Круговерть

      У меня сердце буквально сжалось в груди, когда смотрел на то, как она быстро перебирала стройными ножками, в облупленных деревянных башмаках, по предательски гладким валунам, подбегая почти к самой кромке воды. Ассоль была удивительно прекрасна в этот миг торжества ее надежд и долгого ожидания счастья. Она замерла на месте, прижав руки к груди, и совсем не замечала, как на бегу, порывом ветра сорвало у нее с головы пеструю косынку, и что золотые пряди волос, ярко горят на солнце, словно маяк, указывая путь кораблю из грез.       Молодой капитан Грей смотрел вдаль, пытаясь рассмотреть одинокую хрупкую фигурку со сложенными ладошками, прижатыми лодочкой к еще не целованным губам. Ее односельчане стояли рядом, не пытаясь приблизиться, но перешептываясь между собой, и ожидая развязки получившейся драмы. Готовые как злорадствовать, так и завидовать, в зависимости от ситуации. Туго надутая ткань алого фор-стакселя слегка трепетала над головой. Струя пены, отбрасываемая кормой "Секрета" проходила по воде белой чертой, и медленно гасла в лучах солнца. — Убрать паруса! Отдать якорь, шлюпку на воду!       Боцман продублировал приказы капитана раскатистым голосом старого морского волка, который на миг даже заглушил громкий крик витающих в воздухе чаек. Загорелые матросы разом ударили веслами о воду, разгоняя шлюпку к берегу. Грей сидел на носу, и от охватившего его легкого беспокойства поправлял на шее бант. Ассоль уже ясно видела улыбающееся ей красивое лицо, и тут же ловила себя на мысли, что именно так выглядел тот, кого она смутно представляла себе с самого детства. Но тысячи последних смешных страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего — ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи — она вбежала по пояс в теплое колыхание волн, крича: — Я здесь, я здесь! Это я!        Теплая вода немного охладила горячие бедра и мокрую от ожидания писечку. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка — все двигалось, кружилось и опадало. Но весло резко плеснуло вблизи нее; она подняла голову. Грэй нагнулся, ее руки ухватились за его пояс. Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала: — Совершенно такой. — И ты тоже, дитя мое! — вынимая из воды мокрую драгоценность, сказал Грэй. — Вот, я пришел. Узнала ли ты меня? Она кивнула, держась за его пояс, с новой душой и трепетно зажмуренными глазами. Счастье сидело в ней пушистым котенком...

***

— Ну вот наконец и вы! Не хорошо заставлять нас ждать, мой юный друг!       Афтор вынырнул на половину из воды и осмотрелся. Все были в сборе. Лупоглазый Критик, как всегда восседал на своем "троне", самом большом валуне, развалившись пузом вперед, и важно скрестив руки перед собой, выгодно прикрывая ими обвисшие сиськи. С три десятка молодых русалочек-писечек образовали импровизированный круг, легко подгребая сильными хвостами на месте в воде. Афтор вздохнул и устроился на валуне поменьше, сразу заняв менее выигрышную позицию по сравнению с возвышающимся над ним пожилым русалом. Он как-то сразу скукожился, втянул плечи, и стал еще меньше, а Критик, чувствуя свое превосходство, тут же еще больше увеличился в размерах. — И как, это понимать?       Грозный вопрос был задан не менее грозным голосом. Молодой русал не спешил с ответом, словно школьник, отчаянно тянущий время до звонка с урока. Он некоторое время, словно не зная куда деть руки, приглаживал чешую хвоста, и лишь потом спросил уточняя вопрос, тихим, виноватым голосом. — Что? Я имею в виду, что как понимать?       Критик так театрально взмахнул руками, что казалось даже его нос-картошка встрепенулся как у хорошо откормленного индюка, не говоря уж о всех неисчислимых складках жира про запас, которые умудренный опытный русал всегда носил с собой. — Девоньки мои, этот бездарь решил валять дурака! Вы только посмотрите на этого писаку! ПУТИНА на носу, а он только и может что бить баклуши!       Молодые писечки-красавицы тихо зашумели, меж тем Критик начал делать разбор, давя молодой талант своим авторитетом, потрясая в руках рукописью из тонких листов водорослей. — Никуда не годный материал! Никуда. Как можно работать с таким отношением к делу? Ты хотя бы сам читал, что здесь намалякал?       Распекаемый слабо кивнул головой. — Читал... — Читал? Тогда объясни мне, старому дураку, что это такое? Разве из этого выйдет хорошая песня для завлечения моряков? — Ну... Я старался создать красивую романтическую историю, чистую, ясную как небо, легкую как облако, и дающую надежду... — Ууу... Не думал, что все так плохо...       На этот раз голос Критика был на столько искренне печален, и лишен всякого сарказма, как никогда. Афтору стало даже чуть-чуточку стыдно, он даже засомневался на минуточку в своей правоте. Меж тем пожилой русал задрал голову в небо и посмотрел на проплывающие в даль облака. Но такая своеобразная релаксация продлилась лишь несколько секунд, Критик быстро взял себя в руки, и продолжил гневную отповедь. — Какая к чертовой матери надежда? Ты хочешь чтобы мы все опухли от голода? — Нет...       Критик злобно кинул в молодого афтора рукописью, листы которой тут же разбросало по воде. — Так дай нам хороший материал а не эту лабуду! На хую я вертел тебя с твоим романтизмом, этим матросню на завлечешь на скалы. Нужны легкие, правильные ритмы, простые, понятные образы: сиськи по-больше, выпивка по-крепче, мордобой по-жестче, чтоб только зубы вылетали направо и налево! Сколько раз нужно повторять, не нужно глубокого смысла, обращайся к чувствам, эмоциям, а не высоким материям! Неужели так сложно написать что-нибудь типа такого? — В море ветер, в море буря, — В море воют ураганы...       Девочки-писечки дружным хором подхватили знакомые слова, разом заглушая неспособного к пению Критика, у которого на ушах потопталась морская корова. Стихия сразу откликнулась на их сладкоголосую песню, подул ветер, поднялись волны. — Корабли лежат разбиты, — Сундуки стоят раскрыты, — Изумруды и рубины осыпаются дождём...       Критик взмахом руки оборвал их песню, призывая хор смолкнуть. — Хватит мои дорогие, хватит мои золотые! Песня прекрасна так же как и ваше безупречное пение, но всему приходит конец, от всего случается приедание. Нужны новые мотивы, новые песни, новые ритмы. И тогда снова корабли будут садится на мели и разбиваться о рифы, у вас будут новые украшения и безделушки, а все мы получим много свежей еды, и сделаем запас матросятины на зиму. Нужно лишь чтобы этот бездарь написал что-нибудь путное...       Больше трех десятков пар глаз посмотрело с надеждой на молодого афтора, а тот ушел в себя и тихонько пел себе под нос. — Если хочешь быть счастливым, — Оставайся мальчик с нами — — Будешь нашим королём...       Ему самому нравилась эта песня, не раз выручавшая их племя в прошлом, но сейчас он не мог написать ничего, даже отдаленно близкое к этому. Да, он хотел почета и уважения за свой труд, обожания сестер, хотел свежего домашнего вина из красных водорослей, трофейного пива из трюма проплывающего корабля, наконец, хотелось не голодать холодной зимой, а открыть баночку с консервированной матросятинкой и плотно набить брюхо, пока кровь прильется к желудку, отключив мозги, и муза даст отдых его измученной душе... Но ничего же не выходит!

***

      Горячие румяные пирожки, политые домашней сметаной просто просились в рот. Все восемь штук, уютно расположившиеся на тарелке. Писатель взял аккуратно за уголок первую жертву и довольно обмакнул ее в растопившуюся лужицу сметаны. Жена подала чаю, поставив ароматную чашку рядом с тарелкой, и присев рядом. Горячий творог, растекся по языку, на зубах захрустела корочка тонкого поджаристого теста, а сметана впиталась во рту словно вода, пролитая на песок в жаркой пустыне. Писатель зажмурил от охватившего его экстаза оба глаза, и прислушался к райским ощущениям внутри себя. Супруга довольно улыбнулась, глядя на эту картину и вкрадчивым тоном подала голос. — Дорогой, я прочитала вчера новый отрывок... — Угу... — Тебе не кажется, что жанр производственного романа безнадежно утратил своего читателя. Сейчас просто нет той породы людей-действия, которые исчезли вместе с совком. Ведь нам не нужно строить заводы, города, закладывать яблоневые сады... Сейчас реализуется запрос общества не на творца, а на грамотного потребителя. — Угу...       Писатель прихлебнул чаю из любимой кружки с золотой каемкой и взялся за второй пирожок. — Я понимаю, тебе хочется эксперимента, но выбранный формат некуда не годен для романа. Племя мифических русалок, судьба этого молодого афтора, его творческие муки, результатом которых, как я понимаю, должен стать кровавый пир— все это будет далеко от читательских запросов широкой публики.       Заботливая жена развела руками, показывая мягкое сожаление. — Ты потратишь свое время, талант на то, что мало кто сможет оценить по-настоящему.       Спорить было себе дороже, писатель равнодушно пожал плечами и потянулся между делом за новым пирожком. — Угу.       Моложавая женщина взяла его свободную руку в свои ладошки и ласково погладила, говоря при этом нарочито задорным голоском. — Нужно просто быть в тренде, не надо искать чего-то специфичного, просто по-новому раскрывай наезженные темы, хорошо знакомые читателям: оборотни, вампиры, избранница древнего проклятия, теория заговора, и трудные испытания на пути к счастливому финалу...       Мужчина лишь тяжело вздохнул и задумчиво взял кружку с чаем в руку, глядя на унылую серость в окне. Зачем он несколько лет назад рассказал ей о том, что хотел бы написать роман? Боевая подруга прочитала несколько его коротких работ и вынесла свой вердикт— талант, несомненный талан, но требующий огранки... И принялась гранить. По ее задумке он рано или поздно должен был стать автором бестселлера. Это был даже не вопрос денег, вопрос престижа. Быть женой писателя ей хотелось больше чем женой менеджера по продаже автомобилей. — Ты кушай, кушай пока горячие, ты же любишь свежие пирожки!       Писатель вздохнул и поставил кружку на стол, пирожки он любил. А жена продолжила мягко увещевать. — Тебе нужен не просто роман, а целая серия. Все нужно хотя бы примерно расписать за ранее, составить план, начертить схему, определить главных персонажей и места резких поворотов сюжета... И карточки, почему ты не хочешь работать по карточкам? Это же так удобно, на каждого героя завести отдельную карточку, расписать его внешний вид, черты характера, особые словечки, которые он будет иногда вставлять в текст по ходу книги?       Писатель грустно посмотрел на жену, которая искренне не понимала разницы между настоящим творчеством и конструированием из кубиков лего, но все-таки продолжала советовать. — Нельзя писать все с головы, даже Хемингуэй так не работал!       Возразить было не чем, он не был так широко эрудирован, чтобы знать как там на самом деле работал Хемингуэй. Да честно говоря, и самого Хемингуэя не читал, поскольку от природы был не читателем, а как ни странно, скорее и больше наоборот. — Угу... — Ты должен попробовать, и тогда увидишь как намного проще и удобнее станет работать. Может быть ты потратишь неделю, ну пусть две, на составление подробного плана, но он создаст необходимые формы, очертания, которые ты сможешь быстро наполнять текстом. У тебя хороший образный язык, богатый словарный запас, так что это не составит большого труда и не займет много времени.       От озвученных вслух перспектив она сама преисполнилась энтузиазмом. — А я могу помочь со сбором материала, так ты сможешь работать быстрее... И не обращай внимания на опечатки, просто пиши, я все исправлю сама, ты же помнишь кто из нас получил золотую медаль?       Он задумчиво укусил новый пирожок и посмотрел на преданную фанатку своего творчества. Устанавливать рамки, а потом работать не выходя за них решительно не хотелось. Жена прочитала это в его глазах и пошла в наступление. — И что это за Критик, там мерзко выписанный тобой, я надеюсь это не с меня списано? — Э...       Он решительно покачал головой с набитым ртом, отвергая всяческие обвинения. Супруга быстро сменила гнев на милость и продолжила поучать, даже не заостряя внимания о девочках-писечках, и о том, не является ли это скрытым намеком на желание измены? — Вот, мне понравился этот персонаж... — Кафой? — Мистер Грей! Ты явно хотел намекнуть на пятьдесят оттенков серого, если и не так явно, то твое подсознание сыграло само, подсказав нужное для него имя.       Писателя словно поразили молнией на месте, ни о чем таком он решительно не думал, и сам не понимал как можно это было соотнести с мусорной литературой. — Хорошее имя, но легкий эротизм не должен перетекать в откровенную порнографию. Читателю не нужно детально прописывать сцены с мокрыми писечками, этим мало кого удивишь в эпоху интернета, когда не нужно читать о том, что можно посмотреть во всех видах. Да и у некоторой части аудитории это лишь вызовит резкое раздражение. Нам нужно другое— дразнить читателя, намекать, но не в коем случае не укладывать в постель с главными героями, на одну кровать. Хотя... Легкий бдсм, красивый эротизм, не только вполне допустим...А скорее желателен! Даже некоторая модная перчинка! Ну почему тебе не сделать гг успешной красивой девушкой, нашедшей себе куколда-миллионера? Такой роман заметят, и он явно будет иметь успех!       Писатель чуть не поперхнулся последним пирожком, и прокашлялся до слез. Незаконченный черновик полетел в мусорную корзину, а автор сел за написание романа о драконах, не таких кровожадных как в сказках, а еще пострашнее. Они после гибели человечества в очередном апокалипсисе вернулись в этом мир, заселили всю Землю, и даже создали свою цивилизацию. И как следствие — после нескольких мировых войн изобрели большой атомный бадабум, секс-бум и феминизм. Короче, та же хрень что и у нас, вид сбоку.

***

      Черный так радушно оскалился во все сто сорок шесть острых зубов своей пасти, что со стороны это выглядело очень жутко. Но дорогой коллега Красный драконоид правильно воспринял эмоцию старого друга и ответил тем же— широко оскалившись в ответ. Академики обнялись и радушно померялись пастями, как принято в среде равных, наподобие наших бегемотов. Два зеленых и молодых доцента стояли молча рядом, каждый из них держал в руках по тяжелому кофру с дорогим оборудованием, и они с нетерпением ждали, пока уважаемые ученые мужи драконоиды поговорят о здоровье, семье, знакомых, и перейдут к делам. — А младшенький уже сел на яйца! Молодая невестка отложила целых два яйца за раз, по четыре пятьсот! — Поздравляю, поздравляю...       Черный академик был немного постарше, лет на двадцать, и в среде своих более молодых коллег уже считался выжившим из ума маразматиком, носящимся со смехотворной по глупости теории разумности пещерных грибов, относящихся к роду ManяFantazia. Для окончательного установления истины сегодня в этой пещере должен был быть проведен эксперимент, под наблюдением независимых экспертов, который расставит все точки над ое. (Почему над ое? Так в письменности драконодов именно над ними точки и ставят.)       Вход в пещеру распечатали и включили освещение, в одном из залов быстро расставили оборудование и выбрали случайным образом образец для исследований. На сталактите, в темноте и тишине, наслаждаясь сыростью, расположился слизкий гриб, привычной нам формы. Белесая, слегка прозрачная, пухлая ножка, и розоватая шляпка. Гриб еле видно фосфоресцировал в темноте, не имел грибницы, и питался не пойми чем. Поскольку, как ни странно, грибом он не был, я являлся грибом ложным, или как шутили биолухи— грибом в квадрате. В квадрате по тому, что являлся по последним данным исследований колонией бактерий рода грибов, объеденной за каким-то хером в этот псевдоорганизм, напоминающий своими очертаниями привычного лесного обитателя. Гриб рода ManяFantazia был известен драконоидам с времен царя гороха, и использовался все это время как мощный галлюциноген, способный вызвать необычные фантазии, за что собственно и получил свое уникальное название.       Почтенный Черный академик выдвинул идею о том, что этот гриб является разумным живым организмом, и вызываемые им галлюцинации не являются результатом содержащихся в его тканях токсинов и сильных нейромедиаторов, а порождены чисто работой грибного сознания. Эту идею и предстояло или подтвердить или опровергнуть на практике. На шляпку гриба одели шапочки с кучей датчиков для снятия энцефалограммы, которую фиксировали точные научные приборы, а в собранное складное кресло, важно поджав короткий хвост, уселся Красный академик, на голову которого в свою очередь одели почти точно такую же шапочку, только большего размера. Зеленый доцент спросил. — Можно начинать передачу?       Научный работник сделал на редкость сосредоточенную морду, и одобрительно хлопнул челюстью. — Да.       Острые когти зеленого забегали по клавишам электронно-вычислительной машины, устанавливая параметры трансформации и передачи сигнала. Черный академик закрыл глаза и сосредоточился на видении, которое становилось все ярче и ярче. Какое-то двуногое и уродливое существо, похожее на женскую особь мифического существа человека, заходила в воду, и протягивала вперед переднюю пару лап, на встречу подплывающему кораблю с алыми парусами. Больше всего академика удивил именно непрактичный цвет парусов, за что он тут же обозначил видимую галлюцинацию как яркую и бредовую. Толпа таких же уродцев окружала молодую самку и мерзко шипела неприятными звуками, которые не смог бы воспроизвести ни один порядочный драконоид. Явно что такой бред никогда нельзя представить на яву, он может явится только в горячке. Профессор подробно описывая переживаемые события вслух, а второй ассистент записывал их в специальный протокол. Он стал свидетелем какого-то мерзкого обряда, самец обнял самку и то ли хотел потереться об ее нос своим носом, то ли облобызаться, вместо того, что бы как положено порядочным драконоидам во время случки, слегка покусывать друг друга за хвост. Та еще мерзость.       Теперь эксперимент переходил во вторую фазу, академик снял шапочку и встал с кресла, подходя к грибу. Он намеревался отломить лапой кусочек шляпки и прожевать, сравнив полученные галлюцинации разными способами, если они окажутся одинаковыми, то возможно старый друг оказался прав, не смотря на всю бредовость своей теории.       Но тут самым бессовестным образом, научный эксперимент был прерван. Раздался оглушительный гром, потом еще, и еще раз... Со свода пещеры посыпались камни и сталагмиты, драконоиды боязливо попадали на пол. В один миг многотонный свод треснул, и отлетел куда-то вверх и в сторону, словно был зачерпнут гигантским ковшом, вместе со многими метрами укрывавшей его земли. Пещера первый раз в своей жизни залилась солнечным светом. Ученые медленно и удивленно привстали с пола. Белые кучерявые облака проплывали по голубому чистому небу. Сверкнула молния, и снова, еще громче чем прежде, прогремел оглушительный по своей силе раскат грома. — А, вот ты где, малыш, иди ко мне скорее!       Сверху, сквозь облака протянулась длинная тонкая рука, белая как луч света. Пятипалая, и с ногтями вместо когтей! Она бережно взяла выбранный для эксперимента образец, и в один миг скрылась за облака. Драконоиды как по команде захлопнули свои, раскрытые от удивления, пасти.

***

      Сильная ладонь одной руки крепко сжимала пучок молний и грома, сокрушительное оружие бога, с помощью которого Зевс одержал множество побед, а другая мягко и нежно придерживала маленький грибок. Его силы быстро истекали в этом чужом мире, и он, прихватив старого друга детства, поспешил обратно через распахнутый в небесной тверди портал. После, удобно расположившись на мягком белом одеяле облаков, окаймляющих вершину Олимпа, он лег на спину, и аккуратно посадил гриб ManiFantazii на кубики живота, поглаживая словно котенка по розовой шляпке. — Дружок, куда ты исчез? Я еле тебя нашел! Разве можно забывать старых друзей?       Грибок довольно заверещал, запев тихим, на грани слышимости голоском о своих приключениях за эти годы. Где он успел побывать, и какие миры посетить. Зевс лежал и довольно улыбался в бороду, вспоминая свое детство в пещере у склона Дикты, заботливых нянек Адрестею и Идею, кормилицу Амалфею, чье молоко, в смеси с медом диких пчел, заменило ему молоко матери. Несчастной богини, чьих новорожденных детей пожирало чрево жестокосердного отца Кроноса. Как насмешка судьбы, все его попытки противится ей, обернулись ее свершением. Младший сын уцелел, спрятанный в глубокой пещере от глаз отца, он пытался громким криком известить мир о своем появлении, но юные куреты всякий раз заглушали его плачь ударами копья о щит Эгиды.       Тогда все висело на волоске, и юный Зевс, мог тогда разделить учесть своих сестер и братьев, но совсем неожиданно у него появился друг. Маленький грибок с розовой шляпкой. Он самым волшебным образом возник в его колыбели, и занял все внимание молодого бога рассказами о невиданных странах, мирах, волшебстве чужих миров, и перенес его в мир фантазии... В ответ Зевс мог лишь открывать от удивления рот, прекращая кричать и плакать всякий раз, когда ManяFantazia нашептывал ему новую быль.       Он вырос, возмужал, обрел поддержку сторонников, и хитростью победил отца, отравив его ядовитым зельем. Совместно с освобожденными старшими братьями, циклопами и сторукими Гекатонхейрами он победил деспота в битве, и низверг его, и титанов, навечно в Тартар. В пылу долгих тяжелых сражений, налаживания нового царства, а потом и радостях обретшего всемогущества, Зевс забыл друга детства, и вспомнил о нем только сейчас, в самый последний момент, грозящий тому гибелью.       Но теперь дивный рассказчик не может ничем удивить пережившего многое бога: ни описание кровавых войн, ни великих подвигов героев, ни секреты дальних странствий, ни описания роскоши дворцов иноземных правителей, ничего у него не может вызвать других чувств, кроме грустной улыбки пресытившегося всем существа. Грибок задумался и пропищал. — Хоть впрочем, как и другой великий сказитель, я тоже слеп, но душа моя видит— ты изрядно подрос, мой мальчик, пора тебе поведать о женщинах...       Улыбка на лицо Зевса стала еще шире. Он, насладившийся всем, что только возможно в этом мире, попробовавший все виды страстей и пороков, как с бессмертными богами, так и простыми смертными людьми, вкусивший как самых нежных девушек земли, так и обладавший многими матронами, женами царей, их слуг, дочерей пастухов... Растлевавший дев в образе: быка, лебедя, сатира, облака и золотого дождя... Чем же, сможет его удивить старый друг? Грибок пропищал. — Любовь— это вершина чувств. Бог или человек, отведавший ее, будет хранить это чувство в своем сердце до самых последних дней. — Любовь? Это как? Какой-то особый способ проникновения в... ? — Да, именно так, прямо в самое сердце. Влюбленный испытывает огромное счастье от простого вида объекта своего интереса, а при взаимности готов отдать все, включая и саму жизнь. — Жизнь? — И бессмертную душу! Всего себя, без остатка. Послушай как это бывает...       Дивная история растрогала и опечалила могучего бога. Он многое успел попробовать, но такого ни разу не испытал. Бог повернулся на бок и посмотрел вдаль, облако, на котором они плыли с другом детства, отнесло их далеко в море, к диким берегам. Зевс откинул полу хитона и взял в руку член. Он думал о том, что тоже хочет чтобы его также горячо полюбили, с самого детства, даже ни разу не увидев в глаза, и ждали каждый день, когда он придет. Ни ради наград, похоти или престижа, а просто по тому, что любят его больше всего на свете...       Да, только такая дева может подарить самое ценное, не просто свою молодую горячую писечку, а писечку, истекающую любовью, словно нетронутый цветок нектаром. Зевс содрогнулся в оргазме, и уронил свое семя в воды залива. Старший брат рассерженно наблюдал за этим непотребством из глубины своих владениях, он уже привык к таким проявлениям надменного высокомерия младшего брата, но взмахом тризубца лишь отогнал сперму волной на берег. Широкие волны ударили о камни залива, рассыпались брызгами, смешались с потоком бриза и взбили пену. Так, благодаря слаженной работе двух братьев, на земли Ойкумены пришла Любовь.       Юная богиня, которая отныне будет повелевать почти всеми богами и смертными этого мира, вышла из прибоя и огляделась вокруг. Рядом с ней тут же опустился прекрасный белокурый мальчик с крыльями за спиной, и с неторопливым достоинством опустился на одно колено, протягивая розу и пояс. — Великая, прими наши дары, цветок от меня, и пояс от Гефеста.       Богиня повязала пояс и спросила его. — Кто ты? — Твой сын Эрот, можешь так же звать меня Амуром или Купидоном, я привык ко всем этим именам.       Девушка вдохнула аромат свежей розы и шутливо махнула ней с сторону младшего бога. — Когда же, и главное от кого, я успела обзавестись сыном?       Амур лукаво усмехнулся и достал лук со стрелами. — Фантазии не хватит представить, на что способны боги в вопросах размножения... Ты мне только укажи цель— и я тотчас сделаю того своим отцом!       Мир содрогнулся, в него пришла новая сила, которая будет изменять, мять и корежить его под себя, не оставляя сомнений, не и требуя оправданий... Амфродита задумалась и глянула в хмурое небо. Ей будет мало одного волшебного стрелка для того, чтобы поддерживать свою власть над этим миром. Она добьется могущества не силой оружия, не хитростью или мудростью, пусть этот путь выберут другие. Ей же нужна помощь творцов, художников и поэтов, писателей и певцов. Именно они создадут ее армию, именно они будут поддерживать ее власть даже тогда, когда бессмертные боги покинут этот мир, но для этого нужна божественная искра.       Амфродита легла на теплый песок, и вздрагивая от охватывающего ее возбуждения, широко развела бедра. Ее руки гладили молодую грудь, мяли соски, растирали худой живот и пухлые губки лона. Сын наклонил голову на бок, и скромно отвернулся в сторону, когда мать бутоном цветка нежно касалась лепестков лона, смешивая их ароматы и сладостный нектар. Она громко задышала, и тут же страстно закричала, поднявшись и сев прямо.       Вдали сверкнула молния и спустя мгновение до них донесся оглушающий удар грома. Юная богиня захохотала как безумная, и размахивала розой, разбрызгивая во все стороны божественные искры...

***

      Александр Гриневский стоял у витрины магазина с игрушками, его внимание привлекла лодочка с острым белым парусом. Он, словно пораженный молнией, замер на месте, и изумленно открыл рот на худощавом лице с роскошными усищами таракана. А что если это будет не лодочка, а парусник? И паруса будут не белые, а алые? Тогда, куда и зачем поплывет этот красивый корабль с алыми парусами? Кто будет ждать его на берегу?       Божественная искра пронзила его сердце и не давала покоя, требую излить чувства в виде Истории на серые листки бумаги. Ни послереволюционная разруха, ни нужда и холод полуголодного Петрограда, ни мрачность и замкнутость творца, в общем не сильно преуспевшего в жизни беспутного человека, ничего не могло помешать рождению феерии. Яркий свет надежды ложился на бумагу, строчка за строчкой, буква за буквой, расцветая салютом красок, и всполохами торжества любви.       Маленькая девочка берет на руки кораблик с алыми парусами и пускает его в ручей. Корабль бежит, девочка восхищенно восклицает и весело бежит вслед исчезающему вдали алому парусу. Грин замер за столом, задумчивая почесывая висок деревянным древком пера. Он быстро набрасывает сцену долгой погони за подаренной отцом лодочкой через лес, и встречу с самим амуром в образе старика Эгля. На миг он остановился, покрутил с хрустом уставшую шею из стороны в сторону, и снова обмакнул перо в чернильницу. — Не знаю, сколько пройдет лет, — только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус...       Капля чернил сорвалась с пера и грязной кляксой упала на бумагу. Грин нисколько не смутился этой мелкой досаде, а взял новый лист. Развязка была близка, его сердце сейчас стучит в груди почти так же часто как маленькое сердце в груди Ассоль. Осторожно! Не упади, кругом так много предательски гладких валунов... Ассоль не слышала никого вокруг: шума моря, говора толпы, бешеного стука сердца, даже голоса своего автора. Она уже вбегала почти по пояс в теплые воды, и они чуть не закипели от жара ее горячей молодой писечки. Девушка набрала полную грудь воздуха и громко закричала. — Я здесь, я здесь! Это я!