Dani Of Forlorncastle

Ощущение чьего-то присутствия не покидало ее с тех пор, как она проснулась. Это случилось как раз к началу весны, когда капель разносилась ярчайшим звоном даже по таким окрестностям, как эта, где люди уже несколько лет смертельно боятся ходить. Своим пробуждением, будто ее тело вместе с зимой неожиданно оттаяло, несмотря на то, что стены замка оставались необычайно холодны и сыры, Дэни чудовищно напугала старенькую служанку — последнюю во всем мире, кому было не наплевать на единственную оставшуюся Витте. И первые действительно теплые лучи солнца так некстати освещали ее осунувшиеся бледные скулы, тонкие узловатые пальцы и тело длинное, такое тощее, что было жалко смотреть. Она поинтересовалась разве что своим именем, в остальном ее словно никак не беспокоили ни ее прошлое, ни количество лет, которое она провела во сне, ни замок. Этот старый заброшенный замок нависал над обломками былых домов. Сложно представить, но когда-то обломки были вполне процветающим столичным городком, а комнаты замка сплошь были устелены дорогими коврами, шторами; стройными рядками стояли верные канделябры. И людей было много-много: то и дело блуждали взад-перед суматошные слуги, торжественно подъезжали к воротам богатые гости и королевская семья всегда оказывала радушный прием кому бы то ни было. И вокруг всегда было тепло-тепло, даже горячо, потому что везде властвовали, царили люди. Необязательно короли, достаточно кучки веселого, задорного народца, и все вокруг обрастало пламенем жизни, и самые холодные дни не могли его потушить. А затем замок опустел. Не сразу, а постепенно, с каждым годом он мрачнел, и легкий ветер с моря с внезапным отчаянием начал обливать брызгами каменные стены, просачиваться в мельчайшие щели и ходить ходуном в бесконечных залах. Будто злился на людей, которые оставили потухшие свечи в стенах своих комнат, ушли навсегда, поумирали, человек за человеком, и остались править лишь самые холодные. Наступившая весна словно существовала отдельно от этого места, ведь сквозняки здесь гуляли воистину дикие, январские, пробирали до костей, особенно в тех комнатах, что были наиболее пусты. И этим, пожалуй, Дэни и нравились прогулки по замку: они помогали пробудить в ней хоть какие-то чувства, даже самые поверхностные, простые физические, такие, как холод. И пусть. Прошлое было чем-то несуществующим, поэтому она ничего не чувствовала. Ни имен, которые могли бы пробудить в ней что-то, ни случайных картинок перед глазами. Только свое собственное имя и серые стены, полы, потолки замка, и все это не внушало ничего, кроме пустоты, она росла так быстро, что вскоре, — вот смешно, — стала полноценным чувством. Оно не несло за собой ни капли какого-либо смысла, лишь временами от избытка этой пустоты у Дэни тяжелело дыхание. И каждое утро взгляд Дэни цеплялся за корону рядом с кроватью. На ней не было позолоты и вставок из драгоценных камней. Ее словно окунули в вязкую, черную смолу, которая, стекая по зубцам, постепенно застывала и была так чертовски похожа на кровь. Это напоминало ночной кошмар: не раз Дэни представляла, что до глубокого сна ее руки были по локоть в крови, и когда она принялась оттирать их, эта кровь — непонятно кого, за какую цену — стекла на корону и окаменела. И в огромном замке, наполненном давно уже остывшими следами богатой жизни, Дэни, которая надевала корону у зеркала в тронном зале, никогда не чувствовала себя королевой. Пыльные портреты на стенах, одна половина которых была исполосана, подрана, обожжена, а другая — наспех завешана тяжелыми занавесками, внушали гораздо больше величия, чем Дэни — стройная, белокожая, с длинными дегтярными волосами, которые струились за ней атласными лентами, и с короной на голове. На портретах часто встречались грозный мужчина с густыми темными волосами и пухлая женщина, бледная, но пышущая здоровьем и жизнерадостностью. И девочка с большими смелыми глазами, да копной розовых, как цветки вишни, волнистых волос. Блуждая вдоль коридоров, увешанных картинами, Дэни легко могла определить, насколько юна на том или ином портрете эта девочка, и каждый раз ее губы немного подрагивали, когда она доходила до последней картины, и та на ней все еще изображалась ребенком… Дэни всегда знала, что это место ей не принадлежит. Замок напоминал скорее забытую голубятню, пустую, с дырами в крыше, сквозь которые мягко падал свет. И в этой голубятне Дэни была вороном, спрятавшимся от бури. И в итоге оставшимся там жить. Да, замок ей не принадлежал, но он полюбился ей. В самом холодном и жестоком смысле этого слова, она жалела его, как себя, и одновременно ненавидела за то, что они оба никому не были нужны, и их прошлое осталось только в помотанных временем вещах: в этой чертовой короне и портретах. Они ничего не давали, просто существовали под рукой, словно слабый намек на то, что Дэни и этот замок были и раньше, и у них было прошлое, что-то, кроме настоящего. Больше всего Дэни любила главный зал, в котором, вероятнее всего, раньше проводились балы. Несмотря на неистовое, злобное время, в нем не угасла его магическая, почти небесная красота узорчатых колонн, длинных окон и неописуемого овального потолка с вырезанными на нем загадочными фигурами. Зал всегда был одинаково холодным и серым, но таким хрупким, будто еще чуть-чуть и его снесет буйный ветер. И Дэни, ежедневно прогуливающаяся по замку, каждый раз проводила вечер в этом зале. И каждый раз ветер, к концу дня словно бы успокоившийся, мягко влетал через окно и кружил так, что от его глухого, словно далекого воя разносилось долгое-долгое эхо. Со временем, оно стало похоже на старую песню, от которой Дэни становилось невыносимо грустно. Еще грустнее становилось, когда она самыми кончиками пальцев чувствовала чужое присутствие — немое, осторожное. Будто кто-то родной никак не может до нее докричаться или не решается даже шепнуть ее имя. И эта корона… так давит, и, кажется, она действительно вся из крови. И Дэни стала танцевать. Под возвышающийся над ней ветреный вой она мягко кружила среди стройных колонн, бесконечных картин и воспоминаний без формы, без оболочки, просто со знанием, что они есть, и все это делало так больно. И когда она задыхалась, кружась вместе с ледяным потоком ветра, кто-то нежно подхватил ее под руки, как ребенка, что почти провалился в бездонную яму. Это касание было невесомым, несуществующим, но Дэни прочувствовала его полностью, от макушки до кончиков пальцев ног пробежалась легкая волна тока, и это словно пробудило в ней вновь все погасшие чувства, все-все, что когда-либо были на ее душе. И все, что она могла делать, это горько плакать, сжимая пальцами движимый сгусток эмоций и воспоминаний, пока тот кружил ее по залу, так, будто и сама Дэни стала таким же сгустком — бестелесным, чистым и невесомым, как дыхание зимы. Ее спины то и дело касалось что-то чуточку теплое, и Дэни сквозь капли слез увидела наконец подросшую девочку с картин — она была такой же прекрасной, как в детстве, как из-под руки творца, но при этом в сотни раз прекраснее, и взгляд ее сделался еще смелее, мудрее, налился материнской усталостью. Она напоминала самое ясное весеннее утро. И в отражениях высоких зеркал Дэни взглядом натыкалась на парня, так похожего на нее, так по-нежному смотрящего на нее, словно вот она, твоя душа — нагая, чистая, как небо после долгих дождей. А тот сгусток, что кружил ее по залу, с каждым шагом поднимаясь все выше над полом, Дэни, кажется, нащупала его руки, и самыми далекими и глубокими фибрами своей души, памяти, на долю секунды она ощутила всю их теплоту, шершавость, то, как аккуратно они держали ее за талию. Его лицо, открытое и честное выглядело таким юным и в то же время взрослым и мужественным, и эта нелепая бандана у него на голове... И взгляд у него был таким знакомым, печальным, но он не переставал улыбаться одними искорками в радужках, и Дэни готова была поклясться, что эти руки однажды вытащили ее из бездны, что этот взгляд всегда был обращен лишь к ней одной. В безмолвном танце она поднималась к потолку и впервые за столькие годы не чувствовала себя одинокой. Разом она обрела всех, кого потеряла, чьих имен будто бы и не знала никогда. Тех, кто так сильно ее любил. И ветер звучал как самая прекрасная песня.