понимаю, что мне надо над собой работать. — Не черкнешь номерок? Кажется, у меня есть для него работа. Они сидят вместе несколько часов, общаются, поедая апельсины и яблоки. Тэхен рассказывает, что уже давно все просек. Было бы наивно не замечать, как Чонгук рвется на уикенд в «библиотеку». Но, несмотря на прозрачность лжи, ему было спокойно, когда Гук был рядом. Однако не может же он всю жизнь оберегать его спокойствие. Поэтому Ким и решил пойти к специалисту, дабы разобраться в своих тараканах, вернуть себе целостность и начать жизнь без зависимости. Все образумилось. Встало на свои места. Теперь надо сосредоточиться только на выздоровлении и восстановлении памяти. Чонгук этим очень воодушевлен и уже пытается подделать хеновские воспоминания, придумывая невероятные истории о их совместных похождениях в гей-клубы и на нудистские пляжи. А через полтора месяца Чимина отпускают домой. Несмотря на гипс, неудобство и ограниченность в передвижениях, Чимин чувствует себя дома умиротворенно. Да и кормят тут куда лучше. Особенно хорошо, когда рядом постоянно резвится Чонгук. В первую ночь они долго не могут заснуть. Дело вовсе не в узкой кровати старшего. Пака мучает тревога и волнения, не давая сомкнуть уставших глаз, а Чон не спит за компанию. Они говорят о фильмах, коктейлях, сексе в гипсе, музыке и прошлом. Засыпает Чимин, когда младший начинает перечислять блюда, которые бы хотел попробовать приготовить. После картошки фри Чонгук разыгрался не на шутку. В порыве чувств Пак изуродовал множество фотографий, но Чонгуку удалось найти ту нетронутую ни им, ни временем. На ней они с отцом и мамой фотографируются на фоне прорезавшей голубое небо радуги. У всех на лицах улыбки. Чистое счастье. Они еще не ведают, что ожидает их впереди. Чимин ставит фото в рамку на своей тумбочке и смотрит каждый день перед сном. Всякий раз ему хочется сказать: «Прости меня, мама». А голос из навеянного аварией сна нежно отвечает: «Все хорошо, сынок».