Часть 1
2 июня 2019 г. в 00:35
Акутагава знакомится с Дазаем и в этот же момент понимает — всё пропало. Он пропал, его самообладание и чуткая юношеская надежда на спокойствие. Весь мир пропал, рухнул в один миг к ногам Дазая и попросил о пощаде.
— Дазай-кун, — Мори проникновенно улыбается и переводит взгляд с одного на другого. — Вверяю в подчинение Акутагаву-куна тебе. Будь внимательнее к нему. Он способный мальчик.
Дазай кидается лениво-заинтересованными взглядами, Акутагава крепко стискивает ладони в кулаки. Они идут по коридору, и Акутагава, отставая на пару шагов, не может оторвать взгляд от затылка Дазая. С ним подобное впервые, и ему хочется утопиться от заполнивших его чувств, но вместо этого он лишь послушно следует за Дазаем, отвечает на вопросы и выполняет приказы.
Акутагава — способный. Он знает об этом. Он сильный. И об этом он тоже знает. Но Дазай его никогда не хвалит, и у Акутагавы сердце глубоко под рёбрами сжимается от тоски.
— Это Чуя, — Дазай машет рукой и ненароком попадает по шляпе парня, стоящего рядом с ним. Шляпа кренится вбок, но удерживается на макушке.
— Чуя? — растерянно переспрашивает Акутагава. Он под началом Дазая почти месяц, и его впервые с кем-то знакомят.
— Накахара Чуя, рад знакомству, — Акутагаве протягивают руку, но тот только слегка горбится в поклоне.
Накахара Чуя совсем не похож на чёрно-белую кляксу Дазая. Накахара Чуя яркий и эмоциональный, громко матерящийся и умудряющийся поднимать на Дазая руку. Иногда даже попадать. И Дазай рядом с ним вовсе не тот Дазай, к которому Акутагава привык. Тот Дазай — пренебрежительно-нейтральный, откровенно скучающий и не желающий делать больше, чем от него надо. Этот, рядом с Чуей, рьяно спорит, поддевает, язвит и улыбается. Акутагаве кажется, что он сошёл с ума, но он быстро убеждается — Дазай действительно улыбается. Самыми краешками рта, но…
Сердце под рёбрами сжимается ещё сильнее. Акутагава работает ещё старательнее. Накахара Чуя вызывает уважение, интерес и что-то неприятное, тёмное, заставляющее хмуриться сильнее обычного. Акутагаве не хочется думать, что это зависть.
— Ты не стараешься, Акутагава-кун, — Дазай смотрит сверху вниз и приподнимает брови. Акутагава едва приводит дыхание в норму, с трудом приподнимаясь. Позади Дазая стоит Чуя и напряжённо всматривается в них обоих. Он, кажется, совсем не устал от их тренировки, а Акутагаве хочется размазаться по полу и никогда не открывать глаза.
— Ты в порядке? — Чуя шагает вперёд и присаживается рядом. — Мы можем сделать перерыв.
— Никто не будет делать перерыв во время боя, — Дазай закатывает глаза. — Его нужно обучить.
— Так обучай, а не устраивай с моей помощью избиение младенца, — раздражённо фыркает Чуя и подаёт руку, помогая подняться.
— Всё в порядке. Мы можем продолжить, — Акутагава заходится кашлем, вытирает окровавленную руку об одежду и упрямо смотрит вперёд.
Чуя вздыхает, глаза у Дазая светятся маниакальным огнём.
Тренировки выматывают, но они полезны. Они нужны. Акутагава уже гораздо лучше справляется с Расёмоном, владеет навыками рукопашного боя и каждую ночь хочет выблевать лёгкие. Его собственная способность желает его уничтожить изнутри, и, честно говоря, Акутагава не так уж и против. По крайней мере, под рёбрами развяжется узел, и дышать станет легче.
— Не нужно так стараться, — Чуя слегка улыбается и хлопает его по плечу. — Ты и так молодец.
Акутагава растерянно кивает и отводит взгляд. Накахара Чуя — дружелюбный, помогающий и подбирающий правильные слова. Он учит его, шипит на Дазая, когда тот отпускает язвительные комментарии, и несколько раз приносит Акутагаве бенто.
— А моё где? — стонет Дазай на другом конце зала.
Чуя фыркает и кидает на него уничтожающий взгляд:
— А ты не заслужил.
— Я работаю больше всех.
— Ты вчера от скуки пытался повеситься. Буквально, Дазай, — в голосе Чуи что-то меняется, слова звучат со скрежетом. Акутагава медленно жуёт онигири. — Ты не заслужил, — отрезает Чуя.
Они как будто что-то не договаривают, и Акутагаве почему-то ужасно неловко присутствовать при этих разговорах. Он старается не слушать их и сам не понимает, почему они так сильно его злят.
На следующее задание их отправляют всех вместе. На самом деле, достаточно только Чуи и Дазая, но Акутагаве нужен опыт, и его тащат за собой.
— Используем «дикого ястреба», — говорит Дазай, когда они подходят к складским помещениям. Чуя передёргивает плечами и возражает:
— Здесь может что-то взорваться. Не подойдёт, лучше «гнилого кота».
— Склады нужно сохранить, а с «котом» вы разнесёте тут.
— А с «ястребом» мы все подорвёмся, и босс будет собирать из нас паззл. Не хочу, чтобы к твоему телу пришили мою ногу.
— Боюсь, это невозможно. Она же короткая, любой дурак поймёт, что нога твоя, — Дазай хрипло смеётся и машинально пригибается, уходя от летящего в голову удара.
Акутагава глубже засовывает руки в карманы и смотрит себе под ноги. Эти разговоры его нервируют. Будто бы что-то важное прямо у него под носом, а он не замечает. И по-идиотски топчется на одном месте.
Иногда они ходят втроём в раменную. Акутагава чаще молчит и слушает. Дазай и Чуя постоянно препираются и спорят. Но всё равно никто из них не отказывается от совместного перекуса. Рамен горячий, наваристый, вкусный. Он обжигает рот, а внутренности обжигают разговоры.
— Это моя тарелка, Дазай. Свали подальше, — Чуя двигается в сторону вместе со своей порцией, Дазай лезет палочками в его еду. Говорит, что из чужой тарелки вкуснее, и получает удар локтем в бок. Они устраивают потасовку, опрокидывают одну из тарелок и в итоге едят из одной. Дазай светится от радости, Чуя искрит от раздражения.
Походы в раменную становятся традицией. Живой и спорящий Дазай рядом с Чуей — привычным, а Накахара Чуя заслуживает бесконечное уважение за терпение и оплаченные ужины. Акутагава всё ещё пытается не думать о зависти.
— Плохой день, Акутагава-кун? — Дазай мрачен и хмур. Бросается въедливыми взглядами и говорит тихо, но так проникновенно, что пробирает до дрожи. Акутагава сильнее кутается в плащ и передёргивает плечами. Плохой день не у него, плохой день у Дазая — каждый из дней последних двух недель, когда Накахара Чуя отсутствует в городе.
Акутагава не думает. Не делает выводы. Запирает все догадки на замок.
Вместо этого жадно ловит любое слово Дазая, послушно следует им и никогда не допускает оплошностей. Награды или похвалы не получает тоже никогда. Акутагава не ждёт, он просто выполняет свою работу, но что-то тоскливое и непонятное ему внутри грудной клетки противно сжимается и слабовольно хочет услышать хоть один раз «молодец» не изо рта Накахары Чуи.
Того ещё нет в городе — уже третью неделю, — и они пропускают традиционный поход в раменную. Дазай будто забывает, Акутагава не напоминает и просто стоит, прислонившись к стене и опустив взгляд, надеясь, что Дазай вспомнит сам. Но Дазай проходит мимо него, отпуская комментарий о том, что Акутагава после того, как попал под дождь, похож на бродячего щенка, и больше в этот день не объявляется.
Под рёбрами беснуются кошки, гремят грозы и разрывают лёгкие льдины-градины. Акутагава не спит до утра, прижимаясь носом к холодному стеклу окна своей спальни, пока где-то за стенкой видит тихие сны Гин. Утром она с осуждением смотрит на него, готовит завтрак и качает головой.
— Тебе следует больше спать, — советует она.
— Я в порядке.
Гин вздыхает, садится напротив и пододвигает к нему тарелку.
— Рю, я надеюсь, ты выкинешь это всё из головы. Ни к чему хорошему оно не приведёт.
— Ты о чём? — он хмурится и не хочет знать ответ.
— О слепом обожании.
Глупости. Он не обожает Дазая. У него нет на это права. Акутагава хорошо понимает, что такое субординация. И жмурится от воспоминаний о том, как Чуя без оглядки спорит с Дазаем, дерётся с ним и ест из одной тарелки. У Акутагавы в лёгких скапливается пепел, и он кашляет, кашляет, кашляет. Его выворачивает наизнанку до крови, он склоняется над тарелкой и пачкает стол, принимая из рук сестры стакан с водой.
Расёмон ни к чему хорошему его не приведёт. А Дазай… Дазай — нет. Он упрямо сжимает губы и отворачивается, вытирая рот от крови.
В главном здании Портовой мафии в десять утра ещё тихо и пусто. Акутагава приходит слишком рано. Порт живёт ночью, не утром и не днём. Но где-то в коридорах слышны шаги, тихие разговоры и сбитое дыхание. Акутагава невольно замедляется, напрягается, и ленты Расёмона с готовностью высовываются из-под плаща.
Свет включён не везде, и это на руку. Акутагава прижимается к стене, выглядывает за угол и сразу хочет умереть. Поразить себя стрелой Расёмона, выхаркать лёгкие и сердце, проломить под собой пол и улететь в бездну, потому что он не готов, не может, не хочет видеть то, что отвергал и перед чем ставил стальную непробиваемую стену.
Тут, в коридорах главного штаба, ранним утром, когда на работу не пришёл никто, кроме старательного Акутагавы, Дазай Осаму и Накахара Чуя спорят, пихают друг друга и целуются. Жадно, голодно, цепляя друг друга за одежду и не обращая внимание на всё вокруг. Акутагава зажимает себе рот рукой, старается не дышать громко, но перестаёт дышать вообще.
— Мы не можем трахнуться здесь, угомонись, — хрипло рычит Чуя, но лишь сильнее тянет Дазая за галстук ближе.
— Тебя не было почти месяц, я не могу ждать ещё, — отвечает Дазай, но толкает ближайшую дверь и скрывается вместе с Чуей за ней.
Акутагава медленно оседает на пол и царапает короткими ногтями ладони, сжав кулаки. Он знал. Для него это не новость. Но всегда ведь должна быть надежда, что он просто дурак, придумавший то, чего нет? Надежду отбирают и топчут, словно она — просто жалкая тварь, не достойная существования.
Где-то там, за едва прикрытой дверью, слышны шорохи, тихие хрипы и скрип. Чуя опять ругается, Дазай негромко смеётся. И Акутагава отчётливо понимает — они счастливы в этих своих безумных неотношениях. Под рёбрами всё скручивает, сжимает и толкается наружу вместе с удушающим кашлем. Он зажимает ладонями рот и спешит подальше, куда-нибудь к концу Вселенной, но оказывается только на пирсе.
Внизу плещутся волны, и Акутагава впервые осознанно хочет рухнуть вниз и позволить солёной воде заполнить лёгкие до отказа. Насовсем.
— Эй, — Чуя ловит его в конце дня. — Давно не виделись. Слышал, ты делаешь большие успехи.
Он выглядит так же, как и всегда: уверенный, дерзкий и дружелюбный. Треплет по голове и улыбается. Акутагава не вспоминает, как сегодня утром этими же пальцами сжимали галстук Дазая, путались в его волосах и цеплялись в его одежду, стаскивая её вниз.
— Спасибо, Накахара-сан, — Акутагава сгибает спину в привычном поклоне, и Чуя улыбается ещё шире.
— Как насчёт рамена? Я голоден. Не ел с самого утра.
Акутагава с трудом сглатывает. Утро. Проклятое утро с заляпанным кровью столом, переживающей Гин и растоптанной надеждой.
— Да, как насчёт рамена, Акутагава-кун? — Дазай появляется из-за спины Чуи и смотрит с нескрываемой насмешкой.
От затылка вниз бегут мурашки. Акутагава вдруг осознаёт, что Дазай знает. Знает, что сегодня утром они с Чуей были не одни. Ладони вновь сжимаются в кулаки, и Акутагава прячет их карманы, толкает глубже и, вздёргивая голову, смотрит с вызовом:
— Прошу прощения. У меня планы.
С него хватит. На сегодня — точно.
Чуя удивлённо вскидывает брови, но не уговаривает. Лишь делает шаг в сторону, позволяя пройти. Дазай, когда Акутагава равняется с ним, улыбается шире. Акутагаве впервые хочется стереть эту улыбку Расёмоном.
Может быть, Дазай и правда только забавляется, играя с ним, потому что босс отдал ему в подчинение потешного щенка, и Акутагава готов терпеть придирки, жёсткость и даже жестокость во время тренировок и заданий. Но он точно не готов, чтобы его надежды топтали и дальше, разбивали, как пиньяту на каком-нибудь западном детском празднике. Может быть, Гин права, говоря об обожании, и Акутагаве нужно с этим что-то делать, но пока он может только закрыться в душе и жалобно выть, словно пёс, которого переехала машина. Но только сегодня, завтра — уже снова стоять с ровной спиной в ожидании приказа и есть рамен не из чужой тарелки. И не слышать, не видеть, не замечать. Делать вид, что всё в порядке. И Расёмон не пытается его сожрать, а под рёбрами не сплошные прожжённые дыры.
На улице ветрено и пасмурно. Акутагава выходит на широкий балкон и встаёт рядом с Чуей, курящим и смотрящим куда-то за горизонт. Туда, где, возможно, скрывается его безумие. Акутагава встаёт рядом и тоже смотрит. Там его безумия нет, оно внутри, всегда с ним.
— Я слышал, Дазай-сан сбежал, — тихо говорит он и только краем глаза замечает, как пальцы, обтянутые перчатками, на мгновение сжимают перила чуть сильнее. — Его не могут пока найти.
Чуя дёргает уголками губ. Да, звучит смешно. Акутагава согласен. Дазая не найдут, если он сам этого не захочет.
Наверное, ему стоит что-то сказать. Как-то поддержать. Успокоить или предложить выговориться. Но это кажется глупым, неуместным и бессмысленным. Акутагава не умеет сочувствовать, он вообще мало что умеет. У него эмоциональный диапазон сходится на обожании и ненависти. Одновременно. Никаких полумер.
— Накахара-сан… — он сам не знает, что скажет. Ему бы замолчать и обдумать, но слова рвутся наружу. — Сегодня среда.
Чуя замирает, тушит докуренную сигарету и оставляет окурок в пепельнице. Поворачивается и, поправляя шляпу, улыбается — по-настоящему, без коварных обещаний и насмешки.
— Как насчёт рамена? — предлагает он.
Акутагава его не обожает и не ненавидит. Нисколечко. Но очень хочет быть сейчас рядом. Просто так. Не сгорая внутри и снаружи, не леденея от предположений, не отравляясь одним лишь присутствием и словом. Чуя шагает к двери, расправляя плечи, и оборачивается в ожидании.
Под рёбрами теплеет, Расёмон сворачивается клубком, задрёмывая, а Акутагава впервые не чувствует вкуса крови во рту.