Клыки, перья и немного магии

Никто из химер не помнит иного времени: когда небо было союзником, безопасным, щедрым и чистым. Никто из них не видел, как десятки легкокрылых, стремительных киринов резвятся в облаках и гоняются за буреловами. Никто из них не видел, как через равнину, от Адельфийских гор до хребтов Заветного Предела, идут караваны быстроногих маленьких дамм. Никто из них не видел, как из глубин залива Тварей выныривают хребты огромных чудовищ – либо перебиты, либо ушли в пучины моря, чтобы спрятаться от неба. Лораменди – это обещание, что однажды химеры – не эти, ныне живущие, и не их дети, и не дети их детей, но те, другие, что придут потом – вновь увидят, как щедро и прекрасно небо Эретца. Его, Бримстоуна, личное обещание. Он видел и помнил, как строился Лораменди. Бессчетное количество веков назад, здесь, на берегу залива Тварей, не было ничего – только вода и земля, свободная, дикая, поющая земля, не тронутая империей серафимов. Серафимы, крылатые дети коварного Солнца-предателя, были слишком недальновидны. Они возводили башни, прекрасные, высокие – исчезающие в небесах вершины с земли не видать, – они строили каналы и акведуки, дороги и мосты… выжигали, безжалостно, бездумно, лишь потому, что могли, выжигали всё, чего касался свет их огненных крыльев, и на пепле, и на костях химер строили, возводили, жили. Серафимы думали, что химеры – безмозглый скот, но те, кто был рабами при их архитекторах, сами стали ваять: крепкие стены, вымощенные гранитом улицы, уютные дома, и настоящее чудо инженерной мысли – клетки над всем наземным городом, клетки, что не давила на плечи рабским ярмом, но позволяла поднять голову и увидеть небо без страха, что с него вдруг обрушится огненное войско. Город-крепость, город-сердце, город-центр – Лораменди восстал и расправил плечи так стремительно, как ни один серафимский город до того, ведь строили его (уже) не рабы, но свободный народ. Фундамент Лораменди окроплялся не кровью и не слезами, но великой радостью и надеждой. Бримстоун помнил, как возводилась цитадель, и как к ней стекались химеры: беглые рабы, сбросившие оковы, и дикие, вольные племена, прятавшиеся до того в лесах условно-свободных земель южного материка. Как они учились жить все вместе: миролюбивые даммы и хищные дашнаги с тигриными глазами и острыми когтями, наги, что облюбовали нижние влажные уровни, и сабы-шакалы, дети пустыни, губительной даже для пылающих серафимов, и харткины, грациозные рогатые создания северных равнин, мешались с огромными, шипастыми, но покладистыми виспенгами. Дошло ведь до того, что первенец его дорогого Воителя, Тьяго-оленёнок, пожелал воплощаться отныне в теле хищника, двуногого волка – и как шли ему когти и клыки, и острый взгляд волчьих жёлтых глаз на вытянутом лице… Им повезло в тот роковой год: то, что они с Воителем устроили (то, как они это устроили) в тогдашней столице империи, тот чудовищный взрыв, та дикая резня дали химерам передохнуть, собраться, сгруппироваться – дали Лораменди родиться во всей своей славе и красе. Лораменди был серым сам по себе: серый, с розоватыми прожилками гранит, один лишь он лёг в основу. Но никогда Лораменди не казался серым, пресным, скучным – жители красили его лучше, чем мог бы самый качественный мрамор. С тех пор редко когда Лораменди погружался в тишину: были и праздники в честь лунных богинь, в честь яркой Нитид-заступницы и в честь её тихой, но смертоносной сестры Элайи; были и долгожданные воссоединения и скорбные шествия по истреблённым племенам, весть о которых приносили осиротевшие, бездомные химеры; были и военные марши, что грохотом доспехов извещали о том, что очередной отряд химер идет на бой… и на смерть – ведь большая часть воинов вернётся в Лораменди в кадильницах, и тогда уже Бримстоун позаботится об их скором возвращении в строй. Серафимы были самонадеянны, считая, будто их рабы, что тенями скользили за их крылатыми спинами, были лишь безмозглым скотом, бездушным мясом, которое можно использовать, из которого можно тянуть силы, кровь, боль, магию… они нуждались в рабах, нуждались в их силе и выносливости постоянно, и потому держали слишком близко. Те из химер, кто когда-то был при военных офицерах, полководцах, военачальниках брали таланты своих хозяев, и на равнинах, и в диких лесах использовали их против бывших господ. Воитель из племени харткинов, его дорогой друг, безусловный лидер, был таким. Он обращал преимущества серафимов в сокрушительные фиаско, бил, бил, шёл напролом, расчищая дорогу тем, кто сражаться не мог – и даже тысячу лет спустя вдохновлял. Благодаря ему Лораменди стоял, защищённый и укреплённый. Те из химер, кто когда-то был при архитекторах, управителях, талантливых земледельцах впитывали умения своих хозяев, и в своём сердце, в своём городе использовали их на благо нового общества. Тарианна из племени кирин была такой. Она брала тех, кто не мог сражаться, не мог бить и не шёл напролом, и делала из них тех, кто поддерживал и направлял, объяснял и понимал. Благодаря ей Лораменди научился жить, жить, как заслуживают того все: дышать полной грудью, смеяться, открывать новое… жаль, что дух её не выдержал тысячелетие жизни: она сама пожелала уйти, и Бримстоун не стал препятствовать, не стал возвращать её. После её окончательной смерти Лораменди заметно опустел, но, глядя на решётку, что сдерживала небо, Бримстоун вспоминал её… Он и сам иногда хотел бы так, как она – заснуть и не проснуться, уйти и не вернуться, отдохнуть, наконец… но Бримстоуну – нельзя. На его плечах стоит не Лораменди. На его плечах (за его плечами) стоят все химеры. Бримстоун был из тех, кому больше всего не повезло: его держал при себе серафимский маг, учёный, хладнокровный искатель истины. Серафимы лишь внешне сияли – но суть свою, магию, они тянули из крови и боли. Буквально: не секрет, что боль, своя или чужая, всегда давала доступ к тайным наукам и позволяла менять мир по своему усмотрению. Бримстоун рано это понял – и следил за тем магом, и впитывал его знания, молча снося боль, позволяя чертить на спине линии крови, и вбирал, запоминал, совершенствовал... Никто из химер не знал, почему Лораменди построили на берегу залива Тварей: на открытом месте, в опасной близости от границ с империей серафимов. Лишь те, первые – из них остались только Воитель и сам Бримстоун. Сам Лораменди был невелик: небольшая круглая площадь, и линии-улицы, вдоль которых тянулись дома. Лишь потому, что именно такое небольшое пространство позволяла закрыть решётка. Но Лораменди был гораздо больше, чем казалось, и гораздо большим, чем казался: он уходил глубоко в землю сетью древних пещер, которые химеры превратили в свой дом, и встречались там потаённые ходы, ведущие к Адельфийским горам, и озёра с чистой, ледяной водой, благодаря которой можно было выдержать любую осаду. Здесь, в одной из пещер, среди древних костей и мерцающих огней, Бримстоун нашёл способ поддерживать жизнь химер – всех химер! Тех, кто пал в бою, он мог вернуть в строй магией. Своей магией: из дыма и костей, из боли, сплетённой с надеждой, для каждого воина, павшего в бою и возвращённого в кадильнице, он создавал новые… тела, и они были лучше, сильней и надёжней прежних. Вот почему малочисленные химеры веками сдерживали империю серафимов, вот почему сражались без страха, вот почему они с Воителем живут так долго, вот почему Лораменди, свободный и прекрасный, стоит и выстоит. Бримстоун уверен: даже если случится непоправимое, даже если серафимы прорвут купол решётки, сдерживающий небо, даже если сожгут Лораменди дотла… город снова расправит плечи. В сердце, в самом сплетении корней Лораменди он научился обманывать смерть. И сам город обманет её, когда придёт время.