Activate My Heart

Молодой человек смотрел в окно иллюминатора весь перелет, все три часа, что он находился на одном уровне с крылатыми, провожая их уставшим взглядом раскрасневшихся от недосыпа глаз. С высоты все казалось таким пустым и маленьким, и он не понимал, почему люди так боятся жить, когда можно подняться на высоту и стать кем-то большим, возвышаясь над тем, что окружает. Но Блейн оставлял это для тех, кто слаб, кто меряет свою жизнь и загоняет её под рамки. Для тех, кто потерян, и возомнить себя кем-то - единственный способ для спасения унылой жизни. Андерсон же никогда не был слабым, никогда не поднимался на высоту без необходимости. Он и так возвышался над всем.       Но в такие моменты, когда его тело пребывало над землей, а глаза не выпускали из виду каждое мгновенное изменение, он парил там, по ту сторону иллюминатора. На своем пути сбивал непослушный воздух, сотрясая его крыльями, касался линий, разделяющих разные миры. И это делало его еще сильнее и свободнее. Только в этот короткий момент, когда он в невесомости, под воздушными потоками, он осознавал, что такое оказаться внизу, прижатым тонной воздуха, и задыхаться от невозможности воспарить. И поэтому Блейн никогда без надобности не поднимался в небо, зная, как больно утратить безграничную, но мимолетную свободу.       Андерсон размеренно барабанил пальцами по стеклу, отбивая ритм, с которым в ушах гремела музыка. Он был зол… Боже, как он был зол. Да, еще настойчивый голос из mp3-проигрывателя упорно выкрикивал что-то, подбадривая убить или превратить чью-нибудь голову в хлам. Обычно в его музыкальном рационе только и преобладали песни с недвусмысленным смыслом послать всех нахер, разъебашить мир, погребя его под тяжелыми пластами своей острой ненависти.       Нервный перебой его пальцев и ревущий стон из наушников бесили его соседа-мудака, что при посадке пролил на него горячий кофе и вонял дешевым одеколоном, смешавшимся с запахом содержимого какой-то фляжки, которую он каждый раз раскупоривал, жадно глотая вонючее пойло. Блейн до последнего сдерживал свой жгучий темперамент, чтобы в следующий раз, когда этот кретин присосется к бутылке, не схватить его за галстук, который он всю дорогу теребил, то ослабляя, то затягивая туже, и не обвязать это подобие на нормальную часть мужского гардероба вокруг шеи, с наслаждением наблюдая, как поросячьи глаза повылезают из орбит.       Кому-то надо было притворяться засранцем или наоборот скрывать сущность мизантропа, но Блейн же просто был тем, кем хотел. Он ненавидел всех и вся, презирая каждую крупицу человеческой души, находя в каждом жесте людей игру, блеф и обман. По жизни одиночка, он оградился от всех, возведя нерушимые стены неверия в человека.       Гуманность – смешно… Какая гуманность когда в шестнадцать лет твое покалеченное гомофобами тело валяется на остановке, ожидая когда чей-нибудь взгляд найдет его… Красота – наивно… Какая красота, когда под слоями мягкой кожи, идеальных волос, нежных скул и сладкого тела прячется душевная гниль… Справедливость – самонадеянно… Какая справедливость, когда маленькое существо умирает в долгих муках, пока ублюдок насиловавший его доживает своё, не беспокоясь о морали, продолжая калечить души и тела других… Любовь – ошибочно… Её нет, как и нет бессмертия…сплошной обман, романтичная херня, прикрытая похоть…       Блейн обманывал, но никогда не обманывался сам. Даже сейчас, когда самолет все ближе становился к Огайо, он не тешил надежду, что часы, проведенные в пассажирском кресле, сотрут все воспоминания о его пребывании в Нью-Йорке, а самолёт, опустившись на землю, вернет его в родной город, где он вновь станет тем семнадцатилетним наивным парнем, плачущим из-за слез матери, когда-то провожающей его в Большое Яблоко.       Многое изменилось… Нет, изменилось абсолютно всё. От прежнего Блейна не осталось и следа, от того милого мальчика, память о котором хранит это место. За шесть лет он стал новым человеком… Он примерял на себя множество ролей, пока не слился с одной, принимая маску, подобранную для игры, за своё истинное лицо. Созерцая ужас реальной жизни, все истоки людских пороков, он стал тем самым, кого от одного лишь намека на что-то хорошее, честное и чистое трясло в порыве громкого хохота.       Отключив все эмоции, поставив их на минимум доживать свою жалкую жизнь где-то глубоко в красивом молодом теле, Блейн выбрал собственное определение своего существования. «Шли всех на хер, пока не послали тебя. Пересмотри вокруг себя всё, сорви крышу и заживи так, чтобы вокруг все позатыкали рты, успей ты только посмотреть на них. Подчини себе всё, но останься сам неподвластным. Будь тем, кем хочешь, успевая всем выкрикивать: «Идите на хуй». Просто проживи жизнь так, чтобы ни один ублюдок не посмел заметить, сколько на самом деле в тебе дерьма».       Отличный девиз, хвалил себя Андерсон, следуя ему, бог знает сколько времени. Но даже его самого иногда тошнило от того, насколько черствость и ненависть ко всему заполнили нутро. Именно это чувство пришло вчера, когда он пришел в свою нью-йоркскую квартиру и как всегда после нескольких бутылок пива, залипал, тупо пялясь в потолок. Он не понял, в какой момент его перещелкнуло, и в груди больно дали напоминание о себе забытые чувства. Он ощутил себя пустым и никчемным, или это были какие-то проблемы с желудком, потому что в следующее мгновение он стоял на карачках перед унитазом, выблевывая уже опустевший желудок.       Тогда он осознал, что это. То самое, что прячется в нем, требует выхода, но тут же уходит, будучи посланным за ненужностью на хер. Его прошлое «я», глубоко похеренное под сферами черствой души, подает тихие всхлипы. Оно молит о помощи, о доверии, но тут же затыкается, захлебываясь глотками дорогого алкоголя и задыхаясь смолами сигарет. Оно ему не нужно. Прошлое, где он слаб, должно оставаться там, где было все это время. Здесь в Огайо.       Тогда что он делает в самолетё? Что делают в багажном отсеке вещи, наспех собранные вчера? Что делают в кармане билеты, купленные только за несколько часов до вылета в Огайо первым рейсом? Блейн не знает… Точнее знает, но не хочет признавать это. Ему плохо, по-настоящему плохо. Так, что нет даже сил бороться за бесплатный воздух. Так, что хочется исчезнуть, кануть в неизвестность, упасть так низко, что ни одна рука, протянутая в жесте помощи, не дотянется до глупого бренного тела.       Когда дерьма в тебе становится столько, что оно выливается наружу, и даже нет слабого голоска, который напоминает, что ты не так плох, просто не такой как все, то выход остается один, изменить что-то.       И ему был нужен тот человек, которому он сможет довериться и открыться. Единственный человек, в чьих искренних глазах он малыш Блейн. Тот, кто только одним своим существованием дает надежду на что-то светлое. К этому человеку Андерсон и ехал в Огайо. Он ехал к маме навестить её, увидеть лучистые зеленые глаза, блики которых играют и в его глазах, прижать хрупкое тельце к себе, позволив только тогда исчезнуть всему, что давит на него, подчиняет, озлодействует. Он ехал к мамочке, к любимой мамуле, чьи редкие звонки заставляли его еще полчаса сидеть в ступоре, осознавая насколько он изменился, насколько единственное светлое чувство, любовь к ней, контрастирует со всеми черными оттенками остальных его чувств.       Он убегал, хотя клялся всегда стоять на своем. Он бежал к тому, что даст глоток, заставляющий дышать дальше, а не как сейчас сковывающий легкие страхом еще раз запустить в себя кислород.       Из размышлений Блейна выдернул настойчивый голос около уха, кричавший ему об очередной никому ненужной херне. - Молодой человек…- расползся рядом сиплый голос,- скоро посадка, вы бы завязывали со своей музыкой.       Блейн сорвал с себя один наушник и уставился на прервавшего его раздумья мужчину. - Что надо? Больше не на кого кофе пролить?- направив злой взгляд золотых глаз, прошелестел он. - Я говорю, что скоро посадка, выключили бы вы музыку,- мужчина весь сжался под гневным голосом, окатившим его из уст привлекательного парня. - Ясно,- бросил Блейн, отключая плеер, и пристегиваясь,- Я удивлен, что мы вообще добрались. Быть честным, моё очко поджалось, когда я увидел, с кем мне придется лететь. Что говорить, когда вы сели… Мне кажется, даже самолет просел под вашим весом,- он невесело усмехнулся и закинул несколько мятных леденцов в рот. - Да как вы смеете… Что вы себе позволяете,- мужчина весь раскраснелся, брызжа слюной во все стороны.       «Мщу, сука, мщу за свою новую испорченную рубашку, которую ты испоганил дешевым кофе». - Говорю, что пора завязывать с быстрым питанием… Если вы из Огайо, могу посоветовать неплохой фитнес-клуб и тренера. Кстати про тренера, он действительно хорош во всех смыслах, сам проверял,- Андерсон подмигнул, оставляя мужчину еще в большем недоумении. - Да, как вам пришло в голову, что я…- он запнулся от нехватки кислорода и схватил лежащий рядом пакет, используя его как кислородную маску. Между перерывами вдохов и выдохов, он беспокойно косился на Блейна, боясь, что тот в любой момент набросится на него. - Вы бы успокоили нервишки, а то откинете тут коньки, а мне еще в суд как свидетелю придется тащить свою задницу,- Андерсон с удовольствием следил, как лицо мужчины становится еще краснее, чем раньше.       Блейн вернул свой взгляд обратно в окно иллюминатора, наблюдая, как самолет все ниже спускается на землю. Через десять минут железная птица уже соприкоснулась с посадочной полосой, и Андерсон вышел из самолета, на прощанье ободряюще похлопав своего соседа по плечу и с издевкой улыбнувшись ему. Зайдя в само здание аэропорта, он быстро забрал свой багаж с движущейся ленты и двинулся к выходу.       Толпа спешащих людей, встречающих и провожающих, напомнила ему о том времени, когда он сам покидал Огайо в первый раз. В нем до сих пор просыпались какие-то странные чувства, когда он слышал громкий голос, сообщающий о прибытии или отбытии, и голоса людей, смазанные всхлипами и возгласами. Эти звуки когда-то оповестили о начале его новой жизни. Без матери, без друзей, без знакомого воздуха, но с огромной неизвестностью, которая не обещала встретить его радушно.       С того момента, как Блейн, будучи семнадцатилетним уехал из Огайо, он возвращался сюда лишь три года назад. В переломный момент своей жизни, когда она стала похожа на развалившийся карточный замок, он возвратился за ответами и разъяснениями. Пробыв в городе несколько бесполезных дней, с болью наблюдая, как мучается мать из-за непонимания, что происходит с её сыном, Андерсон нашел лучший выход, вернуться обратно в Нью-Йорк и пуститься по течению, позволив случайным людям и событиям решать свою дальнейшую жизнь. Он поклялся себе, что вернется в Огайо лишь тогда, когда даже от обломков воздушного замка не останется и следа. И только вчера он понял, что этот момент наступил, когда беспечность сменилась на глубокое безразличие, и подобие на жизнь распустилось на пыль. Сдерживая себя, чтобы не сигануть с крыши, не оказаться под колесами автобуса или купаться камнем в реке Гудзон, Блейн собрал вещи по необходимому минимуму, достал деньги из заначки и отправился в аэропорт. Затем, чтобы вернуться туда, где все началось, туда, где тянулись истоки лучшей части его личности.       И если нет сил продолжать неясную борьбу за звание «Мистер-Мне-На-Все-Посрать», то осталось одно, возвратиться к тому, кто единственный пока удерживает его на плаву никчемной жизни.       Выйдя из здания аэропорта, Андерсон перекинул грубую кожаную сумку через плечо и натянул солнцезащитные очки на глаза. Глубоко вдохнув воздух Лаймы, заполнивший его голову обрывками воспоминаний, фраз и лиц, брюнет так и остался стоять в дверях, мешая проходу людей. Он столкнулся с каким-то парнем плечом, на что тот, выплюнув что-то резкое, вырвал его из оцепенения мыслей. Придя в норму, Блейн не остался в долгу. - Заткни свой рот и иди туда, куда шел,- прошипел он и направился к стоянке с такси.       Взяв машину, он намеренно сел на заднее сиденье, предупредив водителя, что чем меньше тот будет болтать, тем больше чаевых получит.       Таким образом, в относительном спокойствии, тихо буркнув себе под нос «Добро пожаловать домой. Добро пожаловать в Лайму», он отправился туда, где тешились тени его забытого «Я».