Светит звездочка с небес...

Взгляд метался между затухающим закатом и всё ещё не загоревшимися фонарями, свет от которых мог бы стать убежищем до утра. Не успеет. Сегодня была авария, генераторы ещё не починили. Было объявление по громкой связи, отец наверняка слышал и оставил брата дома. Огромное табло над развалинами неумолимо отсчитывало последнюю минуту света. Пятьдесят шесть. Пятьдесят пять. Пятьдесят четыре… Отец даже не знает, где он. Говорил, что пойдёт к амфитеатру, а сам сбежал к пациенту, который обещал заплатить консервами, и даже заплатил — за спиной болтались двенадцать банок, тихо позвякивавших друг о друга, а в кармане звенели полученные батарейки. Единственная валюта нового мира. Свет… Свет скоро погаснет. А фонарик остался дома, чтобы брат мог спокойно ходить по участку. Скоро будет ночь. — Светит звёздочка с небес, — донесся тихий голос с соседней крыши, но Элро не обернулся, отлично помня, что случилось с соседкой, старой кошатницей, которая поверила, что голос в темноте — это её Дымка. — Малыш, заблудился?.. Вздрогнув от того, как же похож шёпот из темноты на голос отца, Элро непроизвольно споткнулся, на миг сбиваясь со всё ускоряющегося шага и сквозь грохочущий в ушах пульс слыша неумолимые равномерные щелчки времени. Пятьдесят два. Пятьдесят один. — Ну куда же ты, малыш? — мягко раздалось уже из-за спины, обдавая шею ледяным шёпотом. — Неужели тебя не учили быть вежливым? «Меня учили выживать», — мелькнула быстрая мысль в голове, которую Элро тут же постарался оборвать, чтобы не услышало… Чем бы оно ни было. Тщетно: тихий, безликий смех прилетел с порывом холодного тёмного ветра, обжёг обветренное лицо, задержался на миг на густо побитых сединой волосах и растворился в тусклом блике солнца на облупленном металле забора. Консервные банки, грохоча в заплечной сумке, вторили биению сердца и мерным щелчкам секунд. Сорок восемь. Сорок семь. Сорок шесть. Не бежать. Даже хорошее зрение не поможет, если угодить ногой в яму на разбитой дороге. Это брат может так бегать, он тут запомнил все выбоины, пока мотался туда-сюда к этой своей, как там её… Нет, не вспомнить. Сорок четыре. Сорок три. — Какой грубый малыш, — дыхнуло между лопаток, обняло, откатилось куда-то назад. — Светит звёздочка с небес… «Непонятно, на кой бес!» — мысленно огрызнулся Элро. Этот диалог начинал его нервировать куда сильнее, чем перспектива сдохнуть прямо тут, у вонючей канавы, в развалинах старого города. Не успеет добежать. До дома — буквально полкилометра, но какие-то ублюдки с утра приволокли разломанные блоки, и пробираться по ним надо очень осторожно. Чёрт, чёрт, чёрт! — А если я дам тебе небольшую фору? Скажем, не убью тебя сразу, а позволю попытаться добежать? — насмешливо фыркнул голос. — Я люблю страх, ты же знаешь, малыш. Вы так смешно кричите перед смертью… Элро вздрогнул, ощущая, как по лопаткам, прямо под тканью, прошлась когтистая лапа, еще не разрывая кожу, но показывая, что может это сделать. Сорок один. Сорок. — Ну почему же ты не спешишь, малыш? И молчишь… Как невежливо! Неужели ты совсем не хочешь выжить? — мягко прошелестело над ухом, заставляя снова споткнуться о какую-то арматуру и в сердцах помянуть про себя тьму вокруг. Непроницаемую и живую. Голодную. Тридцать восемь. Тридцать семь. …это началось более полувека назад, ещё когда они с братом были ещё юнцами — мягкая, ласковая темнота ночи, одно из немногого, что оставалось ещё прекрасным в этом мире, почти полностью уничтоженном усилиями живущих в нем, начала становиться… Чем-то. Чем-то таким, что не пропускало больше свет звёзд, вынуждало тратить драгоценное топливо на ранее никому не нужное — ведь генетически измененные ещё несколько поколений назад «эльфы» могли видеть в темноте — ночное освещение улиц и заставляло вздрагивать от каждого шороха. Чем-то совершенно иным. Чужим. Или кем-то? Сперва пропали крысы — так, как будто их в городе и не было никогда. Обитатели Муравейника клялись, что крыс — их законную добычу — что-то съело, оставив лишь обглоданные дочиста костяные осколки, но кто бы им поверил? Всем известно, что от их браги и не такое можно увидеть! Особенно если выпить слишком много. Затем стали исчезать кошки. Потом — немногие оставшиеся собаки. Следом — сами обитатели Муравейника. После того, как очередным утром на улице нашли обглоданное явно не звериными и не человеческими зубами то, что ещё прошлым вечером являлось одним из уважаемых городских «эльфов», жители забили тревогу, пытаясь понять, что происходит. Тридцать четыре. Тридцать три. Не нашли ничего и никого. Да, после заката исчезал любой вышедший на улицу. Да, не стало кошек, собак и крыс, и Муравейник, когда-то бывший пусть и грязным, но живым, превратился в костяной склеп (то, что жило в темноте, любило красивые вещи, как говорили потом по углам). А еще тварь очень не любила свет — словно он обжигал её или мешал двигаться, и цепочки фонарей, соединявших ранее только самые богатые улицы, постепенно выросли вдоль всех мест, где можно было оказаться ночью. Впрочем, это помогло ненадолго. Тварь тоже умела думать и размышлять, как оказалось всего лишь спустя полгода. Тело одного из местных поставщиков топлива — именно благодаря горючему до сих пор работали старые генераторы и горели уличные фонари, — было издевательски оставлено на освещенной части улицы. Ночью. Тридцать один. Тридцать. Помогали старые, работавшие от батареек фонарики — их тварь боялась. Или делала вид, что боялась, чтобы поиграть подольше. И солнце. И закрытые двери. Как в сказках про вампиров, где нужно дождаться утра, чтобы всё закончилось и наступил счастливый конец. — Не будет никакого счастливого финала, — словно прочитав мысли, шепнул ветер. — Хватит бежать, малыш, от смерти не сбежишь… Элро, почувствовав легкое прикосновение к шее, снова сбился с шага, и за спиной тут же радостно рассыпался смех. До дома было рукой подать, но успеет ли? Отец и брат должны остаться в безопасности, а батарейки бесполезны без оставленного дома фонарика, они мертвым грузом позвякивают в кармане… Двадцать семь. Двадцать шесть. На грани видимости мелькнула… Тень — не тень, зверь — не зверь. Тонкие, неестественно бледные и длинные пальцы, украшенные аккуратными острыми коготками, стылый взгляд прозрачно-светлых глаз… Бездонный развал огромной пасти. И голод. — Малыш, а ты видел когда-нибудь кошмарный сон? — снова прошелестело в стороне, словно в насмешку обнимая неработающий фонарь. — Ты боишься темноты? — Отвали! — грубо рявкнул в ответ Элро, бросив мимолетный взгляд на сияющее табло. Это было его ошибкой: подвернувшийся под ногу камень заставил споткнуться снова и, в этот раз не удержавшись, полететь кубарем. От удара о землю коротким стоном выбило остатки дыхания, следом раздался треск рвущейся материи и вразнобой зазвенели рассыпающиеся по остаткам асфальта консервные банки, одна из которых ударила упавшего Элро по затылку. Тьма радостно захихикала. — Какая прелесть! — уже не прошелестело — проурчало голодным зверем, учуявшим близкую добычу и аромат свежей крови. — Малыш, да ты транжира, каких поискать! Слышишь? Тик-так! Светит звёздочка с небес… В ответ Элро только коротко выругался и, не обращая внимания на ссадины и ушибы, подскочил и, наплевав на консервы, бросился к дому, отчаянно хромая. Оставалось пройти всего ничего — он успеет. Не может не успеть. Темная лента ветра, запутавшись в волосах, невесомо обняла за плечи и промурлыкала: — Ты насмешил меня и за это я дам тебе шанс. Беги, малыш. Попробуй обогнать свою смерть. Двадцать. Девятнадцать. И он побежал. …Дверь была открыта — вернется, надерёт уши брату, чтобы больше не вздумал вот так вот нараспашку оставлять, отец что, не видит, что ли? Или им себя не жалко? Стук крови в ушах и хрипы заглушали все, что он еще мог слышать. Бег на пределе, когда любая ямка может стать последней. семнадцать быстрее, быстрее, еще быстрее, только бы успеть быстрее плевать на банки тварь не умеет вскрывать их руки болят колено… …пятнадцать, четырнадцать… Он рвано выдохнул, ощущая, как пытается подломиться нога, но всё-таки удержался, оперевшись на что-то рукой — впрочем, тут же отдернулся, понимая, что поддержала его тварь. Скользнули по кисти золотисто-серые когти. Тринадцать… — Не уйдёш-ш-шь! — уже не проурчало — злобно прошипело со спины. По и без того разорванной сумке прошлись острые когти, цепляя ветхую ткань, замедляя, заставляя сбавить темп и потерять драгоценные секунды в попытках сбросить с плеч ставшую ещё одной ступенькой к смерти ношу. Десять. Девять… Мелькнувшая на самой границе тьмы и света бледная рука схватила с земли горсть битого камня вперемешку со стеклом и с нечеловеческой силой швырнула прямо в лицо, заставляя пригнуться, пропустить над собой ставшие смертельно опасными мелкие осколки, остро блеснувшие в последних лучах света. Семь. В проёме распахнутой двери, частично загораживая собой спасительный свет, появился отец. Настороженно сощурился, пытаясь разглядеть происходящее, чтобы уже в следующий момент, шокированно распахнув глаза, сорвать с пояса оружие. Грохот выстрелов перекрыл мерные щелчки неумолимо тающего времени. Тварь, перегородившая собой путь, отпрянула, зарычав и оскалив в кошмарной ухмылке бесчисленное множество остроконечных зубов. Давно забытыми звездами сверкнули светлые глаза. Три… Звёздочка-звёздочка, освети мой путь… Пожалей своё дитя, звёздочка, дай мне ещё немного времени! …два… В плечо впились чужие зубы и Элро, не выдержав, взвыл от боли, бросаясь вперед каким-то звериным, инстинктивным прыжком, цепляясь за перила и отчаянно пытаясь сбросить со спины вечно голодную, утробно рычащую тварь. Тварь, выбравшуюся из самых глубин кошмара, древнее, изуродованное порождение неумолимо гибнущего мира. Впереди — свет. Там тепло, там семья, там жизнь, которая сейчас всеми силами старается спасти его. В ничем не защищенную спину мягко вонзились острые когти. …один.